Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Безусловно. И ты знал людей в посольстве. Это тоже правда.
— И они бы тоже мне помогли. Я хочу сказать, они пытались. Когда я обратился к ним.
— А ты обращался?
— Несомненно. Позже, конечно. Не сразу. Скорее в качестве последнего шага. Но они кое-что предприняли. В общем, вернулся я на Ленггассе, и мы, честно говоря, похоронили тебя. Это было ужасно. Фрау О., обливаясь слезами, поднялась к тебе в комнату и попыталась, не рассматривая, разобрать то, что после тебя осталось. А осталось немного. Полиция, судя по всему, забрала большую часть твоих бумаг. А я отнес в библиотеку твои книжки. И взял твои пластинки. Твою одежду мы повесили в подвале. А потом принялись бродить по дому, точно после бомбежки. «Подумать только, что такое могло случиться в Швейцарии», — твердили мы. Право же, будто ты умер.
Аксель рассмеялся.
— Уже хорошо, что вы меня хотя бы оплакали. Благодарю вас, сэр Магнус. Вы и заупокойную службу по мне отслужили?
— Без тела и без адреса, по которому следует его переслать? Фрау О. жаждала только найти виновного. Она была убеждена, что на тебя настучали.
— И кто же, по ее мнению, это сделал?
— Да, в общем, все по очереди. Соседи. Лавочники. Может, кто-нибудь из «Космо». Одна из Март.
— На которую же пало ее подозрение?
Пим выбрал самую хорошенькую и сосредоточенно сдвинул брови.
— Я вроде помню, была там одна длинноногая блондинка, которая учила английский.
— Изабелла? Изабелла настучала на меня? — недоверчиво произнес Аксель. — Да она была влюблена в меня, сэр Магнус. С какой стати она стала бы это делать?
— Может, в этом-то и причина, — смело предположил Пим. — Видишь ли, она явилась к нам дня через два или три после того, как тебя увели. Спросила тебя. Я рассказал ей, что произошло. Она принялась рыдать, а потом сказала, что покончит с собой. Но когда в разговоре с фрау О. я упомянул, что она заходила, фрау О. сразу сказала: «Это Изабелла. Она ревновала его к другим женщинам, которые у него были, вот она и настучала».
— А ты как считал?
— Мне это казалось немного противоестественным, но ведь и все остальное было противоестественно. Так что да, может, Изабелла и настучала. Честно говоря, она иногда казалась немного тронутой. Я, в общем, мог представить себе, что она из ревности может совершить нечто ужасное — понимаешь, под влиянием порыва, — а потом убедить себя, что она ничего такого не совершала. Это ведь что-то вроде синдрома, верно, у ревнивых людей?
Аксель заговорил не сразу. Для предателя, готовящегося торговаться об условиях, подумал Пим, он держится на удивление раскованно.
— Не знаю, сэр Магнус, мне порой не хватает твоего воображения. У тебя есть, приятель, другие теории?
— В общем, нет. Это могло произойти в силу самых разных обстоятельств.
Вокруг царила ночная тишина; Аксель вновь наполнил наши стаканы и широко улыбнулся.
— Вы все, похоже, раздумывали об этом куда больше, чем я, — признался он. — Я очень тронут.
Он лениво поднял руки ладонями вверх, по-славянски.
— Слушай. Я ведь жил там нелегально. Был бродягой. Ни денег, ни документов. В бегах. Ну, меня поймали и вышвырнули из страны. Вот как поступают с нелегальными обитателями. Рыбу насаживают на крючок. Предатель получает пулю в голову. А нелегала отправляют через границу. Не надо так хмуриться. Все позади. Не все ли равно, кто это сделал? За завтрашний день!
— За завтрашний день, — сказал Пим, и они выпили. — Эй, а как, кстати, идут дела с великой книгой? — спросил он, возликовав в душе от полученного отпущения грехов.
Аксель громко рассмеялся.
— Идут? Господи, да все уже позади! Четыреста страниц бессмертных философских изысканий, сэр Магнус. Можешь себе представить, как фремденполицаи продирались сквозь них!
— Ты хочешь сказать, что они забрали рукопись — украли ее? Это же возмутительно!
— Возможно, я был не слишком вежлив с добрыми швейцарскими бюргерами.
— Но с тех пор ты ее восстановил?
Его хохот невозможно было унять.
— Восстановил? Да она бы стала в два раза хуже, если б я ее переписал. Лучше уж похоронить ее вместе с Акселем X. У тебя еще есть «Симплициссимус»? Ты не продал книжку?
— Конечно, нет.
Последовала пауза. Аксель улыбнулся Пиму. Пим с улыбкой смотрел на свои руки, затем поднял глаза на Акселя.
— Вот мы и встретились, — сказал Пим.
— Совершенно верно.
