Майкл Уивер - Заложники обмана
Смотри и прекрати скулить, приказал он себе. Вертолет легко прикоснулся к земле в центре поляны. Воздушная струя пригнула высокую траву. Пропеллер почти совсем остановился, дверь открылась. Донатти и женщина, которую Дарнинг когда-то знал как Айрин Хоппер, теперь совершенно неузнаваемая, спрыгнули на землю и побежали к дальней стороне поляны.
Почти в ту же минуту, набирая скорость, взревел мотор, и вертолет понесся прочь, сначала низко над деревьями, потом все выше и выше. Через тридцать секунд он уже казался всего лишь пятнышком на фоне неба.
Потом Генри Дарнинг увидел, как мальчик выбежал на поляну. Он бежал так, словно весь состоял из невероятно худых рук и ног, связанных вместе резинкой. Волосы на голове встали торчком, поднятые встречным воздухом во время быстрого бега.
Какой он маленький и худой, думал Дарнинг. Я даже не представлял себе, что он может быть таким маленьким и худым.
Мать Поли не двигалась с места. Просто застыла рядом с Карло Донатти, прижав обе ладони ко рту. Стояла и смотрела, как сын пробивается к ней сквозь высокую летнюю траву. У Дарнинга вдруг пересохло в горле. Господи Иисусе, как же я мог дойти до такого? Еще один глупый вопрос. Держись на плаву, ты!
Если бы я мог позволить себе утонуть давным-давно. Я еще могу сделать это.
На какое-то мгновение, представив себе это, он заволновался. Но потом, осознав, чем оно чревато, Дарнинг подавил волнение и только дышал с трудом.
На поляне мальчик и его мать обняли друг друга, а Донатти стоял и смотрел на них.
Дарнинг встал, тихонько подошел сзади к Фрэнку Ланджионо и выстрелил ему в затылок. Благодаря глушителю звук получился не громче шепота.
Министр юстиции спрятал пистолет в кобуру и кустами обошел поляну по кругу, прежде чем появиться перед теми, кто находился на ней. Потом, держа в руке саквояж с документами, направился к мужчине, женщине и ребенку, которые молча ждали, пока он подойдет.
Дарнинг разглядел длинную сумку в руке у Донатти. Итак, все начинается.
Он увидел изменившееся в результате пластической операции лицо Айрин Хоппер и прочитал на нем страх и отвращение, которые заставили его поверить в демонов.
Он увидел глаза Поли, и сердце у него похолодело: он знал, что ему придется убить и мальчика.
И он, конечно же, улыбнулся всем троим своей самой лучшей, самой теплой, покоряющей улыбкой.
– Прошло немало времени, Айрин, а ты так же очаровательна, как и десять лет назад. Карло, я поистине никогда еще не видел столь драматического появления на сцене. Надо же – спуститься с неба! Ты внушаешь зависть богам. – Дарнинг наклонился к мальчику: – А ты, вероятно, Поли. Где же ты был все это время? Разве ты не знаешь, что тебя разыскивало чуть ли не полмира?
Поли смотрел Генри Дарнингу в глаза так пристально, словно хотел проникнуть в самую их глубину.
– Где мой отец? – спросил он. – Что вы сделали с моим отцом?
Генри Дарнинг, глянув прямо в глаза мальчика, на какую-то долю секунды почувствовал себя на его месте.
– Боюсь, что я не знаю, где твой отец, – ответил он. – Я никогда с ним не встречался. Но слышал, что он хороший человек.
– Он лучше вас.
– Держу пари, что это так и есть.
Министр медленно выпрямился, ощутив непроизвольный порыв погладить Поли по голове. Сдержавшись, он повернулся к Карло Донатти:
– Материал у вас с собой, Карло?
Дон кивнул.
– А у вас?
– Здесь, в саквояже.
– Так давайте с этим покончим.
Ничего явно драматического в обмене не было. Все обусловлено и договорено, дело выглядит вполне буднично. Некоторый налет экзотики зависел лишь от того, что происходило это на великолепной солнечной поляне под лазурным средиземноморским небом. А так все очень обыкновенно: два уже немолодых человека открывают каждый свою сумку и вручают один другому разные бумаги и вещи, в то время как привлекательная женщина и ее маленький сын молча наблюдают за ними, а еще на них смотрят застывшие глаза невидимого отсюда за деревьями мертвеца.
Когда Дарнинг наконец устал от попыток как следует осмотреть завернутое в пластик ружье, драгоценности и документы, он, сидя на корточках в траве, поднял глаза на Карло Донатти и увидел, что тот смотрит на него поверх синеватого стального дула автоматического пистолета.
Министр юстиции моргнул. Чисто рефлекторно.
