Р. Шулиг - "Белые линии"

— Вы уверены, пан свидетель, что с исполнением ваших тогдашних обязанностей в Планице было все законно?

Земан опять стоял посреди шумною, неприветливого зала суда, как бы придавленного низким потолком. Девица в джинсах все еще целовалась со своим волосатым студентом. Земан решил, что, по-видимому, рассказывал он не слишком интересно, и заставил себя сказать:

— Да, пан председатель!

— Вы приехали на расследование в Планице на основании доноса или, скорее, предупреждения, которое вам послал лесник Босак?

— Да, пан председатель!

Судья с иронией в голосе заметил:

— Видите, он вам сообщил сведения, а вы его потом за это повесили. Называется, отблагодарили.

Земан возмущенно воскликнул:

— Так ведь это был убийца, пан председатель! Бывший агент гестапо.

Именно это судья и хотел от него услышать. А услышав, бросился в атаку:

— А как вы, собственно, узнали о том, что он агент гестапо?

— Сначала меня предупредил о нем, как о возможном бывшем агенте, полковник Калина. А потом мне это подтвердил майор Житный.

— А каким образом он вам это подтвердил? Принес какое-нибудь неопровержимое доказательство?

Земан после минутного колебания признал:

— Нет, по телефону.

Зал суда возбужденно зашумел. Судья с наигранным удивлением спросил:

— И этого вам, как опытному криминалисту, было достаточно?

Земан твердо сказал:

— Я верил ему!

— А что он вам сказал тогда по телефону?..

Те события произвели такое сильное впечатление на Земана, что он накрепко запомнил даже слова майора и теперь четко воспроизвел их:

— «Босак и этот тайный агент, о котором предупреждал Калина, — одно и то же лицо. Еду туда с оперативной группой. Буду ждать тебя в двадцать ноль-ноль у лесной сторожки».

Судья услышал от него то, что хотел услышать, и начал с охотничьим азартом делать выводы из сказанного Земаном:

— И вы туда поехали... И вам не пришло в голову, что случай этот, мягко говоря, странен?.. Один сотрудник государственной безопасности высказывает предположение о возможном агенте. Другой сотрудник государственной безопасности по телефону вам подтверждает это подозрение и тут же, без какой-либо логики, связывает это с антигосударственной деятельностью против республики. Вы едете к этой сторожке — и посмотрите, действительно, какой удивительный случай из криминалистики, какое удивительное, собачье чутье! — и там находите раненого сына лесника, который после пыток указывает вам, куда ведет этот след: в дом священника, где якобы после ухода из сторожки лесника скрывается этот загадочный агент. Вы едете дальше, арестовываете священника, а тем временем там убивают в школе четырех активистов — и теперь у вас имеются все основания поднять на ноги всех жителей, арестовывать, казнить, подвергнуть ряд деревень террору и навести на всю округу ужас...

Здесь Земан не выдержал и крикнул:

— Это ложь! По какому праву вы сочиняете эти домыслы? Зачем вам это нужно? Что вы хотите этим сказать?

Зал суда возбужденно загудел. Судья быстро всех успокоил, потом холодно, с расстановкой сказал:

— Вопросы здесь задаю я, пан свидетель. И тем не менее я отвечу на этот ваш неправомерный вопрос. Я хочу этим сказать, что вся эта планицкая провокация была только шахматной партией органов государственной безопасности, хорошо подготовленной и продуманной. Если хотите, я воспроизведу ее в деталях. Так вот... В пятидесятых годах возникают определенные... трудности с кооперированием, крестьянам не хочется идти на колхозную каторгу. Они сопротивляются, особенно там, в Планице. И тогда государственная безопасность посылает туда своего платного провокатора, чтобы он подбил некоторых недовольных крестьян на антигосударственную деятельность, а вслед за этим вас, чтобы вы эту антигосударственную деятельность, которую вам этот агент со своими укрывателями выдал, эффектно вскрыли. Вы это осуществляете, но ошибка в режиссуре стоит людям четырех жизней, а потом, когда вы стреляете и казните, и того больше, но это уже детали. Когда лес рубят, щепки летят, не правда ли? Цель достигнута, сопротивление сломлено, напуганные крестьяне скопом, безропотно, как бараны, вступают в кооперативы...

Земан был ошарашен этим обвинением. Он буквально задохнулся от негодования:

— Но это же свинство, что вы здесь говорите, пан председатель!

