Джон ле Карре - Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)
– Затыкай, Джордж, нанюхались твоего дерьма!
Но на него никто не обращал внимания. Какой-то ирландец то и дело затягивал воинственные гимны Ирландской республиканской армии, хотя все знали, что посадили его за изнасилование.
В течение дня Лимас изнурял себя физическими упражнениями в надежде, что это поможет лучше спать, но толка не выходило никакого. Ночью некуда было деться от постоянного ощущения тюремной изоляции. Не оставалось ничего, пусть самого иллюзорного, что помогло бы отвлечься и хотя бы ненадолго избавиться от тошнотворной клаустрофобии камеры. Вкус тюремной жизни заполнял его целиком: специфический запах робы, острая вонь дешевых дезинфицирующих средств, которые обильно использовались тюремщиками. И звуки. Звуки, исходившие от таких же пленников. Именно по ночам униженное положение заключенного становилось поистине невыносимым, по ночам Лимасу больше всего хотелось оказаться на залитой солнцем аллее одного из лондонских парков. По ночам он особенно ненавидел стальную клетку, в которой оказался, и приходилось сдерживать мощный внутренний порыв голыми руками раздвинуть прутья, раскроить черепа всем, кто держал его в неволе, и вырваться на свободу, на простор лондонских улиц. Иногда он думал о Лиз. Но позволял своим мыслям обращаться к ней лишь на короткие мгновения, подобные щелчку затвора фотоаппарата, вспоминал ощущение от прикосновения к ее крепкому телу и тут же переключался на что-нибудь другое. Лимас не привык жить воспоминаниями и мечтами.
Своих сокамерников он презирал, а они его ненавидели. Прежде всего за то, что ему удавалось оставаться тем, чем в глубине души хотел бы быть каждый из них: человеком-загадкой. Он тщательно охранял от любопытствующих значительную часть своей личности; его не удавалось поймать в момент грусти и заставить пуститься в сентиментальный рассказ об оставшейся на воле подружке, о семье или детишках. Они ничего о нем не знали; выжидали, но он так ни разу и не разоткровенничался. Новички в тюрьме, как правило, делятся на два типа. Одни, испытывая стыд, страх и шок, со священным трепетом ждут инициации во все обряды и традиции жизни за решеткой. Другие же пытаются воспользоваться самой своей неопытностью, чтобы заискивать и заслужить одобрение тюремного сообщества. Лимас не делал ничего подобного. Казалось, ему нравилось демонстрировать остальным свое пренебрежение, а они ненавидели его еще и потому, что оказались совершенно не нужны ему, как и остальному миру. Они терпели десять дней, а потом перешли к действиям. Вожаки волчьей стаи не получали от него должных знаков почтения и подношений, а мелкая шушера чувствовала себя рядом с ним неуютно. И ему устроили «толкучку» в столовой за ужином. «Толкучка» – это тюремный ритуал, зародившийся еще в восемнадцатом веке и дошедший до наших дней лишь в слегка измененном виде. Его отличие заключается в том, что все происходит словно случайно – миска с едой опрокидывается, и все ее содержимое оказывается у заключенного на робе. Лимаса в очереди обступили со всех сторон. Кто-то подтолкнул его, просунувшаяся сзади рука ударила под локоть, и дело было сделано. Лимас ничего не сказал, лишь внимательно вгляделся в несколько окружавших его лиц, а потом терпеливо выслушал грязную ругань надзирателя в свой адрес, хотя тот прекрасно знал, что случилось в действительности.
Четыре дня спустя, работая тяпкой на клумбе в тюремном дворе, он сделал вид, что споткнулся. Тяпку он при этом держал двумя руками поперек тела, так что ее острый конец на шесть дюймов высовывался из правого кулака. Чуть не упав, он вроде бы старался всего лишь сохранить равновесие, но заключенный, работавший рядом, почему-то вдруг сложился пополам, прижимая руки к животу. Больше попыток устроить ему «толкучку» не было.
Но самым странным из всего тюремного опыта ему совершенно неожиданно показался пакет, обернутый в коричневую бумагу и полученный при выходе на свободу. Ему даже пришло на ум необычное сравнение с брачной традицией: «Это кольцо я надеваю на твой палец, чтобы взять в жены». «Этот бумажный пакет я вручаю тебе, чтобы вернуть в общество». Ему отдали пакет и заставили расписаться в получении, поскольку в упаковке лежала вся его личная собственность. Больше не осталось ничего. Для Лимаса этот момент стал самым унизительным за три месяца, и он преисполнился решимости избавиться от пакета сразу за тюремными воротами.
