Борис Акунин - Квест

Именно поиском гармонии — но не географической, а внутренней — был озабочен мой любимый учитель, или, если угодно, «отец». Он хотел, чтобы следующие поколения Судей звали его Художником. Нет, сам он не был художником, но свято верил, что расцвет искусств повлечёт за собою смягчение нравов, развитие вкуса и поднимет людской род на более высокую ступень развития. Это ему обязаны мы Ренессансом, зарождением идей гуманизма и зачатков веротерпимости. Художник прослужил на своём посту двести лет, и я считаю его величайшим из предшественников. Я очень любил этого человека и был бы счастлив, если б мой Преемник вспоминал меня с тем же чувством, с каким я думаю о Художнике…

— А какое прозвание у потомков хотелось бы иметь вам? — поинтересовался Фондорин со всей почтительностью.

Анкр посмотрел затуманенными глазами в мерцающее звёздами небо.

— «Рационалист». Я сделал ставку не на эстетический вкус, а на разум; не на искусство, а на науку. Эту линию я выдерживаю уже без малого двести лет.

Самсон вздрогнул. Одно дело — слушать рассказ о долгожителях-патриархах прежних веков, и совсем другое — узнать, что человек, с которым ты ведёшь беседу, ровесник дома Романовых!

— Сколько же вам лет? — испуганно спросил профессор. — И откуда вы родом?

— Я родился французом в канун Варфоломеевской ночи. Стало быть, недавно мне сравнялось двести сорок, — как ни в чём не бывало, отвечал Рационалист. — Засиделся я в Судьях… Вам, должно быть, странно узнать, что первым моим «сосудом» был многообещающий эпилептоид по имени Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, первый строитель сбалансированной Европы. К сожалению, его мозг не выдержал длительного воздействия эликсиром. Бедняга под конец совсем свихнулся.

— Да, вы рассказывали, что он стал воображать себя лошадью. Но скажите, барон, разве справедливо то, что вы всё время делаете великими вождями своих соотечественников? То герцога Ришелье, то Наполеона. Разве это не нарушает всемирного равновесия?

Анкр рассмеялся.

— О, как вы заблуждаетесь, друг мой. За два столетия я переменил немало «сосудов». Вы, верно, обиделись за свою родину? Напрасно. Когда шведская кукла по имени Карл XII стала вести себя слишком своевольно, для исправления перекоса я некоторое время поддерживал одного очень утомительного эпилептоида, которого у вас называют Петром Великим. В Санкт-Питербурхе меня знали как «медикуса Колория, цесарских земель уроженца». Русским языком я владею ещё с тех пор. А Наполеону я стал помогать в противовес британской гегемонии. Захватив владычество на морях, английская корона неминуемо должна была подчинить себе весь мир, однако такое объединение преждевременно. Когда судьба свела меня с генералом Бонапартом, он был всего лишь одним из полководцев Республики, к тому же безнадёжно увязшим в песках Египта. После первой же дозы эликсира он бросил свою армию и вернулся в Париж — за величием и властью…

— Но из-за меня ваш план нарушился, — виновато сказал Фондорин, впервые взглянув на мировое устройство поверх ограды патриотизма. — Что же теперь будет? Всё склонится пред британским львом?

— Не думаю. Главной державой континента станет победительница Наполеона — Россия. Океан же будет принадлежать Англии. У первой самая сильная сухопутная армия, у второй — флот, так что друг для друга они будут неуязвимы. Такое положение надолго убережёт Европу от новой войны. Если вы примете моё предложение, нам хватит времени спокойно и без спешки осуществить передачу полномочий.

— Я вижу, вы всё предусмотрели!

— Кроме одного. Я не знаю, согласитесь ли вы избавить меня от ноши… Очень бы этого хотел, но не имею права вводить вас в заблуждение. — Барон посмотрел на Самсона взглядом, в котором надежда смешивалась с состраданием. — Участь Судьи печальна. Я обрисую вам эту жизнь правдиво, без прикрас. Вас ожидает абсолютное одиночество. Вначале оно будет скрашено общением с учителем, а в конце — воспитанием ученика, но всю срединную часть вы просуществуете наедине с собой. На всём свете не найдётся ни одного человека, с которым вы сможете поговорить по душам. Вам придётся отказаться от семьи, от друзей, от всех личных привязанностей. Ни одна страна не станет для вас домом. Каждый день вы будете ощущать на своих плечах огромный груз ответственности за судьбу мира… От этого устаёшь больше всего. Я долго верил во всемогущество Разума, я и сейчас в него верю. А в вас я вижу единомышленника, который способен продолжить моё дело. Ведь вы тоже сторонник Разума?

— Безусловно!

Анкр вздохнул.

