Джозеф Файндер - Дьявольская сила
– Но мы никогда не узнаем, что же было в действительности. Спустя два дня Шейлу убили в переулке в Джорджтауне, а на следующий день погиб Хэл в той ужасной «катастрофе».
– Так кто же убрал их?
– Вот это-то, мой дорогой Бен, как раз и намерен разузнать Александр Траслоу. – Огонь в камине затухал, и Мур нехотя шевелил головешки. – В Центральном разведуправлении сейчас кавардак. Ужасный кавардак. Разгорается борьба не на жизнь, а на смерть.
– Между?..
– Слушай меня внимательно. В Европе воцарился страшный хаос. Англия и Франция находятся в плачевном состоянии, а Германия, по сути дела, уже переживает депрессию.
– Да, все так. Но ведь что-то должно делаться…
– Говорят – это только слухи, уверяю тебя, но исходят они от хорошо информированных бывших высокопоставленных чиновников ЦРУ, – что кое-кто в Управлении уже нащупал пути проникновения в европейский хаос.
– Эд, все это очень и очень неопределенно…
– Да, – согласился он, но так категорически, что даже озадачил меня. – Кое-кто… Проникновение… и прочие расплывчатые короткие фразы мы применяем тогда, когда наши знания основываются на слухах и непроверенных фактах, но дело в том, что отставники, которым остается теперь лишь играть в гольф да потягивать сухое мартини, сильно встревожены. Мои друзья, которые прежде руководили нашей организацией, поговаривают об огромных суммах денег, которые перекидывают с одних счетов на другие в Цюрихе…
– А о чем это говорит? Что мы расплачиваемся с Владимиром Орловым? – перебил я. – Или же он платит нам за протекцию?
– Дело тут не в деньгах! – пылко возразил он, сверкнув золотыми зубами.
– А тогда в чем же? – тихо спросил я.
– Прежде всего позволь мне заметить, что скелеты еще не начали выползать из чуланов. А когда выползут, ЦРУ к тому времени вполне может объединиться с КГБ на куче обломков истории.
Долго мы сидели в полной тишине. Я уже собрался было заметить: «А разве от этого будет так уж плохо?» – но тут глянул на лицо Мура. Оно стало совсем бледным. Вместо этого я спросил:
– Ну а что думает обо всем этом Кент Аткинс?
С полминуты Эд молчал, собираясь с мыслями, а потом сказал:
– Ничегошеньки я не знаю, Бен. Кент запуган до смерти. Он сам спрашивал меня, что творится.
– Ну и что же вы ответили ему?
– А то, что бы там ни затевали наши доморощенные ренегаты совершить в Европе, самим европейцам все это как-то безразлично. Непосредственно это затронет нас – тут уж как пить дать. Да и весь остальной мир затронет. И я дрожу от одной лишь мысли о том, какая угроза мирового пожара таится во всем этом.
– А поконкретнее что это значит?
Эд ничего не ответил на этот вопрос, лишь слабо и печально улыбнулся и покачал головой, а затем сказал:
– Мой отец умер на девяносто втором, а мать – восьмидесяти девяти. Долгожительство присуще всему нашему роду, но никто из его членов не сражался в годы «холодной войны».
– Не понимаю, Эд. Что за мировой пожар?
– Видишь ли, когда твой тесть в последнее время еще возглавлял «фирму», он все время думал о том, как спасти Россию. Он был убежден, что если ЦРУ не примет решительных мер, то власть в Москве захватят реакционные силы. А тогда «холодная война» покажется сладким сном. Может, Хэл до чего-то и додумался. – Эд поднял свой маленький пухлый кулачок и, приложив его к поджатым губам, сказал далее: – Всем нам угрожает опасность, всем, кто работает на Центральное разведуправление. Уровень самоубийств среди нашего брата, как тебе известно, довольно высок. – Я согласно кивнул. – И хотя наших агентов убивают при исполнении служебных заданий довольно редко, все же и такое случается, – произнес он скорбным тоном. – Тебе ведь известно и это.
– Так вы опасаетесь, как бы вас не убили?
Эд снова улыбнулся и покачал головой:
– Мне уже вот-вот стукнет восемьдесят. Мне вовсе не улыбается прожить остаток жизни с вооруженным охранником под кроватью. Ну допустим, что ко мне приставят одного. Не вижу я никаких причин жить в клетке.
– А вам доводилось получать угрозы?
– Пока ни одной не получал. Меня больше волнуют заведенные порядки.
– Порядки?..
– Скажи мне вот что. Кто знает, что ты приехал ко мне?
– Только Молли.
– И никто больше?
– Никто.
