Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
— На сей раз матери не суждено было выздороветь. Она никогда больше не поправилась — навсегда потеряла рассудок. После больницы ее перевели в психиатрическую лечебницу. Можете себе представить, в каких условиях ей пришлось жить там в послевоенные годы. А Гюнтер оказался в детском приюте. Первое свидание с матерью ему разрешили в сорок восьмом году. Она его не узнала. Вызвала сестру и стала кричать, чтобы его поскорее убрали с ее глаз долой. Несколько недель спустя она умерла от разрыва сердца. Когда ее хоронили, у могилы стояли только Гюнтер и его опекун. Священника не было, сказал мне Гюнтер позднее. И еще он мне сказал, что с тех пор он жил одной лишь мыслью, которая жгла его сердце и стучала в мозгу, как молот по наковальне: ты должен отомстить за свою мать! Отомсти за свою мать! Обязательно отомсти! Будь они прокляты, русские. Будь они прокляты во веки веков!
Вот две судьбы, подумала Норма: Сасаки ненавидит американцев, потому что они сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а Ханске ненавидит русских, потому что несколько солдат изнасиловали его мать и лишили ее рассудка. После всего, что она сделала во имя советской власти. Две судьбы, двое мужчин — и два предателя. А мотив один: ненависть. Можно их понять? Да, подумала Норма. Да. Что есть наш мир? Всего лишь фантазия, рожденная в аду.
— Благодарю вас, господин Гесс, — с сочувствием проговорил Сондерсен. — Нечто похожее я с недавних пор предполагал. Откуда человек с измененным голосом, постоянно звонивший фрау Десмонд, знал до малейших подробностей о каждом нашем шаге? По сути дела, предупредить его мог только Ханске. Поскольку Ханске всегда держала в курсе дела фрау Десмонд. Ему становилось известно обо всем, что происходило, что мы планируем и где находимся. Лишь однажды она его не проинформировала, так как очень торопилась. Помните, фрау Десмонд? Когда вы полетели со мной с Гернси в Париж и оттуда в Ниццу. Я спросил вас потом, почему не последовало звонка к доктору Сасаки. А никто и не мог позвонить, поскольку вы не успели предупредить Ханске. Именно в Ницце у меня открылись глаза. И я немедленно прилетел в Гамбург.
Получается, что Ханске хотел отомстить за мать. Но что это была за месть? В результате его действий против Советов американцы развернули бы невероятную кампанию психотеррора, прибегая к самым жестоким мерам. Когда вы не позвонили Ханске с Гернси и он не сумел предупредить американцев, он сообразил, что подозрение может пасть на него, и предпочел немедленно скрыться. Способ, который он выбрал, чтобы отвлечь нас, вам известен.
— Он мой единоутробный брат, — сказал Гесс. — Думайте обо мне что хотите. Мне хочется верить, что Гюнтер спасется…
Никто ему не ответил.
А мне этого хочется? — подумала Норма. А Алвину хочется? А Яну хочется? Сондерсену? Имеем ли мы право на подобные чувства?
На черном письменном столе зазвонил телефон. Гесс снял трубку, назвал себя.
— Секунду, — сказал он и протянул трубку Сондерсену. — Вас.
— Да? — Некоторое время криминальоберрат слушал молча. — Спасибо, — проговорил он наконец и, положив трубку на рычаг, взглянул на Гесса. — Зря вы надеялись.
— Значит, Понтер… — Гесс подавленно умолк.
— Да, — сказал Сондерсен, — Понтера Ханске арестовали. Датские полицейские. Сегодня утром нами был объявлен его розыск в Германии и пограничных странах. И на границе его взяли. Между прочим, с фальшивыми документами.
40
Четыре дня спустя после описанных выше событий, во вторник, седьмого октября восемьдесят шестого года в клинике имени Вирхова было закончено обследование Такахито Сасаки. Опыт японца на себе увенчался полным успехом: вакцина Сасаки действовала безотказно.
Находиться в инфекционном отделении ему больше не было необходимости. В кабинете Барски его поздравили все сотрудники, в том числе и Норма. Все обнимали его, целовали, чокались с ним бокалами шампанского. Но настоящей радости, чувства полного триумфа ни у кого из них не было. Как не было этого чувства и у Сасаки, удрученного полным разрывом с братом.
