Борис Акунин - Младенец и черт
– Вправо! Навались! Раз-два! – скомандовал штабсротмистр.
Рояль отъехал в сторону, как миленький, и князь первым ринулся в коридор.
За десять секунд до этого
За какие-нибудь десять секунд до того, как штабсротмистр ворвался в комнату, там произошло нечто в высшей степени удивительное.
Капитан фон Теофельс и его слуга стояли на подоконнике, держась за птичьи клетки. Зепп – за попугая, Тимо – за ворону.
– Оп-ля! – сказал капитан, и оба шагнули вниз.
Стальные тросики, идущие от клеток вверх, были закреплены на специальных блоках. Но если этого не знать, зрелище выглядело прямо-таки фантастическим: две фигуры в чуть замедленном темпе слетели с третьего этажа на тротуар. Этот диковинный полет сопровождался отчаянным карканьем Аликс и воплями попугая «Уррра, Ррроссия!»
Как раз когда штабс-ротмистр вбежал в комнату, Зепп быстрым движением открыл клетки, сильно их тряхнул.
Две птицы, карнавально-яркая и черно-серая, хлопая крыльями, взлетели вверх – над вывеской ломбарда, над фонарем, над распахнутым окном третьего этажа, где Козловский оцепенело смотрел на три бездыханных тела. Тарканьи усы дрожали, изо рта вырывались судорожные, квохчущие звуки. Плакать бывший лейб-кирасир совсем не умел.
Но скорбеть о павших было некогда…
Негласный обыск в Спортивном клубе Гвардейского корпуса шел двенадцатый час подряд. Еще до рассвета три бригады (одна под видом полотеров, другая – мойщиков окон, третья – маляров) принялась осматривать само здание, вспомогательные постройки и прилегающую территорию.
Штабс-ротмистр, с красными – и не только от бессонницы – глазами не отлучался ни на минуту. Он переоделся в мундир, потому что мог встретить здесь прежних сослуживцев и маскарад лишь повредил бы. Во взоре князя застыли тоска и безумие. Он не мог ни пить, ни есть, ни сидеть на месте и всё переходил из помещения в помещение.
Их, собственно, было не так много. Салон-гостиная с большим столом для празднования спортивных побед; справа и слева две раздевалки; небольшая комната для почетных гостей; на второй этаж, весь занятый залом для зимних тренировок, вела лестница с огромным портретом государя императора.
За двенадцать часов Козловский успел наизусть выучить надписи на всех фотографиях, наградных чашах и кубках. От курения на пустой желудок болела голова и мутило. Самое паршивое, что ничего мало-мальски похожего на тайник обнаружить не удалось. С отчаяния штабс-ротмистр велел даже заглянуть под настил скаковой конюшни и проверить щупом землю на клумбах.
Увы.
Дополнительное неудобство создавали господа спортсмены. Некоторые ловкачи умудрились уже с полудня перекочевать с места службы в клуб, где сменили мундир на теннисный костюм, или рубашку-джерси и брюки-гольф. Козловский смотрел на лоботрясов тяжелым, осуждающим взглядом. Скоро заговорят пушки, а они ерундой занимаются. Да еще под ногами путаются, работать мешают.
Одно из окон в гостиной усердно, но не очень умело надраивал молодой мойщик в старой гимнастерке. На стекло он почти не смотрел, всё вертел головой по сторонам.
– Послушал я вас, Романов, – с горечью процедил штабс-ротмистр, подойдя к подоконнику. – Ничего нет. Спрятать план развертывания в раздевалке или гимнастическом зале? Бред! Я тоже хорош, идиот. Ухватился за соломинку.
Он отмахнулся от начавшего оправдываться студента и отошел.
Алеша бросился вдогонку.
– Лавр Константинович! А в матах смотрели? Там в зале такие кожаные тюфяки…
– Навязался на мою голову, – не слушая, бормотал князь. – Господи, научи, вразуми!
Вошел в раздевалку, что справа от входа. Вдоль стен там стояли номерные ящички. Каждый досконально осмотрен, а тот, что закреплен за покойным Рябцевым, даже разобран на дощечки и снова собран. Двое агентов работали: один щупал сиденье кресла, второй простукивал стену под киотом, где самое почетное место занимала большая, в массивном серебряном окладе икона Николая Угодника.
Штабс-ротмистр истово закрестился на главного российского святого, страстно зашептал молитву.
Безбожник-студент к чудотворцу почтения не проявил, лишь поинтересовался:
– А почему тут именно святой Николай? Из-за царя, да?
– Из-за Николая Николаевича! – ответил Козловский таким тоном, что стало ясно: в гвардии своего командующего чтут куда больше, чем императора.
Вошли два офицера, у каждого в руке по прямоугольному кожаному саквояжу.
– …И крученым прямо в девятку. Представляешь? – оживленно досказывал какую-то историю один.