– У вас всегда было странное чувство юмора, Карло.
– Знаю. Именно поэтому я никогда не шутил.
– А как вы назовете это?
– Это я назвал бы вполне серьезной вещью, Генри. – Глаза у Донатти были твердые и холодные как сталь. – Видите ли, я не намерен отдавать вам в руки миссис Батталью и ее сына. Я полагаю, что мы с вами в расчете. И клянусь именем сладчайшего Иисуса, я хочу сказать вам одно: дело кончено. Довольно.
Дарнинг все еще сидел на корточках. Помимо прочего, он чувствовал себя крайне глупо. Он поглядел на Айрин и Поли; они взирали на него с такой серьезностью, что она, казалось, напитала собою воздух и траву. И тогда он засмеялся. Он не имел представления, что значит его смех. Просто в данный момент, думалось ему, только это и может сделать его менее смешным и вернуть ему хоть какую-то малость человеческого достоинства.
– Почему бы и нет? – сказал он и улыбнулся. – Я не вижу тут никаких проблем лично для себя. Тем более что все прочие будут счастливы.
– Что ж, дело ясное, – ответил Донатти. – Вы заполучили ружье и документы, вам больше не угрожает возбуждение судебного дела против вас. А миссис Батталья заверила меня, что хочет одного: забыть всю эту историю.
Дарнинг повернулся к Пегги:
– Это правда?
– Я ведь говорила вам об этом по телефону, – сказала Пегги. – Вы должны были довериться мне с самого начала. Я никогда не выдала бы вас.
– Ну а теперь?
– Теперь я просто хочу быть с теми, кого люблю, и жить своей жизнью.
Генри Дарнинг медленно кивнул. Как мило, подумал он, испытывая в то же время тихое отчаяние от того, насколько он сам стремился поверить, что внезапный поворот на дорогу к свету, к надежде на искупление все еще возможен. Ведь в нем есть добрые начала, и они могут быть реализованы. Он уверен, что такие начала существуют.
Он посмотрел на Поли, который стоял рядом с матерью, и прочел это на невероятно серьезном мальчишеском лице. Такой серьезный маленький мальчик, подумал он, смеется ли он когда-нибудь или хотя бы улыбается? Темные, трагические глаза, устремленные на Дарнинга, проникали в сердце. Он обещал Мэри, что спасет мальчика… однако возможно ли это теперь? Уже не во имя Мэри, а во имя самого Дарнинга.
Дарнинг улыбнулся ребенку.
– Ну а ты, Поли, – заговорил он в той полусерьезной, полушутливой манере, которая неизменно привлекала к нему сердца детей любого возраста. – Считаешь ли ты, что для меня есть надежда?
Однако на Поли, наделенного непосредственной глубиной восприятия, обаяние Дарнинга не подействовало, а шутка осталась не понятой.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, – сказал он.
– Думаешь ли ты, что если бы я очень постарался, то мог бы стать хоть отчасти таким хорошим, как твой отец?
Поли задумался.
– Вы художник? – спросил он, потому что для него, чем бы еще отец ни занимался в своей жизни, он прежде всего был художником.
– Нет. Но иногда мне хотелось им стать.
– Тогда кто же вы?
– Юрист.
– Я не люблю юристов.
– А кто их любит? – снова рассмеялся министр.
И вдруг он вспомнил о мертвом человеке в кустах – и ему сразу сделалось очень скверно.
Подожди, пока они его обнаружат.
Все оборачивалось полным безумием, как ни поверни. Он слишком далеко зашел, убивая, чтобы рассчитывать на полную перемену к лучшему. И слишком многие узнали о его делах. Он мог бы поладить с деятелями в Вашингтоне, поскольку те руководствовались бы такими тонкостями, как юридические и политические соображения. Но люди вроде Донатти, Баттальи или Гарецки не подчиняются этим ограничениям.
Хуже некуда, подумал он, впадая почти в полное отчаяние, как если бы искренние угрызения совести сделали его лучше. В конце концов каждого из нас определяют поступки. А он точно знал, на какое место поступки ставят его самого.
– Ну так что? – спросил он дона.
– Это вы мне скажите, Генри.
– Я по натуре не злодей, Карло. Я этому не радовался. Поскольку приняты во внимание мои жизненные интересы, я более чем счастлив удалиться.
– Хорошо. Tutto buono[33]. Для всех нас.
– Могу ли я рассчитывать, что вы поговорите с Баттальей и Гарецки?
– Как только их отыщу.
Встав коленями на траву, Дарнинг начал собирать все, что дал ему Донатти, и по частям заталкивать в свою сумку.
– Послушают ли они вас? – продолжал он. – Пойдут ли они на перемирие? Или мне придется провести остаток жизни при вооруженной охране?