В тот же день в двенадцать сорок пять закончились уроки в классе, где училась Еля. Как обычно, она вышла из класса последней в сопровождении учительницы и вместе с ней спустилась в вестибюль, где ее поджидал телохранитель. Утром он передавал ее с рук на руки одной из учительниц. Во время уроков машина с двумя людьми Сондерсена стояла неподалеку от школы.
Седьмого октября в вестибюле как обычно появился молодой жизнерадостный полицейский, который встретил учительницу, спускавшуюся по лестнице вместе с девочкой, и вежливо ей поклонился.
— Добрый день. Моя фамилия Пауль Краснер. — Он протянул учительнице служебное удостоверение и жетон сотрудника федерального криминального ведомства. Удостоверение, естественно, с фотокарточкой. — Я замещаю Карла Теллера, который привозит Елю к вам каждое утро.
Учительница внимательно изучила удостоверение и жетон и вернула их ему.
— Мать господина Теллера срочно отвезли в больницу. Он сейчас у нее.
— Понимаю, — сказала учительница. — Мне очень жаль, он такой любезный молодой человек. До свидания. Чао, Еля!
— До свидания, — сказал Краснер вслед уходившей учительнице. — Пойдем, малышка, в машину.
Он взял девочку за руку, и они вместе вышли на школьный двор. Сделав несколько шагов, Еля остановилась.
— Ты что? — спросил Краснер. Возле школы, кроме них, никого не было.
— А почему я вас никогда раньше не видела? — спросила Еля.
— Вообще-то я работаю в полицейском управлении. Карл Теллер мой друг. Он меня очень просил заехать за тобой.
— Ну не знаю, — сказала Еля. — Вы мне нравитесь, но я пойду позвоню сперва папе.
— Конечно, позвони, — сказал веселый молодой человек. — Сбегай позвони. Прямо сейчас. Стой, подожди — у тебя пятно на лбу!
Он достал из кармана носовой платок и в следующий момент прижал его к носу и рту ребенка. Носовой платок оказался влажным и холодным. Еля почувствовала какой-то вонючий запах. Она тщетно пыталась вырваться. И потеряла сознание.
12 часов 51 минута.
В кабинете Барски зазвонил телефон.
— Да? — снял трубку Барски.
— Вас господин Сондерсен, — сказала фрау Ванис.
— Очень плохие новости, — услышал Барски голос криминальоберрата. — Похитили вашу дочь.
Барски окаменел. Сидел, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. Все остальные в кабинете почувствовали, что произошло что-то страшное.
— Просто в голове не укладывается, — слышал он голос Сондерсена. — Увы… И ни малейших следов…
Барски трижды набирал полную грудь воздуха, прежде чем спросил:
— Но как? Каким образом? Где?
— Машина с моими людьми ждала Елю перед школой, как всегда. Незадолго перед тем как Теллер — один из охранников, Еля его знает — должен был зайти за ней в вестибюль, мимо машины прошли двое. Мои парни приспустили стекла — на улице очень жарко. И на обоих набросились эти… с платками, смоченными в эфире. Действовали они молниеносно, сразу видно профессионалов. Никто из прохожих ничего не заметил, и никаких примет мы не имеем. Не знаем даже, мужчины это были или женщины.
— О боже! — только и выдавил из себя Барски.
— Что стряслось? — спросила Норма.
Барски не ответил.
— Мои ребята в машине пришли в себя минут через пять, не раньше. И бегом в школу. Искали повсюду Елю, но нигде не нашли. Потом одна учительница сказала, что вашу дочь забрал с собой один из сотрудников ФКВ, предъявивший служебный жетон и удостоверение на имя Пауля Краснера. И то, и другое, конечно, фальшивки. Я бесконечно сочувствую вам…
— Да, да, да, — проговорил Барски. — И что теперь?
— Мы объявили розыск. Это все, что мы пока можем сделать. Подняли по тревоге всех наших людей. Надеемся, что «круговой розыск» — это у нас такой специальный термин — даст результаты.
— А если не даст?
— Прошу вас, войдите в наше положение! Не могут же наши сотрудники круглосуточно сидеть рядом с вашей дочерью, в том числе и на уроках.