Второй не поверил:
– Брось. От флажка?
– Клянусь тебе, собственными глазами видел!
Агенты, ничего не найдя, давно уехали, а Козловский всё бродил вокруг клуба. Студент плелся сзади. Приблизиться боялся, но и уходить не уходил.
На футбольном поле шла тренировка.
Штабс-ротмистр встал в сторонке, мрачно наблюдал исподлобья. Правил игры он не знал, но, судя по всему, старшим по званию тут был человек, которого остальные называли «господин капитан». Значит, из пехоты или артиллерии. Если б из кавалерии, был бы ротмистр.
Начальник кричал хорошим командным голосом:
– Васильчиков, по краю, по краю!.. Сигизмунд, душа моя, пыром бей! … Корнет, я вас в запасной состав отправлю! Право, нельзя так манкировать дриблингом!
Козловский покосился на студента.
– Послушайте, что вы за мной таскаетесь, как побитая собачонка? – рявкнул князь, и самому стало совестно. Грех срывать досаду на мальчишке, который, в сущности, прав: папка спрятана где-то здесь, близко.
– Ладно, простите. Вы не при чем. Я вам говорил, трое наших погибли…
Ободренный Романов подошел, встал рядом.
– Я ничего, я понимаю.
Помолчали.
– Что это он? – удивился штабс-ротмистр странному поведению одного из игроков. – Разве головой по мячу можно?
– Можно. Руками нельзя.
– А почему вон те господа никогда не участвуют в нападении? Всё в тылу отсиживаются.
Козловский неодобрительно показал на трех лентяев, жавшихся к воротам.
– Это бэки, им не положено… Послушайте, Лавр Константинович, зря вы отмахиваетесь. – Алеша, волнуясь, заговорил о главном. – Включите меня в футбольную команду. Я на воротах стою уж во всяком случае не хуже, чем тот господин. Свой человек в клубе вам не помешает. Буду ходить сюда каждый день. Может, озарение снизойдет…
– Озарение! – фыркнул князь. – Да кто вас возьмет? Вы не гвардеец.
На это Романову возразить было нечего. Он уныло ссутулился.
Кто-то сзади хлопнул Козловского по плечу.
– Лавруша! Ты как здесь?
Стасик Ржевусский, сослуживец по лейб-кирасирскому. Он был в костюме для джигитовки, с желтым английским седлом через плечо.
– Вот, зашел посмотреть…
Опустив взгляд, штабс-ротмистр с тоской смотрел на белые рейтузы старого товарища.
Ржевусский отлично всё понял. Он был настоящий, коренной кавалерист.
– Наши тебя вспоминают. Как нога? В полк вернешься?
Ответом был безнадежный вздох.
– А где ты сейчас?
Несмотря на свою хитроумную службу, врать Козловский умел плохо и почувствовал, что мучительно краснеет.
– Так, в штабе. Куда меня еще возьмут?
– Беда… Ну, мне в манеж.
Пожали друг другу руки, попрощались, и Стасик пошел заниматься настоящим делом – легкий, стройный, счастливый.
– Вы ему не сказали про контрразведку, потому что это тайна, да? – шепотом спросил студент.
– Нет. Потому что стыдно. – Князь пнул ногой деревянную скамейку и взвыл от боли – надо было левой, не правой! – Чтоб оно всё провалилось! Грязь, мерзость! Отравленные перстни, наклеенные бороды! Эх, Романов, если б не переломы, я бы сейчас…
Хотел сказать, что этим летом в эскадроне освобождалась вакансия старшего офицера, но оборвал себя, выругался.
Мальчишка понял по-своему:
– Да, жалко, что у вас нога. А то можно было бы вас в команду записать. Вы-то по гвардии числитесь. Но не получится. В футболе бегать надо.
И здесь впервые за этот тягостный день Козловский ощутил нечто наподобие душевного подъема или, по терминологии студента, озарения.
– Позвольте, – показал князь на томившегося в воротах игрока, одетого иначе, чем остальные. – А вон тот господин в кепи совсем не бегает. Он и есть голкипер, верно? Я давно на него смотрю. Он вообще ничего не делает. Просто стоит и всё. Только иногда, когда залетает мяч, достает его из сетки. Этак я тоже могу.
В это самое мгновение гурьба сопящих футболистов набежала на ворота, один ударил по мячу – тот полетел в угол. Голкипер отчаянно прыгнул. С мячом не встретился, но смачно приложился головой о деревянный столб.
Под оглушительный хохот бессердечных товарищей вскочил, в сердцах швырнул о землю кожаные перчатки и с воплем: «Всё, с меня довольно!» пошел с поля прочь. Сколько ему ни кричали, как ни звали, не обернулся.
Штабс-ротмистр с Алешей переглянулись и поняли друг друга без слов.
