Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга первая
В этот день Иоганну не удалось повидаться ни со своими напарниками, ни с тем, кто организовал на них облаву. Его, очевидно по приказанию "штаба Вали", продержали более двух суток в уважительной и весьма комфортабельной изоляции. И только после этого, как сюда приехали Штейнглиц и Дитрих и Вайс провел с ними наедине некоторое время, понадобившееся на то, чтобы клятвенно заверить обоих офицеров, что обо всем происшедшем он будет докладывать именно так, как они договорились, ему предоставили свободу.
И не только свободу — Штейнглиц и Дитрих официально оценили поведение Вайса как героическое.
Был составлен рапорт, послушно подписанный и комендантом гарнизона, в том, что в данном районе такого-то числа высадилась группа советских десантников. При ее уничтожении погибли — далее перечислялись имена военнослужащих из подразделения СС, которому было поручено провести операцию по проверке сотрудников абвера, а также солдат немецкого гарнизона, павших во время перестрелки с теми, кого приняли за советских десантников.
Три стороны: серьезно покалеченный ударом табуретки офицер подразделения СС, комендант гарнизона и майор Штейнглиц с капитаном Дитрихом — договорились во имя спасения своей репутации, и не только своей, о количестве уничтоженных советских парашютистов.
За основу приняли соотношение 1:3 — потери, обычные при любом наступательном бое.
Синицу в тот же день расстреляли за предательство.
Хакке, выдержав экзекуцию, не выдержал, когда "комиссар", допрашивая его после экзекуции, объявил, что никакой он не советский, а гестаповец.
Хакке же признался в том, что он сотрудник абвера, а к гестапо не имеет никакого отношения, и заявил, что гестаповцы — это палачи, а абвер — военная служба разведки, и поэтому нельзя, не надо его вешать, а надо взять его в плен и обращаться с ним как с военнопленным.
38
Пребывание в ледяном погребе не прошло для Иоганна бесследно — он захворал воспалением легких. Но от госпиталя решительно отказался.
Лежал у себя в комнате в расположении "штаба Вали". И награждал себя отдыхом.
Лансдорф несколько раз навестил его во время, болезни. В первый раз он только осторожно пытался выяснить, как расценивает Вайс все происшедшее.
Мямлил что-то о чести мундира. Говорил, что печальная слабость Хакке — это пятно на мундире абвера, что так отлично зарекомендовавший себя Синица оказался неспособным перенести даже самый деликатный способ проверки. И все это очень неприятно, так как службы СС и гестапо постараются раздуть это случай, чтобы причинить неприятность Канарису.
Но Вайсу не о чем беспокоиться: уже подписан приказ о присвоении ему унтер-офицерского звания и о награде его железным крестом второго класса за участие в операции по уничтожению советского десанта.
И как бы между прочим Лансдорф рассказал поучительный эпизод из практики первой мировой войны, когда один из сотрудников разведки, которой тогда руководил полковник Вальтер Николаи, тоже как и Вайс был награжден железным крестом за исключительную смелость и преданность рейху.
Этот сотрудник продал женам нескольких старших офицеров генерального штаба противника ювелирные изделия из настоящих бриллиантов, выдав их за фальшивые. Затем он помог неприятельской контрразведке арестовать себя, и у него обнаружили список тех, кому он продал драгоценности.
Офицеры дали показания, что жены их купили дешевые побрякушки, что это жалкая имитация. А когда экспертиза установила, что бриллианты настоящие и огромной ценности, судьба этих офицеров была решена.
— Поэтому, — многозначительно произнес Лансдорф, — героизм, доблесть — это все фейерверк. Я сторонник операций изящных, бесшумных, но производящих действие более разрушительное, чем даже прицельное бомбометание.
Иоганн не понял: не то Лансдорф хочет умалить значение его "подвига", не то пытается внушить ему желание поискать применение своим силам в совсем ином стиле работы.
Штейглиц искренне радовался успеху Вайса. Но так же, как Лансдорф, скептически рассуждал о том, что в их профессии смелость — это нечто вроде солдатской доблести. Награждают низших, а платят высшим. И поведал о том, как в угоду немецкому генералитету Гейдрих ловко скомпрометировал фельдмаршала Бломберга, подсунув фюреру неопровержимые доказательства того, что жена Бломберга — бывшая проститутка.