— Меня смущает восклицательный знак, явственно раздавшийся после слова, которое и само по себе категорично. В вас, как в моём погибшем Преемнике, я угадываю склонность к слишком простым, монохромным решениям. В чём, по-вашему, ключ к возвышению человечества?

Профессор уверенно провозгласил:

— В науке и общественном прогрессе.

— Ну-ну… Точно так же думал он, И закончилось это гильотиной. Правда… — Здесь лицо Рационалиста немного просветлело. — Правда, вы можете перемениться. Вы ещё очень молоды! Вдвое моложе, чем я, когда стал Преемником. Вы недостаточно знаете людей, вы слишком верите в теорию, вы прекраснодушны, но я пробуду с вами до тех пор, пока вы не изживёте эти недостатки. Пусть на это уйдёт двадцать, тридцать или даже сорок лет. Лишь бы вы согласились. Думайте. Взвешивайте. Если скажете «нет», мы никогда больше не увидимся. Скажете «да» — обратного пути не будет. Вот, держите.

Он вынул из кармана маленький флакон, но не алмазный, с алым «эликсиром власти», а обычный, стеклянный, в котором плескалась мутная густая жидкость.

— Что это?

— Первая порция «эликсира бессмертия». Вы выпьете её, если решитесь. В противном случае вылейте. Иначе, не получив повторной дозы препарата, ваш организм через десять лет начнёт быстро разрушаться.

Анкр умолк — мимо, хрустя каблуками по замёрзшим лужам, шёл взвод гвардейцев. Стволы ружей тускло блестели под луной.

— Больше я вам ничего не скажу. Я и так говорил слишком долго. Нам лучше на время расстаться. Вам незачем идти с нами дальше. Французскую армию ждут голод, холод и гибель. Уединитесь где-нибудь. Вы сможете найти место, где ничто не помешает вам собраться с мыслями?

— Да. Неподалёку отсюда моё поместье.

— Вот и отлично. Решение, каким бы оно ни стало, вы должны принять, всё хладнокровно взвесив и обдумав. Я не хочу влиять на ваш выбор своим присутствием. Самое трудное — раз и навсегда порвать все эмоциональные связи. Без этого стать Преемником невозможно. Вам придётся выбрать, что для вас главнее: личное счастье или благо человечества. Но я очень надеюсь, что не ошибся в вас. Итак, до встречи! Или прощайте…

Напоследок он коротко коснулся фондоринского плеча, вздохнул и побрёл прочь по деревенской улице. Сейчас, глядя на сгорбленную спину Анкра, пожалуй, можно было поверить, что ему двести сорок лет.

— Постойте! — в смятении крикнул профессор. — Зачем вам отступать с Наполеоном? Он вам больше не нужен. Идёмте со мной. Я поселю вас во флигеле, вы мне нисколько не помешаете!

Но Анкр печально молвил:

— Нет, друг мой. Я выведу свою бедную куклу из ловушки, а потом уж предоставлю её судьбе. У Судьи есть определённые обязательства перед тем, кого он выбирает.

— Но где же я вас найду, если…

Самсон Данилович не договорил, но барон его понял и так.

— В Париже. Скоро казаки будут жечь костры на Елисейских полях. Там я и живу, у самой заставы Этуаль. Дом барона Анкра вам укажет всякий. Я буду ждать.

До рассвета профессор шёл в северном направлении, ни разу не остановившись и не чувствуя ни малейшей усталости. Дорога была ему знакома, ноги сами знали, где повернуть. Мозг же был занят до того плотно, что Самсон и не заметил, как оказался на идеально прямой просеке, что вела через лес к усадьбе. Просто шагал-шагал, да вдруг оказался перед знакомыми воротами. За решёткой в смутной предрассветной дымке виднелись аллеи, кусты, а за ними белел фронтон господского дома.

Внутри было пусто. Дворовые, должно быть, разбежались, опасаясь врага, а французы в эту лесную глушь не добрались.

За вчерашний день и за ночь Фондорин отмахал не один десяток вёрст, а всё не мог остановиться. Он бродил из комнаты в комнату. Несколько раз с решительным видом доставал из кармана бутылочку с «эликсиром бессмертия», подносил ко рту — и прятал обратно.

Одно из помещений, бывшая Кирина детская, которую по просьбе тестя сохранили в неизменности, Самсон особенно любил. Здесь всё оставалось точь-в-точь таким же, как во времена, когда жена была ребёнком: потолок разрисован сказочными фигурами, на полках и каминной доске расставлены старые куклы. Почтеннейшее место средь них занимал бархатный медведь по имени Бальтазар, живот которого служил маленькой Кире самым первым её тайником — там прятала она леденцы и конфекты.