Андрей Гуляшки - Спящая красавица

Андрей Гуляшки

Спящая красавица

1

Рассказывает ветеринарный врач Анастасий Буков

Вы задумывались над тем, что лишь один поворот тропинки или даже один шаг в сторону от проторенного пути не так уж редко вводит вас в круг удивительных и захватывающих событий? Но о них речь пойдет ниже…

Пока же, с опаской поглядывая на низкие грозовые тучи, я возвращался с молочной фермы. Наверное, то, что творилось на небе, так завладело моим вниманием, что я не заметил поворота к Даудовой овчарне — это самый короткий путь домой — и луговой тропкой зашагал к большаку. Он пересекает село с запада на восток и уже за мостом через Доспитскую речку сливается с автомобильным шоссе.

Ливень хлынул отвесной стеной. Но я упорно шел лугом. Пусть все видят, что я не из тех, кто позволяет разыгрывать с собой разные шуточки.

А вот и двухэтажный дом, сложенный из белого камня. К слову, такие вот дома — с мощными четырехгранными подпорками, увитыми плющом, — встречаются в наших краях часто. Правда, именно здесь, на втором этаже, жила одна моя хорошая знакомая. Она учительствовала в этом селе всего первый год. Вот и все… Впрочем, знакомая была голубоглазой и белокурой. Но дом, в котором она поселилась, самый что ни на есть обыкновенный. Я не спеша устроился под черепичным навесом, и в этом заключалось самое главное. Просто ливень… Просто навес.

И стоять вот так было очень удобно. Как личность сильная, тотчас позабыл я о минутных неприятностях и принялся насвистывать веселый мотивчик. Совсем не потому, что моя знакомая любила напевать эту песенку, аккомпанируя себе на гитаре и склонив к плечу свою белокурую головку. Просто, я так хочу…

По черепичной крыше с шумом струился дождь. Если бы не легкий ветерок, я, может быть, и не услышал бы того, что происходило у меня над головой. Я не верил своим ушам, но смех, падавший сверху вместе с потоками воды, принадлежал нашему зубодеру — молодому и весьма нахальному субъекту с руками палача и плечами тореадора. Этот противный тип, как ни в чем ни бывало, ржал сейчас наверху. Грубое животное. На него абсолютно не действовала унылая осенняя погода и, конечно же, этот дождь.

Нужно было что-то делать. Грубиян, назёрное, опостылел моей голубоглазой приятельнице и своим смехом, и своей развязной веселостью. Бедняжка просто изнывает от его назойливости, с нетерпением ожидая того спасительного мига, когда за ним закроется дверь. В такие моменты и проверяется дружба. Я уже представил, как поднимусь на галерею, испепелю его одним взглядом, и какой эффект произведет мое неожиданное появление на этого прохвоста.

Каждый должен знать свое место! Этот тип только и умеет, что дергать да пломбировать зубы. Я — ветеринарный врач! У меня за плечами три долгих года сложнейшей работы. Пусть-ка лучше порасспросит обо мне! Если это будет неубедительным, суну ему под нос мои клещи. Те клещи, которыми я дергаю ослиные и лошадиные зубы. И так щелкну ими, что он вмиг побледнеет и, дрожа всем телом, признает мое бесспорное превосходство.

Вот что будет, когда я покажу ему клещи! А моя приятельница захлопает от восторга в ладошки и подарит мне свою самую очаровательную улыбку.

Я расправил плечи: разве можно считать серьезным соперником типа, который продолжает гоготать на галерее? Правда, я слышал, что он большой знаток вин и заядлый картежник, человек щедрый и очень компанейский. Ну что ж, допустим. Тем хуже для него. Если отбросить щедрость, все остальное может вызвать лишь отвращение у такой утонченной девушки.

Все! Пора!

И вдруг у меня над головой зазвенел смех. Веселый девичий смех. Голубоглазая приятельница смеялась взахлеб, от всего сердца. Ей вторил баритон зубодера.

Никогда в жизни не приходилось мне слышать столь неподходящего дуэта.

Я медленно побрел прочь. Вода струйками стекала с волос, просачивалась под воротник и противно холодила спину. Но я не пасовал перед дождем и спокойно шагал по лужам, как и подобает мужественному человеку.

Не разбирая дороги, я добрался к домику тетки Пантелеевихи. Она давно уже перебралась жить к сыну в просторный дом в центре села, а эта лачуга стала моей вотчиной. Хотя домишко и не соответствовал общественному положению уважаемого ветеринарного врача, я жил в нем как хотел и со снисхождением посматривал на дома с застекленными верандами и эркерами.

На какой-то миг мое жилище, мокрое и скособочившееся, наполовину скрытое завалившимся плетнем, показалось мне жалким и неуютным. А все этот про» клятый ливень! Даже хоромы поблекнут под хмурым слезящимся небом.

