Дональд Гамильтон - Опустошители
— Как пронюхал о наших занятиях?
— Изначально сказали: в деле участвует ФБР. А прошлой ночью, в Регине, девушка пыталась выудить у меня требуемые сведения и заявила: работаю на Дядю Сэма. В “Лосиной Голове” я снимаю трубку — и слышу милый знакомый голосок. Два плюс один равняется трем. В школе это зовут арифметикой. В сыскном деле — дедукцией... А на поддержку из Вашингтона и рассчитывать не моги! Если полиция узнает о федеральных ослах, учинивших посреди Канады покушение на соотечественника, Эдгар Гувер открестится от вас и громко скажет “сгиньте, окаянные”.
— На соотечественника? На убийцу, так вернее. Не удостоив Джонстона ответом, едким и немедленным, я поднялся. Ларри шагнул было вперед, но замер, остановленный жестом командира. Я закрыл нож и убрал его с глаз долой.
— Убийцу?
— Ведь Ларри уже пояснил. Мы считаем, что Элен застрелил ты.
— Ох, оставьте! Милая старая песенка! Налететь с пеной у рта, обрызгать слюной, застращать, застигнуть врасплох... Этого Hombre, — я указал на себя, — врасплох не застают. Поговорим рассудительно. Элен застрелилась. Ясно, как Божий день. И причина столь же ясна... Пистолет, между прочим, ее собственный.
Говорил я наугад и наверняка — одновременно. Ганс Рюйтер мог использовать лишь оружие самой жертвы. Собеседники переглянулись и промолчали.
— А теперь вопрос: дело замнется или вы намерены сделать меня козлом отпущения?
— Чего ради?
— Страховые агенты, чиновники, полицейские и прочая подобная шушера очень дорожат незапятнанной честью ремесла или мундира. А потому и стремятся выгораживать сотоварищей любыми средствами. Кстати, надоедливый Клевенджер уберется с дороги, мешать не станет...
— Козел отпущения... — задумчиво повторил Джонстон. — Весьма привлекательная мысль...
— Дурацкая мысль. Оставьте все как есть — и делу конец. В Брэндоне. А начало было в Регине.
Ларри уставился на Джонстона с недоумением и гневом.
— Неужели ты слушаешь его, Маркус? Да Элен вовеки не застрелилась бы! И не прикончила бы человека флаконом кислоты, знаешь сам! Убийца — здесь! Вот он!
Я укоризненно покачал головой:
— Где откопали этого мыслителя? Думаешь, он сам верит галиматье, которую изрыгает? Полагаю, нет.
— Верю! — прошипел Фентон. — Ты убил ее, и сам сознаешься...
— Разумеется. Убил. А потом поднял трубку и расписался в злодеянии. Правда, гениальный ход?
Оставалось лишь дивиться, каким образом Женевьева, обретавшаяся под неусыпным наблюдением, сумела уведомить Рюйтера. Должно быть, остановилась у бензоколонки, дала незаметно следовавшему по пятам немцу условный знак, удалилась в уборную. Рюйтер, в свою очередь, пожелал облегчить желудок и отправился на мужскую половину. Дальше разговаривали через тонкую стенку. По крайности, я не додумался ни до чего иного. А выдавать любимого и лелеемого Ганса федеральной парочке не помышлял. И угрюмо уставился на Ларри.
Парень был еще молод: примерно двадцать пять или двадцать шесть, но случайный наблюдатель мог дать и побольше, ибо Фентон — то ли преждевременно лысея, то ли Юлу Бриннеру подражая, брил голову наголо. Тощий, бледноликий. Измученный. Пожалуй, недавно вышел из больницы. Или госпиталя... Следовало относиться к Фентону милосерднее. Возможно, и агент неплохой, только пережил нечто ужасное, получил серьезную рану или тяжелую травму. Не наберется ума — рано или поздно заработает новую. И не исключаю, что причиной тому буду самолично.
Еще несколько минут мы переругивались весьма оживленно и ядовито. Многоопытный Джонстон удостоверился, наконец, в невиновности Дэйва Клевенджера, дозволил напарнику быстро и небрежно обыскать нахальную ищейку из Колорадо, потом вернул револьвер в наплечную кобуру. И взялся склонять меня к сотрудничеству. И принялся пояснять возможные последствия отказа:
— Вообще-то в подобных операциях частному сыску не место... Но коль скоро вы уже здесь... И ежели откажетесь... Тогда вас попросту... Вы обязаны...
— Конечно, — сказал я. — Только не мешайте работать. Узнаю любопытное — сообщу немедленно.
— Сделайте милость. Ларри, пойдем.
Оба растаяли в темноте. Я потер, наконец, ушибленную челюсть, скривился, прошагал в палатку, разжег примус, водрузил на него сковороду, изжарил купленный в Брэндоне бифштекс. Жилистый, жесткий и невкусный.