— Вот за такую работу, — сказал Штейнглиц, — конечно, не награждают. Но платят. И платят столько, что одной подобной операции достаточно, чтобы обеспечить себе старость.
Вайс сказал с улыбкой:
— Но я еще не думаю о старости.
— Напрасно, — упрекнул Щтейнглиц. — Молодость — это только, средство, чтобы обеспечить себе старость. И ничего больше.
С Дитрихом Иоганн держал себя холодно, сдержанно, всячески подчеркивая, что не может примириться с оскорблением, которое тот ему нанес, подвергнув испытанию проверочной комбинацией.
Напомнил, что во время истории с курсантом Фазой он, в сущности, спас Дитриха и испытание проверкой объясняет не чем иным, как только желанием капитана избавиться от свидетеля своего служебного позора.
И решительно заявил, что больше не хочет сохранять все это в тайне...
Такая наступательная тактика возымела свое действие.
Дитрих струсил.
В довершение всего Вайс сказал, что считает Дитриха, затеявшего нелепую проверочную комбинацию, прямым виновником бесславной гибели доблестных сотрудников СС и солдат комендатуры.
Это можно рассматривать как преднамеренное убийство, и за подобное служебное преступление рейсфюрер Гиммлер, пожалуй, прикажет не расстрелять даже, а позорно повесить. И сейчас Вайс чувствует себя в положении человека, укрывающего преступника.
Хорошо зная, с кем он имеет дело, Вайс предупредил Дитриха, что, испытав уже один раз на себе его коварство, он теперь обезопасил себя. Изложил все это на бумаге и послал ее одному другу, который в случае любого несчастья с Вайсом не замедлит передать пакет в СД.
Все это Вайс говорил шепотом, и Дитрих отвечал ему тоже шепотом. И оба они смолкали, когда кончалась очередная пластинка, положенная на патефонный диск.
Дитрих был жалок. Он даже стал советоваться с Вайсом, не застрелиться ли ему, спасая фамильную честь.
Но скоро Иоганну надоело быть безжалостным, да и противно было все время видеть это влажное, дрожащее лицо, пахнущее пудрой.
Он сказал властно:
— Ладно. Но помните, Дитрих: вы мне обязаны всем, а я вам ничем. — И зловеще предупредил: — и если вы хоть на минуту об этом забудете, я не забуду сделать то, о чем я вам говорил.
Хакке до приезда следственной комиссии держали в карцере при расположении "штаба Вали".
Курсанта по кличке "Финик", прибывшего в школу из экспериментального лагеря по рекомендации заключенного N 740014, Иоганн дополнительно проверил через Центр.
В группе радистов новичок сразу выделился своими знаниями и прекрасной подготовкой, и Иоганн, мимоходом сказав Дитриху, что, по-видимому, этот Финик — подходящая кандидатура, совсем не удивился, когда через несколько дней узнал, что курсант зачислен на должность инструктора.
Чего Иоганн, даже с некоторой примесью уважения, не мог не оценить, так это того чопорного самообладания и спесивой великогерманской офицерской амбициозности, с какими его абверовские сослуживцы молчаливо восприняли катастрофическое поражение армий вермахта под Москвой. Никто в расположении "штаба Вали" не проронил об этом ни слова. Казалось, все тут состязались друг пред другом в безукоризненном мастерстве притворства.
Но если раньше здесь как бы витал дух дружеского попустительства, порожденный пренебрежением к противнику и непоколебимой уверенностью в быстром и победоносном завершении Восточной кампании, то теперь его сменила жестокая подозрительность, беспощадная дисциплина и безукоризненно точная исполнительность, любое отклонение от которой незамедлительно каралось.
Да, если бы Иоганн в нынешних условиях начал свое продвижение по служебной лестнице абвера, едва ли бы он столь преуспел.
Отбор курсантов в разведывательно-диверсионные школы проводился теперь многоступенчато, с изощренной тщательностью. Кандидатов подвергали такой коварной проверке, что выдерживали ее только самые отъявленные подонки, и немало людей, подготовленных подпольными лагерными организациями, гибло при этих проверках — цели достигли лишь единицы.
Режим в школах усилился, и за малейшее отступление от правил распорядка пороли, а иногда даже расстреливали.
Но положение Иоганна Вайса было уже совсем иным, чем вначале. В школе у него имелись свои люди. Он расставил их, и по цепочке они руководили друг другом. Только один из них знал Вайса, принимал от него указания, для остальных же он оставался врагом, немцем.