— Лейтенант Пим и интеллектуал-приятель Яна.
— Совершенно верно, — продолжая улыбаться, согласился Аксель.
* * *Искусно, как ему казалось, положив конец нелепой ситуации, которая могла их стеснять, разведчик-хищник Пим мог теперь легко перейти к вопросу о том, кем стал Аксель после своей высылки из Швейцарии, к чему он имел доступ и далее — как надеялся Пим, — какими он располагал картами и какую цену намеревался за них запросить в награду за то, что отдаст их англичанам, а не американцам и — даже страшно подумать — не французам. Тут Пим сначала наткнулся на некоторую сдержанность Акселя, как видно, решившего играть пассивную роль. Объяснялось это, несомненно, почтительным отношением к положению, занимаемому Пимом. Не мог Пим не заметить и того, что его старый приятель, давая отчет о своей жизни, принял знакомый кроткий тон, каким перемещенные лица рассказывали о себе вышестоящим лицам. Швейцарцы привезли его на границу с Германией, сказал он, и, чтобы легче было проверить, — если Пим вознамерится это сделать, — назвал пункт, где он перешел границу. Его передали западногерманской полиции, которая, как положено, избила его и передала американцам, которые снова его избили — сначала за то, что он сбежал, а потом за то, что вернулся, под конец же, конечно, за то, что он — опасный военный преступник, каковым он не был, но чьею личностью неразумно прикрылся. Американцы бросили его в тюрьму и стали готовить против него дело, подбирая свежих свидетелей, слишком запуганных, чтобы не опознать его; была уже назначена дата суда, а Акселю так и не удавалось ни с кем связаться, кто мог бы поручиться за него или сказать, что он — просто Аксель из Карлсбада, а никакой не нацистский монстр. Более того: поскольку доказательства его вины становились все более зыбкими, сказал Аксель с извиняющейся улыбкой, его собственное признание приобретало все большую значимость, а потому его, естественно, стали еще сильнее избивать в стремлении добиться своего. Суд, однако, так и не состоялся. Военные преступления, даже фиктивные, отошли в прошлое, и в один прекрасный день американцы бросили его в поезд и передали чехам, а те, стремясь не отстать, избили его за двойное преступление: за то, что он на войне был немецким солдатом, а затем был у американцев в плену.
— Наконец настал день, когда они перестали меня избивать и выпустили, — сказал он, улыбнувшись и разведя руками. — За это, похоже, я должен благодарить моего дорогого покойного батюшку. Ты ведь помнишь, он был великий социалист и сражался в бригаде имени Тельмана в Испании?
— Конечно, помню, — сказал Пим и подумал, глядя на то, как размахивает руками Аксель и как поблескивают его черные глаза, что он подавил в себе немца и напрочь перерядился в славянина.
— Я стал аристократом, — сказал он. — В новой Чехословакии я вдруг стал сэром Акселем. Старики социалисты любили моего отца. Молодые были моими друзьями по школе и уже работали в партийном аппарате. «Зачем вы избиваете сэра Акселя? — спросили они моих стражников. — У него хорошая голова, перестаньте его бить и выпустите на свободу. Что ж, да, он воевал на стороне Гитлера. Он об этом сожалеет. А теперь он будет воевать на нашей стороне, верно, Аксель?» — «Безусловно, — сказал я. — А почему бы и нет?» И меня отправили в университет.
— Но чему же ты там учился? — в изумлении спросил Пим. — Изучал Томаса Манна? Ницше?
— Нет. Я обучался там более практичным вещам. Как использовать партию для своего продвижения. Как подняться повыше в Союзе молодежи. Блистать в комиссиях. Как устраивать чистки среди преподавателей и студентов, лезть вверх по спинам друзей, используя репутацию собственного отца. Чьи зады пинать, а чьи целовать. Где разглагольствовать вовсю, а где держать рот на замке. Этому мне, пожалуй, следовало научиться намного раньше.
Чувствуя, что Аксель подходит к главному, Пим подумал, не пора ли записать то, что он говорит, но потом решил не нарушать потока излияний Акселя.
— У одного типа хватило наглости назвать меня на днях сторонником Тито, — сказал Аксель. — Так меня не оскорбляли с сорок девятого года.
Пим втайне подумал, не оттого ли Аксель решил перейти к ним.
— Знаешь, что я сделал?
— Что?
— Я настучал на него.
— Не может быть! И в чем ты его обвинил?
— Сам не знаю. В какой-то гадости. Дело ведь не в том, что ты говоришь, а в том, кому ты это говоришь. Тебе следовало бы это знать. Я слышал, ты шпион большого калибра. Сэр Магнус из Британской Секретной службы. Поздравляю. А капрал Кауфманн там в порядке? Может, вынести ему чего-нибудь?