В сущности, мне было абсолютно безразлично, пойду ли я в палаты или в лачугу, встретит меня за дверью мраморный зал или комнатушка с закопченным очагом. Да, не в мраморе счастье. Я словно нырнул в глубокий омут — так тихо и спокойно было вокруг. Пахло углями и смолой. И к этому запаху примешивался еще другой, едва уловимый аромат — аромат прежней жизни. От квашни — теста из кукурузной муки, от закоптелых горшков — бобовой похлебки; свои неповторимые запахи сохранили деревянная посуда, бутылки из тыквы, вся утварь старинного болгарского дома. И под скрип закрывающейся двери я медленно погружался в этот призрачный мир, который не стел более реальным после того, как я наощупь зажег керосиновую лампу. Соседняя комната отличалась от первой лишь тем, что была поменьше и без очага. Здесь я переоделся во все сухое. И вот тут пустота навалилась на меня всерьез. Словно все то, что мы называем жизнью, отдалилось от меня навсегда. Ничего не хотелось делать, не хотелось даже думать.

Само осознание этого обожгло меня, будто удар бича. Я с остервенением принялся разводить огонь. Под горячим пеплом еще мерцали красные, как рубины, угли. Положив на них лучину, я подул немного, и вскоре языки пламени весело вспорхнули к закопченной цепи, которая висела над очагом. Обычно, когда мне лень было идти в корчму, я подвешивал к этой цепи котелок и варил картошку или мамалыгу. Но в этот вечер о еде даже думать не хотелось. Наверное, из-за непогоды — за окном опять шумел проливной дождь.

Я подбросил в огонь поленьев и придвинулся к очагу. Стало вдруг легко и приятно. Но и грустно немного. Хотя я твердо знал, что нет никаких причин для грусти, что ни говори, а дела мои шли отлично. Я вовремя составил месячный отчет, весь скот здоров, надои молока в моем районе, хоть и медленно, но неуклонно растут… О чем же тут грустить? Да и зубы у меня никогда не болели, а в высоту и длину я прыгал не хуже любого местного спортсмена… И вообще, о каком одиночестве могла идти речь, если только к вечеру я оставался наедине с самим собой!

И уже когда пламя в очаге начало угасать, а мне надоело орудовать щипцами, я вспомнил, что больше года никуда не выезжал. Подумать только! Целый год не покидать эту зеленую глушь между Кестеном и Триградом…

И я сказал себе; «Ну, хорошо. Предположим, что с завтрашнего дня начнутся вольные дни. Чудесно. А потом?» И вот за этим «потом» скрывалось столько заманчивого, что я в растерянности уставился на тлеющие угли. Можно отправиться на волчью охоту или съездить погостить в село Лыките, где живет с мужем доктор Начева. Можно… А это идея! Можно купить в Смоляне десяток романов и, запершись дома, читать с утра до ночи. А что мешает мне ходить каждый день в гости к моей голубоглазой приятельнице? Я бы помогал ей просматривать ученические тетради, а мой враг-зубодер бесновался бы от ревности под дождем…

Мысли роились в голове. Одна другой лучше. Но сердце оставалось спокойным. Где-то в глубине сознания пробивался холодный родничок. Он-то и смыл все начисто. Даже от истребления волков пришлось отказаться. Это было бы интересно. Но для такой охоты необходимо ружье и желательно двуствольное. У меня же вместо двустволки был сачок для ловли бабочек…

И вдруг… А почему, собственно, вдруг? А может именно та луговая тропинка подвела меня к этому видению: ресторанчик в Софии… Именно там около года назад мы обедали вместе с Аввакумом. Эго воспоминание всплыло неожиданно, но было таким приятным, что я не смог удержаться от улыбки. Я бы сказал, от глупой улыбки. Представляете, сидит в темноте уважаемый человек, ветеринарный врач большого района, и ни с того ни с сего улыбается сам себе.

Воспоминание об этом ресторанчике не имело причинной связи. Я противник выпивки и посещения заведений подобного рода не задерживаются в моей памяти. А вот об Аввакуме, признаюсь, не забывал никогда. Стоило только выйти на дорогу в Момчилово вдоль Змеицы, и мне казалось, что среди скал мелькает его длинная сутуловатая фигура. В Илчовой харчевне каждая вещь напоминала об Аввакуме, о его знаменитом момчиловском деле. От одного только вида Даудовой овчарни сжималось сердце. Ведь сюда привез Аввакум свою любимую и толкнул ее в объятия смерти. Все здесь дышало его славой. Здесь мы впервые встретились, здесь зародилась наша дружба, если, конечно, можно говорить о дружбе между гением и его немым почитателем…