Зал суда, исполненный ненависти, загудел. Теперь это были уже не отдельные вспотевшие люди, теснящиеся в душном спертом воздухе под низким потолком, а как бы единое злобное, стоглавое чудище, набрасывающееся с многочисленными раскрытыми пастями, с горящими ненавистью глазами и выпущенными когтями на Земана. Однако Земан гордо продолжал.

— ...Никогда ни я, ни Калина, ни Житный не совершили ничего бесчестного, ничего такого, что противоречило бы законам нашей страны!

Судья холодно усмехнулся:

— Нет? В таком случае садитесь. И предупреждаю вас, что я на вас подам жалобу за оскорбление суда.

Судья играл с ним как кошка с мышью, и Земан уже давно видел в нем не карлика, а великана, злого и язвительного. Судья распорядился:

— Пригласите свидетеля Павла Данеша!

Павел Данеш вошел в зал и встал на место Земана, а Ян сел в стороне, побледневший, уставший от только что перенесенного напряжения. По его лбу и щекам катился пот.

Судья обратился к Данешу:

— Имя, фамилия, год рождения, место жительства, род занятий?

— Павел Данеш, 1939-й, Старе-Место, улица Гавлова, 15, поэт.

Судья одним духом протараторил необходимые в данной случае дежурные фразы:

— Можете отказаться от дачи показания, если вы считаете, что ваши показания повлекут за собой преследование в уголовном порядке вас или кого-то из ваших близких. Ложные показания караются по закону. У вас есть возражения относительно состава суда?

— Нет.

— Здесь, в сопутствующих этому процессу документах, у нас имеется резолюция, в которой многие жители Планице выступили за полную реабилитацию своего священника. Вы собирали подписи под этой резолюцией?

— Да, пан председатель!

— Для чего вы это делали?

— Мы, поэты и писатели, пан председатель, — заговорил с пафосом Данеш, — всегда были совестью этого народа. Мы считаем своей святой обязанностью бороться за чистоту эпохи, в которой живем, за чистоту морали, права, за свободу мышления своего народа, за его освобождение от диктатуры единственной идеологии, за право каждого человека свободно решить, куда он хочет идти и какую веру хочет исповедовать!

Многоголовая гидра в зале суда начала аплодировать, топать, восторженно и одобрительно скандировать.

Судья звонил в колокольчик, старался перекричать шум:

— Успокойтесь, или я прикажу очистить зал! Это судебное разбирательство, а не театр! Успокойтесь!

Зал снова утих, и судья обратился к Данешу:

— Только поэтому?

Данеш театральным жестом указал на священника:

— Мне было жаль этого невинного человека. Я хотел именно этими действиями в его защиту отблагодарить других за то, что они сделали для меня.

— Объясните то, что вы сказали, пан свидетель.

И здесь Данеш смог наконец продемонстрировать Земану, почему именно он пришел сюда в качестве свидетеля.

— Пан майор, — показал он на Земана, — по приказу полковника Калины арестовал меня в прошлом году и несколько дней незаконно, без санкции прокурора держал под арестом.

— За что вы были арестованы?

— За выступление о свободе искусства. Это всем известно.

Об этом писала вся мировая пресса.

— А почему вас все же отпустили?

— Под давлением всего нашего культурного фронта. Сейчас, слава богу, не пятидесятые годы. Тогда бы я получил, даже если бы не сделал ничего противозаконного, пожизненное заключение, как этот священник. Но мне и этого достаточно. Я узнал, что такое чехословацкий уголовный розыск и кем являются те, кто начиная с пятидесятых годов осуществляет свою незаконную деятельность... — Он указал пальцем на Земана. — Да, это они, Земаны, Калины и Житные, думают, что террором пи страхом они сломят этот народ, чтобы он забыл их злодеяния в пятидесятых годах, как, например, в Планице.

Зал суда взорвался бурными аплодисментами. Земан встал со своего стула мертвенно-бледный, задыхающийся и потрясенный этим враждебным ревом. Теперь он уже понимал прокурора Стрейчека, который грустно и беспомощно смотрел на него со своего места и своим хмурым, отрешенным молчанием как бы снова говорил: «Наступило время странных судов, Гонза... Это трудные уголовные дела с трупами в конце. Да-да, в конце этих судов бывает смерть... В конце концов ты обессилеешь и перестанешь бороться... А потом на тебя навалится страшная усталость, депрессия, тоска... и ты застрелишься...»

Вдруг Земан стал осознавать, что смертельная усталость действительно наваливается на него...