Йоханнес Зиммель - Пятый угол
Томас потряс головой.
— Какая жалость. Так разбрасываться уникальными талантами. Хоть плачь!
— Что?
— Подумать только, что такого человека, как Абель, поджарят на стуле.
— Не будете ли вы столь любезны, мистер Шойнер, вести себя чуточку тактичнее перед едой.
— О, пардон. Но у меня действительно сердце обливается кровью. Абель не просто талантлив, он — гений!
— Ну-ну-ну…
— Что значит «ну-ну-ну»? Позволю себе напомнить, мистер Донован, что вы во время войны пытались работать в Швейцарии в качестве агента Бюро стратегических служб. Не прошло и шести месяцев, как швейцарцы все разузнали и вышвырнули вас из страны. А Абель? Десять лет работы в Штатах — и ни разу не засветился.
— Помолчите-ка, — Донован перевел взгляд с Томаса на Гувера. — Вы оба чего-то не договариваете. Сделать официальное предложение вы мне явно не можете. И ходите вокруг да около. Говорите, в чем дело!
— А теперь шампанское, — сказал Томас Ливен, поливая раскаленную жаровню. Покалывающий ноздри и многообещающий аромат немедленно распространился вокруг.
— Ааааах, — произнес Гувер, откинувшись на спинку. Даже лицо Донована слегка смягчилось, он едва заметно улыбнулся.
— Видите, — сказал Томас, — уже действует, — и, продолжая орудовать, как бы между прочим заметил:
— ФБР придержит самые тяжкие доказательства против Абеля. Его не приговорят к смерти.
— А к чему?
— Простите? — брови Томаса поползли вверх. — Мистер Донован, вы меня удивляете. Что значит «к чему»? Но хотя бы жизнь своему клиенту вы могли бы сохранить.
— Не искажайте мои слова! Это мистер Гувер сказал, что Абель должен отправиться на электрический стул!
— С точки зрения права — да, — резонерствовал Томас, раскладывая тем временем деликатесную закуску. — Но если у ФБР имеются свои планы в отношении вашего клиента…
— Что тогда?
— Тогда, конечно, появилась бы возможность вынести иной приговор. Например, пожизненное заключение. Тридцать лет тюрьмы. Двадцать, десять…
— А что со всеми обвинениями, о которых говорил мистер Гувер?
— Обвинительный материал можно и придержать, во всяком случае часть его. Самую главную часть. Ешьте, мистер Донован, ешьте ради бога, иначе ваши почки остынут.
Седовласый адвокат принялся механически жевать. Он сощурился на Томаса.
— А что будет, если… — он поперхнулся и закашлялся. Томас услужливо похлопал его по спине.
— Вот видите, я хотел сказать, но не решался. Не подобает мне напоминать об этом такому важному человеку.
— О че-еем? — прохрипел Донован, раздраженно пытаясь продышаться.
— О том, что не следует говорить с полным ртом, — коротко ответил наш друг. — Думаю, теперь можно продолжить.
Донован отложил свой прибор. Губы его плотно сжались, а голос зазвучал так, как если бы заговорила ледяная сосулька:
— Оставим эту игру в кошки-мышки. Я спрашиваю: что будет иметь ФБР, если придержит самый тяжкий обвинительный материал и тем самым спасет жизнь Абелю?
Томас взглянул на Гувера:
— Не хотите ли ответить на этот вопрос, сэр?
Гувер буркнул что-то невразумительное и склонился над тарелкой.
— Все правильно, — сказал Томас. — На самые неприятные вопросы всегда приходится отвечать мне. Что ж, охотно это сделаю. Мистер Донован, в этом случае ФБР с большой долей вероятности получит шанс рано или поздно спасти жизнь какого-нибудь американского агента.
— Американского агента?
— Мистер Донован, мне действительно страшно неприятно вторгаться в святая святых американской секретной службы, но вы ведь сами когда-то были членом этого клуба, не так ли? И тогда, в конце войны, именно вы помогали создавать немецкую контрразведку против Советского Союза. Или нет?
Джеймс Б. Донован молчал.
— Я вас не упрекаю, — сказал Томас, подмигивая, — в конце концов, такова была ваша задача. Н-да… Даже если кто-то найдет странным, что именно вы сегодня защищаете советского шпиона.
— Как назначенный защитник. Суд хотел бы тем самым доказать свою беспристрастность.
— Конечно, конечно, это вовсе не упрек, — предупредительно сказал Томас.
— Полагаю, каждая страна имеет свою разведку, — произнес Донован, слегка задетый.
— Вот только попадаться не надо, — невнятно проворчал Гувер, склонившись над своей тарелкой.
