Код Адольфа Гитлера. Апрель - Владимир Иванович Науменко
– Я присоединяюсь к вашим словам, Доктор! – сказал Гитлер – В Берлине происходят жуткие и опустошительные события, но жить надо и в опасности. Сдать город можно в любой момент, но этот шаг будет не в наших интересах. Военный потенциал рейха ещё не исчерпан, нам надо бороться до конца. Поэтому я предписал командующему 9-й армией осуществить прорыв кольца окружения и выйти в направлении Хальбе, Шперенберг, Лукенвальде, Тротенбритцен и соединиться с войсками 12-й армии юго-западнее Берлина. Генерал Кребс! – Гитлер обратился с вопросом к начальнику генштаба: – Где находится армия Венка?
– Да, генерал! – Геббельс, как и фюрер, обратился за разъяснениями. – Где сейчас эта армия, наш резерв империи?
– Мой фюрер! – стал отвечать Кребс – Именно об этом я хотел сказать. Она приблизилась к Потсдаму и помогла некоторым малочисленным отрядам выбраться из окружения. К сожалению, танкисты Конева теснят её. Мой фюрер! – помедлив, Кребс нашёл в себе мужество произнести неприятное известие. – Русские захватили Темпельхофский аэродром.
Всё это чрезвычайно встревожило Гитлера, он прямо оцепенел на месте. Геббельс и Борман невольно переглянулись, так как они оба окончательно поняли, что путь к бегству закрыт и наступает конец.
– Мой фюрер! – продолжал докладывать Кребс. – Кругом бушуют пожары, нам нечем тушить их. Не работает водопровод. Очень плохо обстоит дело со снабжением защитников города. Тюки с продовольствием, которые самолёты сбрасывали вниз, попадают к русским или сгорают среди развалин.
– Я так и понял, – Гитлер сделал для себя вывод, – что мои надежды на соединение Венка и Буссе развеялись, как дым. Что ж! Пусть судьба решит, как быть дальше! Судьба!
Гитлер оказался в положении, из которого, как он сам чувствовал, ему не выпутаться, но втайне от всех он руководствовался соображениями самосохранения.
Поднявшись с кресла, сгорбившийся Гитлер, сопровождаемый Геббельсом и Борманом, отправился к себе. Фюреру оставалось искать утешения у своей собаки.
Черчилль прекрасно понимал, что гитлеровский рейх доживает последние дни. Победителей судить не будут, а будут судить побеждённых. Но не это волновало прожжённого политика, старого мастера политической дезинформации. Англия постепенно теряла то место и вес в мире, которое она занимала до Мюнхенского сговора. Над обоими берегами Атлантики забрезжило звёздно-полосатое солнце Америки. Огорчаться многоопытному премьеру было чему. Трумэн не собирался становиться в его руках податливой игрушкой, он вёл свою, независимую политическую игру. Лидерство в западном мире оборачивалось для Черчилля младшим партнёрством. Он стал играть не по правилам, утратил блеск глаз хищника на охоте – «примадонны» прошлого должны были потесниться на политическом олимпе. Уход Гитлера создавал для Черчилля сложности, ему стала надоедать подстройка под Сталина и Трумэна, но их сближения он не желал. Парадокс! Наличие противника сплачивало коалицию союзников, а его военное поражение делало невозможным их дальнейшее сотрудничество. Старый остров, который первым поднял меч против нацистской тирании, в силу экономических причин вынужден был уступить своё место Новому Свету. В этот вечерний час Черчилля посетили невесёлые раздумья, и лишь узнав о предложении Гиммлера, он несколько оживился, оставив на потом свои думы. Несколько сбитый с толку этим известием, британский премьер созвал военный кабинет. На нём было принято решение согласовать ответ с американцами и со Сталиным, но Черчилль решил не откладывать это на завтра и созвонился с Трумэном. Звонок из Лондона застал президента США в Белом доме, за работой. Терпеливо выслушав из уст Черчилля о намерениях рейсфюрера СС, Трумэн вежливо произнёс в трубку:
– Я думаю, что Гиммлера надо заставить капитулировать перед всеми правительствами – русским, вашим и Соединённых Штатов. Я думаю, что мы можем обсуждать частичные капитуляции.
Черчилль: Нет, нет, нет. От такого человека, как Гиммлер, никакой частичной капитуляции. Гиммлер может говорить от имени немецкого государства, ежели подобное сегодня возможно. И поэтому мы думаем, что переговоры должны вестись со всеми тремя правительствами.
Трумэн: Совершенно правильно. Это и моё мнение.
Черчилль: Разумеется, речь идёт о частичной капитуляции на фронте, на гиммлеровском союзном фронте. И там Эйзенхауэру оставляется право принимать капитуляции, тогда Гиммлер, пожалуй, захочет капитулировать.
Трумэн: Да, конечно.
Черчилль: Вы это понимаете?
Трумэн: Полностью. Коли он говорит от имени общегерманского правительства, то и капитуляция должна охватывать все и она должна совершаться перед всеми тремя правительствами.
Положив трубку на рычаг, Трумэн откинулся в кресле и хищно улыбнулся. С этой минуты он почувствовал себя настоящим политиком, открывшим эру невиданных возможностей в закулисной игре, и разговаривать с Черчиллем теперь он будет на равных. Конечно! На конфронтацию со Сталиным, по крайней мере, в ближайшие четыре месяца, он не пойдёт, как не пойдёт и на частичную капитуляцию, как бы к этому опрометчивому шагу, чтобы вбить клин в американо-советские отношения, его не подталкивал британский союзник. Сердце Трумэна переполнялось радостью. Ещё бы! Над Америкой занимался век могущества, и делиться с Черчиллем секретами атомного оружия президент не собирался.
– Рейхсфюрер! – произнёс Шелленберг. – Вам необходимо отдохнуть, нельзя подвергать организм многочасовым перегрузкам.
Вопрошающе-спокойный взгляд серо-голубых глаз Гиммлера из-под поблескивающего пенсне заставил Шелленберга быть более настойчивым:
– От ночных бдений, рейхсфюрер, ваше лицо