В целом он не доставил тюремщикам никаких проблем. Жалоб на него не поступало. Начальник тюрьмы, которого тоже слегка заинтриговал этот молчаливый заключенный, ни с кем не делясь своим открытием, списал все на ирландскую кровь, которая, как он был убежден, текла в жилах Лимаса.
– Что вы собираетесь делать, когда выйдете отсюда? – спросил как-то он.
Без намека на улыбку Лимас ответил, что хочет начать новую жизнь, и начальник мог только назвать его намерения «весьма похвальными».
– Как у вас с семьей? – поинтересовался он. – Может, удастся снова сойтись с бывшей женой?
– Попытаюсь непременно, – не моргнув глазом, заверил его Лимас. – Правда, она уже успела снова выйти замуж.
Офицер, надзиравший над условно досрочно освобожденными, рекомендовал Лимасу работу санитара в психиатрической больнице Букингемшира, и Лимас согласился подать туда заявление о приеме. Он записал адрес и даже время отправления поездов со станции Мэрилебон.
– Дорогу уже электрифицировали до самого Грейт-Миссендена, – с энтузиазмом сообщил офицер, и Лимас заверил, что его это тоже очень радует.
А потом ему выдали пакет и выпустили за стены тюрьмы. Он автобусом доехал до Мраморной арки, а оттуда пошел пешком. У него оставались кое-какие деньги, и он решил устроить себе хороший обед. Он мысленно проложил себе маршрут от Гайд-парка до Пиккадилли, а потом через Зеленый парк и Сент-Джеймсский парк к парламентской площади. Потом он пройдет мимо Уайтхолла к Стрэнду, где в большом кафе рядом с вокзалом Чаринг-Кросс можно было получить вполне приличный натуральный бифштекс за шесть шиллингов.
Лондон был сейчас как-то особенно хорош. Весна запоздала, и в парках еще вовсю цвели крокусы и нарциссы. С юга дул прохладный освежающий ветерок; он мог бы гулять в такую погоду весь остаток дня. Но при нем все еще оставался пакет, от которого необходимо было избавиться. Урны для этой цели были маловаты – он будет выглядеть смешно, если попытается запихнуть пакет в одну из них. Он еще подумал, что стоит, быть может, предварительно кое-что вынуть оттуда – хотя бы документы: страховое свидетельство, водительское удостоверение и форму Е.93 (он понятия не имел, что это такое) в толстом конверте с королевским гербом, – но потом решил плюнуть на все. Он сел на скамейку, положив пакет рядом, но не слишком близко, а потом отодвинулся еще чуть дальше от него. Спустя пару минут он вернулся на аллею парка, оставив пакет на скамейке. Но не успел сделать по аллее и нескольких шагов, как услышал окрик. Обернувшись на голос (чуть поспешнее, чем следовало бы), он увидел мужчину в плаще армейского образца, который делал ему знаки одной рукой, держа в другой его пакет.
Лимас сунул теперь обе руки в карманы и не собирался вынимать их оттуда. Он замер, глядя через плечо на мужчину в плаще. Тот явно растерялся, ожидая, видимо, что Лимас подойдет к нему или проявит хоть какой-то интерес. Но не дождался. Лимас только пожал плечами и двинулся дальше по аллее. До него донесся новый окрик, на который он не обратил внимания, но понял, что мужчина устремился вслед за ним. Он слышал шаги по гравию, ускорившиеся почти до бега и быстро приближавшиеся, а потом уже несколько недовольный голос запыхавшегося человека:
– Эй, послушайте! Я к вам обращаюсь. Подождите!
Когда мужчина в плаще поравнялся с ним, Лимасу пришлось остановиться и снова посмотреть на него.
– В чем дело?
– Это ведь ваш пакет, верно? Вы забыли его на скамейке. Почему вы не вернулись, когда я в первый раз вас окликнул?
Высокий, курчавые темно-русые волосы, оранжевый галстук и бледно-зеленого оттенка рубашка; немного вызывающе, но скорее безвкусно, подумал Лимас. Похож на бывшего учителя, выпускника лондонской школы экономики, который теперь заведует драмкружком. К тому же близорук.
– Вы можете положить его туда, где взяли, – сказал Лимас. – Мне этот пакет не нужен.
Мужчина покраснел.
– Но вы же не имеете права так просто бросаться вещами, – сказал он. – Это получается мусор.
– Еще как имею, – возразил Лимас. – И это не мусор. Кому-нибудь он может пригодиться.
Он хотел пойти дальше, но незнакомец все еще стоял у него на пути, держа пакет в руках, как грудного младенца.
– Не мешайте мне, сделайте милость, – сказал Лимас. – Я должен идти.
– Но послушайте, – не унимался мужчина, даже несколько повысив голос. – Я лишь попытался оказать вам услугу. Зачем же так грубить?