— Именно, — подтвердил Томас. — Но вообще-то я предвижу уже сейчас — это всего лишь просчет возможных вариантов, — что наступит день, когда Советы схватят американского агента. Такое ведь может случиться? Возьмите еще немного почек, господа, — и он элегантно разложил закуску. — Например, мне довелось слышать, что одна секретная служба в течение многих лет засылает самолеты в некую страну не только для того, чтобы фотографировать облака.
— Это, разумеется, совершенно нелепый слух, — сказал Гувер, не поднимая головы.
— Конечно, конечно, — мягко сказал Томас. Тут Донован внезапно насторожил уши. — Советские протесты из-за нарушений русского воздушного пространства, разумеется, совершенно беспочвенны.
Гувер взглянул и подмигнул:
— Речь идет о самолетах, изучающих метеорологическую обстановку, которые иногда случайно сбиваются с курса.
— Ясно. Но что случится, если один из этих… хм… метеопилотов будет случайно сбит? — осведомился Томас.
— Эти метеосамолеты я знаю, — медленно произнес Донован. — ПВО их никогда не собьет, они летают на слишком большой высоте.
— Невозможное сегодня может произойти завтра. Кроме того, как я слышал, с недавнего времени появились очень точные ракеты. Теперь, если такая ракета достанет с неба американского метеопилота и он выживет и предстанет перед судом, а речь идет о летчике, которого мистер Гувер желал бы заполучить обратно… не жалко было бы, что мистер Абель к тому времени отправится уже к праотцам? Труп — не козырь в торговле, господа.
— Нет, в самом деле, мистер Шойнер, — сказал Эдгар Гувер негромко, — ваш цинизм заходит слишком далеко.
— Пардон, господа. Я говорил всего лишь об одной возможности. Чистая гипотеза…
Очень медленно заговорил адвокат:
— А если никто из наших метеопилотов не будет сбит?
— Вот видите, — дружелюбно сказал Томас, — наконец-то мы начинаем понимать друг друга, мистер Донован. Могу хорошо себе представить, что в этом случае мистер Абель из чистой благодарности решится сменить хозяев и начнет работать на американскую секретную службу.
Джеймс Б. Донован остановил взгляд на Эдгаре Гувере:
— Вы того же мнения?
— Вы слышали мистера Шойнера. Больше мне добавить нечего.
Краска бросилась в лицо Донована:
— За кого вы, собственно, меня принимаете, мистер Шойнер? За кого принимаете моего клиента? На что это вы намекаете?
— Это, — скромно ответил Томас, — игра моей фантазии, мистер Донован, и ничего больше.
— Ни на что подобное мой клиент никогда не пойдет! — крикнул Джеймс Б. Донован.
1224 августа 1957 года некий Петер Шойнер явился в нью-йоркскую тюрьму для подследственных. У него было разрешение от высоких верхов поговорить с Рудольфом Ивановичем Абелем с глазу на глаз. Директор лично сопроводил эту «вип-персону» через бесконечные коридоры в комнату для свиданий. Попутно он рассказал, что советский шпион успел завоевать здесь всеобщие симпатии:
— Обычно в тюрьмах заключенные скверно относятся к красным. Но этот Абель — исключение! — директор закатил глаза. — Скажу больше: он — всеобщий любимец! Дает музыкальные концерты заключенным, представляет кабаре, изобрел новую систему оповещения…
— Что он сделал?
— Ну вы же знаете, — директор смущенно засмеялся, — как заключенные переговариваются друг с другом, когда сидят в камерах.
— Старая добрая система перестукивания, — сказал Томас, со вздохом припомнив свой тюремный опыт.
— Абель предложил нашим заключенным новый и лучший способ, который функционирует в сто раз быстрее!
— Какой именно?
— Не хочу разглашать. Скажу одно: по электропроводке.
— Черт побери! — Томас вскинул брови. И подумал: лучших деловых партнеров встречаешь в жизни всякий раз, когда от этого уже никакого проку.
Они подошли к переговорной. Томас зашел внутрь. За мелкоячеистой проволочной сеткой в элегантном костюме стоял Рудольф Иванович Абель. Взгляд его, обращенный на посетителя, был серьезным. Директор сделал знак служащим, и те удалились вместе с ним. Тяжелые железные двери закрылись. Томас Ливен и советский шпион Абель стояли, разделенные лишь проволочной сеткой. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. В помещении было очень тихо. И тогда Томас Ливен заговорил… Мы не знаем, что он сказал. Мы не знаем, что отвечал Абель. Ни Абель, ни Томас никогда об этом не рассказывали. Беседа продолжалась сорок девять минут.