Что ж, от Ганса Рюйтера их удалось на время отвести. А большего покуда и не требовалось.
Серебряный трейлер сиял освещенными окнами. Я постучался в дверь. Та немного приотворилась. Высунулась Пенни.
— Можно побеседовать с матушкой?
Маленькое личико выглядело осунувшимся и перепуганным. Помедлив, Пенни обернулась:
— Мама, опять явился этот частный детектив. Поговорить хочет...
— И не просто поговорить, а про убийство, — прибавил я.
Воцарилось молчание. Женевьева, еще незримая для меня, поднялась, приблизилась, оттолкнула дочь в глубины передвижного домика, явила собственный лик.
— Про какое убийство, мистер Прескотт?
— Разрешите войти?
Женевьева скосилась через плечо, замялась, точно безмолвно просила совета, и отрезала:
— Нет. Нельзя.
Жаль, подумал я, надо же было объявиться так не вовремя! В трейлере, безусловно, затаился посторонний. А его присутствие следовало скрывать ото всех — и в первую очередь от Фентона с Джонстоном.
Я изобразил усталый, обреченный вздох и произнес:
— Хорошо, сударыня. Могу и снаружи постоять. Но, думается, вам небезынтересно услышать: Майка Грина действительно убили. А женщина, совершившая преступление, покончила с собою часа два назад, в одной из Брэндонских гостиниц. Любопытно, да?
Стоявшая полутора ярдами выше миссис Дрелль сухо молвила:
— Не понимаю, что вы тут находите любопытного. Гнусная гибель Майка Грина трогает меня еще меньше, чем...
— …Достогнусная жизнь Давида Клевенджера, — подхватил я беззаботным голосом. — Доброй ночи, сударыня.
И удалился, провожаемый эхом удара: входную дверь Женевьева захлопнула с неподдельной злостью. Но я передал приятное известие, и ночь они с Гансом Рюйтером проведут спокойно. А при помощи покорного слуги еще и благополучно скроются, совершив два убийства. Но Рюйтер меня разочаровал. Только завершенный, девяносто шестой пробы остолоп решился бы пожаловать к Женевьеве нынче вечером. Помогать человеку, до такой степени глупому, подумал я, будет нелегко.
Доведется рассчитывать возможные комбинации на три-четыре хода вперед. А в следующий раз наниматься телохранителем к личностям более разумным и приятным...
Я вздохнул. И не надейтесь, мистер Хелм. Порядочных людей охраняют люди порядочные. А мне, и иже со мною, как правило, достаются задания, за которые уважающий себя субъект и взяться побрезгует.
Глава 10
С утра моросило. Семейство Дрелль покинуло кемпинг раньше обычного, незадолго до семи. Я, несомненно проспал бы — а в лучшем случае, завтрака лишился, — если бы ночной визит не подготовил меня к любым и всяческим неожиданностям.
Сперва я приготовился к новому состязанию в мелких шоферских подлостях, но Женевьеву точно подменили. Даже на магистральном четырехрядном шоссе госпожа Штопор правила с утонченной осторожностью и оглядкой — точно доверху нагрузила прицеп сырыми куриными яйцами. Только навряд ли она пеклась о моем удобстве и спокойствии. Следовало призадуматься.
Пенни оставалась в трейлере и наверняка не скучала от одиночества. Прицепные домики не оборудуются для безопасной перевозки людей, кое-где за это и водительские права отобрать могут. Напрашивался вывод: Женевьева едет по всем правилам и блюдет положенные пределы скорости не желая привлекать внимание регулировщиков. Или опасаясь угодить в случайную аварию — сколь угодно мелкую.
Мы давно пересекали провинцию Манитоба, степные просторы Саскатчевана сменились местностью холмистой и лесистой. Минуя сосновую рощу, миссис Дрелль внезапно затормозила у обочины. Я прокатил мимо, собираясь проделать в точности то же за ближайшим изгибом дороги, а потом выбраться из VW и втихомолку осмотреться.
Но прямо за поворотом я налетел на полицейский заслон.
Оставалось лишь вести себя, как положено туристу-межеумку: высовываться из окошка, вертеть головой и сыпать вопросами. Одновременно даваясь диву: откуда подопечная разузнала о преграде? В стечения подобных обстоятельств я не шибко верю.
Высокий сержант Королевской конной полиции, увенчанный широкополой шляпой и затянутый в бриджи с желтыми лампасами, приблизился, отдал честь, вежливо спросил мои документы. Извинился. Вновь отдал честь, позволяя мне двигаться куда глаза глядят. Но в мозгу моем зашевелилось нечто, именуемое сообразительностью, — по крайней мере, уповаю на ее наличие.
Отнюдь не спеша уезжать, я высунулся еще дальше и спросил:
