Джон Ле Карре - Ночной администратор
– Тони, что за бесцеремонность! Ты что, снова пьян?.. Кто?!.. Ладно, соедини меня с ним. Почему бы и нет?.. Ладно, говори, если хочешь. Готов выслушать... Ко мне это не имеет никакого отношения, но я готов выслушать... Не рассказывай мне сопливых историй, Тони, ты знаешь, я не люблю этого... – Но вскоре его раздраженные реплики стали короче, а интервалы между ними – длинней. И вот Роупер, в полной тишине, уже не перебивает, а слушает, весь напружинившись и не шевелясь.
– Минутку, Тони, – велел он вдруг. – Остановись. – Он повернулся лицом к Джед и бросил, даже не думая прикрыть трубку ладонью: – Иди в ванную. Закрой дверь и открой краны. Быстро.
Джед пошла в ванную, пустила воду и подняла гуммированную отводную трубку, но Роупер услышал шум льющейся воды и заорал на нее, чтобы она отключилась. Тогда она пустила воду тоненькой струйкой и приставила ухо к замочной скважине, но распахнувшаяся от удара ногой дверь ударила ее по лицу, и Джед полетела на голландский кафель, который они недавно выбирали вместе. Тут снова раздался голос Роупера:
– Продолжай, Тони. Здесь маленькое недоразумение.
После этого она слышала только, что он слушает Брэдшоу, больше ничего. Джед погрузилась в ванну и вспомнила, как ему доставляло удовольствие садиться напротив с газетой в руках и, читая, поглаживать ступней ее бедра, а она, в свою очередь, щекотала его пальчиками ноги и возбуждала до предела. И частенько он, не вытираясь, тащил ее на руках в постель.
Но сейчас он стоит на пороге ванной.
В халате. И смотрит на нее. Соображая, что бы теперь, черт возьми, с ней сделать. И с Джонатаном. И с собой.
Его каменное лицо как бы говорило: «не подходи ко мне», что бывало исключительно редко и никогда в присутствии Дэниэла. Этим выражением он отгораживался от всего, что могло угрожать его безопасности.
– Тебе лучше одеться, – сказал он сухо. – Через две минуты здесь будет Коркоран.
– Зачем?
– Быстро одевайся.
Он вернулся к телефону, стал набирать номер и передумал. Он так аккуратно положил трубку на рычаг, что Джед поняла: еще немного, и он разнесет на кусочки не только телефон, но и всю яхту. Роупер стоял, засунув большие пальцы в карманы, и пристально наблюдал за тем, как она одевается, словно ему не нравилось то, что она на себя натягивает.
– Тебе лучше надеть человеческие туфли, – сказал он.
Тут сердце у нее упало, потому что на яхте все ходили либо в спортивной обуви, либо босиком. За исключением вечеров, когда дамам разрешалось надеть нарядные туфли, да и то не на шпильке.
Наконец она оделась и обулась в мягкие замшевые туфли со шнуровкой, которые она купила у Бергдорфа во время одной из вылазок в Нью-Йорк. И когда Коркоран постучал, Роупер увел его в гостиную и говорил с ним наедине не меньше десяти минут, а Джед сидела на кровати и думала о том, что так и не нашла никакой лазейки, не узнала волшебного заклинания, которое могло бы спасти Джонатана и ее. Чудо не совершилось.
Тогда в ее воображении замелькали проекты один фантастичнее другого: взорвать боеприпасы, спрятанные в носовом отсеке, и потопить яхту со всеми пассажирами, включая ее и Джонатана; отравить охрану; во всеуслышание заявить о преступлениях Роупера перед собравшимися на обед гостями и всем вместе отправиться на поиски спрятанного узника или просто-напросто взять Роупера в заложники с помощью кухонного ножа. Подобные веши с невероятной легкостью совершаются в кино, но действительность была такова: прислуга и команда неотступно следят за ней, гости успели заметить, в каком возбужденном состоянии она находится, – ходили даже слухи, что она беременна, – ни один из приглашенных на яхту не поверит ей, хоть расшибись, а даже если поверит – пальцем не пошевелит.
Но вот Роупер с Коркораном вышли из гостиной, и Роупер кое-что накинул на себя, не постеснявшись при этом на минутку полностью обнажиться в их присутствии. Это его никогда не смущало. Ему даже нравилось раздеваться при посторонних. И вдруг дикая мысль пришла ей в голову, что он хочет для чего-то оставить ее наедине с Коркораном, явно не для того, чтобы они тут мило любезничали. К ее облегчению, Коркоран тоже направился к двери.
– Сиди здесь и жди, – велел Роупер и, подумав, запер ее на ключ, чего никогда себе раньше не позволял.
Сначала она сидела на кровати, потом прилегла, ощущая себя военнопленным, не понимающим, кто атакует – свои или чужие. Потому что атака явно началась. Даже здесь, взаперти, в каюте, она ощущала напряженность отдаваемых вполголоса распоряжений, торопливость почти бесшумных шагов в коридоре. Двигатели затарахтели, и яхта чуть накренилась. Роупер приказал сменить курс. Джед выглянула в иллюминатор и увидела движущуюся линию горизонта. Она встала и, к удивлению, обнаружила, что на ней голубые джинсы, а не какой-нибудь шикарный, в миллионы долларов, наряд, из тех, которые Роупер требовал брать в круиз, и вспомнила последний волнующий день в монастыре, когда наконец-то можно было сбросить ненавистную серую хламиду и надеть что-нибудь дерзкое и вызывающее, вроде легкомысленного хлопкового платьица, в ожидании того восхитительного момента, когда отцовская машина, подпрыгивая на ухабах владений матери Анджелы, подкатит к дверям, чтобы увезти ее навсегда.
Но пока никто не сообщил ей, что она уезжает. Ей говорил об этом только ее внутренний голос, и оставалось только уповать, что желаемое окажется действительным.
Она решила собрать все необходимое для бегства. Если ей понадобятся «человеческие» туфли, значит, понадобятся и другие «человеческие» пожитки. С верхней полки Джед стащила сумку через плечо, в которую кинула губку, мыло, зубную щетку и немного белья про запас. Открыла ящик стола и – к радости – обнаружила свой паспорт: Коркоран, видимо, отдал его Роуперу. Когда дело дошло до украшений, Джед твердо решила проявить благородство. Роупер любил делать ей дорогие подарки. Ибо они тешили его тщеславие собственника, напоминая, где и как он обладал ею: бриллиантовое ожерелье – после первой ночи в Париже, изумрудный браслет – на ее день рождения в Монако, рубиновый – на Рождество в Вене. «Забудь о них, – сказала она себе, и содрогнулась, – оставь прошлое в ящиках стола». Потом мелькнула мысль: «К черту, это всего лишь ценности», и она прихватила несколько вещиц, чтобы было на что жить вдвоем. Но тут же выудила их из сумки и бросила на туалетный столик Роупера. «Никогда больше не буду твоей куклой, Роупер».
Однако, ни секунды не колеблясь, она взяла пару Роуперовых рубах и шелковые трусы, на случай если у Джонатана не окажется сменных. И обожаемые Роупером сандалии на веревочках, которые ей показались подходящими по размеру.
На этом ее смелость иссякла. Она снова хлопнулась на постель. «Это хитрость. Я никуда не еду. Они его убили».
Джонатан всегда догадывался, что, когда придет конец – что бы они там ни придумали, – они придут к нему вдвоем. И не без основания полагал, что этими двумя будут Фриски и Тэбби, потому что у палачей все расписано по протоколу: это моя работа, это – твоя, а самая главная – у самых главных. Гус всегда был только на подхвате. Вдвоем они таскали его в уборную и вдвоем же обмывали, делая это из брезгливости, а не ради его комфорта; они не забыли того эпизода в Колоне, когда он грозил наложить себе в штаны, и, злясь на него, обзывали грязной скотиной – ведь надо же додуматься до такого похабства.
И когда Фриски и Тэбби вломились в дверь и включили голубоватый верхний свет и Фриски-левша подскочил к нему справа, оставив на всякий случай левую руку свободной, а Тэбби присел слева у изголовья Джонатана, возясь, как обычно, с ключами, которые он никогда не готовил заранее, все было именно так, как профессиональный наблюдатель и представлял себе, за исключением одного: он не ожидал, что его мучители даже не постараются скрыть истинной цели своего визита.
– Боюсь, Томми, мы все тобой сыты по горло. Особенно шеф, – начал Тэбби. – Поэтому тебе придется немножко проветриться. Извини, Томми. У тебя был шанс, но упрямство до добра не доводит.
После этого вступления Тэбби нанес Джонатану вялый удар в живот в качестве успокоительного.
Но Джонатан, как они могли убедиться, уже в таковом не нуждался. Фриски и Тэбби сначала даже испугались, не успокоился ли он навсегда. Когда они увидели Джонатана распластанным на полу со свернутой набок головой и открывшимся ртом, Фриски тотчас же встал на колени и приподнял ему веко.
– Томми! Эй! Ты что, не собираешься на свои похороны?
Но потом они повели себя странно. Оставили лежать на полу. Сняли наручники и вынули кляп изо рта. Правда вместо кляпа тут же залепили рот пластырем. Фриски обтер ему лицо губкой, а Тэбби стащил через голову то, что раньше было рубашкой, и напялил на него свежую, продев сначала одну, потом другую руку в рукава.
Но хотя Джонатан прикидывался беспомощным, как тряпичная кукла, накопленная им энергия разливалась по всем клеткам. Измочаленные, одеревеневшие мышцы требовали разрядки в действии. Разбитые руки и ноги горели, затуманенное зрение прояснилось.