– Но ведь остается еще телефон. – Я пристально посмотрел на него, задавшись вопросом, уж не к паранойе ли скатывается он, той самой, которая поразила Джеймса Англетона в последние годы его жизни. И как бы прочитав мои мысли, Мур заметил: – Обо мне, Бен, не беспокойся. Шарики у меня крутятся нормально. Конечно, мои подозрения могут быть и ошибочными. Если со мной должно что-то случиться, то этого не миновать. Именно этого мне следует опасаться, не так ли?
Я никогда не видел, чтобы Эд впадал в панику, поэтому его здравое отношение к возможным угрозам несколько успокоило меня. Но все же я счел нужным заявить:
– Думаю, что вы, по-видимому, слишком чувствительны.
Он опять печально улыбнулся, сказав при этом:
– Может, и так, а может, и нет. – Затем он взял большой крафт-пакет и подвинул его ко мне, заметив: – Его прислал мне один друг… вернее, друг моего друга.
Открыв конверт, я вынул оттуда глянцевую цветную фотографию размером восемь на десять дюймов.
За считанные секунды я опознал человека на фотографии, и у меня сразу же заныло под ложечкой.
– Господи Боже мой, – только и вымолвил я, похолодев от ужаса.
– Извини меня, Бен, но ты обязан знать правду. Фотография разрешает все сомнения насчет того, убили или не убили Хэла Синклера.
Я безучастно глядел в одну точку, чувствуя головокружение.
– Алекс Траслоу, – продолжал Эд, – теперь, может, последняя реальная надежда для нашей «фирмы». Он геройски сражался, чтобы спасти нас от этой – лучшего слова не подобрать – раковой опухоли, поразившей организм ЦРУ.
– Неужели дела столь плохи?
Мур молча отрешенным взглядом смотрел на отражение комнаты в темных стеклах французских дверей.
– Видишь ли, много лет назад, когда мы с Алексом были еще младшими аналитиками в Лэнгли, над нами стоял инспектор, который, как нам стало ясно, в выводах и оценках допускал жульничество – он всячески преувеличивал угрозу, исходящую от одной итальянской крайне левой раскольнической группировки. А делал он это для того, чтобы увеличить бюджетные ассигнования на оперативные расходы. И вот Алекс не побоялся осадить его и назвать вещи своими именами. Уже тогда за Алексом закрепилась репутация справедливого парня. Его неподкупная честность казалась неуместной, даже странной в таком бесцеремонном учреждении, каковым является наше Управление. Помнится, еще его дед был пресвитерианским пастором в Коннектикуте, вот от него-то Алекс, по всей видимости, и унаследовал такую непреклонность в вопросах порядочности. Да ведь ты и сам что-то знаешь? Люди уважали его за порядочность и справедливость.
Мур снял очки и, прикрыв глаза, погладил веки.
– Единственная проблема заключается в том, что я не уверен, есть ли в ЦРУ другие люди, подобные Алексу, – сказал он напоследок. – А если ему уготовят путь, схожий с путем Хэла Синклера… ну что ж, кто знает, что тогда может произойти?
4
Спать я лег только после полуночи. Лететь обратно в Бостон челночным рейсом было уже поздно, а Мур и слышать не хотел, чтобы я отправился в гостиницу, в то время как в его доме пустовало несколько комнат в связи с тем, что дети выросли и разлетелись из родного гнезда. Итак, спать я отправился в удобную комнату для гостей на третьем этаже и установил сигнал будильника на шесть часов утра, чтобы в урочное время быть уже у себя в конторе.
Пролежав без сна около часа, я вдруг подскочил на кровати с колотящимся сердцем и включил ночную лампу. Фотография лежала на месте. «Молли ведь никогда не видела ее», – подумал я. Я поднялся с постели и под ярко-желтым светом ночника вложил фотокарточку обратно в крафт-пакет и спрятал в боковое отделение кейса.
Затем я погасил свет, лег и начал ворочаться и метаться в постели, пока не понял, что уснуть не удастся, и тогда опять включил свет. Как правило, я избегал снотворного отчасти благодаря службе в ЦРУ (его сотрудники должны быть готовы свернуть постель по первому вызову), а отчасти потому, что, будучи правоведом по проблемам интеллектуальной собственности, считал себя вправе встряхнуться от дел, наводящих тоску и сон.
Итак, встав с постели, я включил телевизор и принялся искать какую-нибудь усыпляющую передачу. Обычно такие передачи велись по каналу «Си-эн-эн». По программе же канала «Си-эн-эн», как оказалось, в это время передавали беседу «Германия в тисках кризиса».
На экране показывали трех журналистов, обсуждающих германские проблемы: ситуацию, крах Немецкой фондовой биржи и демонстрации неонацистов. В результате довольно горячего спора они пришли к выводу, что Германия вплотную приблизилась к неминуемой угрозе установления новой диктатуры, которая поставит мир перед ужасной перспективой. Будучи журналистами, они, похоже, утвердились в таком мнении.
