Игорь Прелин - Агентурная сеть
Естественно, при составлении плана работы на первое полугодие некоторые начальники направлений более охотно называли фамилии хороших работников и весьма неохотно соглашались, чтобы их подчиненные фигурировали в числе плохих. И только Подшивалов к большому моему удивлению по своей инициативе предложил заслушать одного такого нерадивого работника, который ничем не проявил себя за полтора года работы в стране.
План был утвержден, и когда сотрудник прибыл в отпуск, я стал готовиться к его обсуждению на партбюро. Предварительно Подшивалов предложил мне поприсутствовать на отчете этого работника, так сказать, в служебном порядке, то есть у руководства направления.
Отчет, конечно, был довольно жалким, потому что похвастаться ему действительно было нечем.
После того, как куратор детально разобрал все, что он сделал, вернее, должен был сделать, но не сделал за полтора года, слово взял Подшивалов и, несмотря на то, что это была первая командировка, устроил несчастному такой разнос, что на него смотреть было жалко. Для меня стало очевидно, что если к этому «отчету» добавить еще заслушивание на партбюро, то мы окончательно добьем человека, сломаем его психологически, и от таких разборок он вряд ли когда-нибудь сумеет оправиться.
Но было еще одно обстоятельство, которое заставило меня воздержаться от вынесения этого вопроса на партбюро. Слушая выступление Подшивалова, в котором он совершенно справедливо указывал, что и это сотрудник не сделал, и то не сумел, я никак не мог отделаться от ощущения, что присутствую на каком-то спектакле, потому что хорошо знал своего однокашника и всю его деятельность на разведывательном поприще и был убежден, что он просто не имеет морального права на подобную критику. Мне ничего не оставалось, как предположить, что Подшивалов по каким-то одному ему известным соображениям хочет руками партбюро освободиться от неугодного подчиненного.
Когда мы остались с ним наедине, он, все еще находясь под впечатлением от своей зажигательной речи, спросил:
— Ну, как мы с ним поговорили?! Теперь надолго запомнит, как сачковать в резидентуре!
— Да, поговорили вы круто, — сказал я. — Только я вот что хотел тебя спросить… Почему ты за две командировки не сделал и половины того, что требовал от этого парня за полтора года работы?!
Конечно, задавая такой вопрос, я понимал, что после этого разговора мои отношения с Подшиваловым будут испорчены окончательно и навсегда, но (черт меня подери!) не мог отказать себе в удовольствии поставить его на место! Как часто мне приходилось встречать в нашем ведомстве руководителей, беззастенчиво изображающих корифеев от разведки, не имея на то никакого права, потому что на руководящую должность они были выдвинуты не за успехи в оперативной работе, а исключительно благодаря своим родственным или партийным связям. Вот и Подшивалов тоже был выдвинут на должность начальника направления, как у нас говорили в подобных случаях, по партийно-половому признаку, потому что состоял в родстве с одним крупным партийным работником.
Так и случилось: за то время, пока я был в последней командировке и выяснял отношения с американским разведчиком Ричардом Палмером, Подшивалов стал заместителем начальника отдела кадров и теперь решал мою судьбу.
И он, конечно, постарался сделать все, чтобы решить ее по своему разумению.
— Видишь ли, дорогой мой Михаил Иванович, — глядя на меня так, словно мы с ним встретились впервые, сказал мне Подшивалов, — мы не рассчитывали на твое досрочное возвращение. К тому же, сам понимаешь, хвастаться тебе особенно нечем, что ни говори, а работа с подставой — это прокол. Мне очень жаль, но мы пока не можем предложить тебе должность в управлении. Подержим тебя пока в резерве, а там посмотрим.
До встречи с Подшиваловым я уже успел побывать в своем управлении и потому знал, что он меня обманывает: при желании можно было найти вакантную должность, соответствующую моим возможностям и опыту работы. Но это при желании! А вот этого желания у моего злопамятного товарища как раз и не оказалось.
Конечно, я мог бы пойти к Вадиму Александровичу, лучше Подшивалова осведомленному об обстоятельствах моей работы с подставой и особенно о том, чем эта работа закончилась, и поплакаться. Он бы меня понял и постарался помочь. Но, во-первых, он был в отпуске, а затем, не выходя на работу, уехал в краткосрочную командировку, а во-вторых, не в моих правилах было ходить по начальству и хлопотать за самого себя.
В общем, в своем управлении я остался не у дел.
Через какое-то время Подшивалов вновь пригласил меня к себе и предложил на выбор два варианта: работа в качестве преподавателя разведывательного института или действующий резерв.
Мне показалось, что я не созрел еще для того, чтобы учить других, к тому же, откровенно говоря, несколько опасался, что могу надолго, а может быть и навсегда застрять на преподавательской работе, как это уже неоднократно случалось с моими коллегами, а потому счел за лучшее принять второе предложение.
Отгуляв отпуск, я приступил к работе в консульском управлении МИДа, в небольшой, но достаточно дружной компании «подкрышников», коротавших время до очередной командировки или до пенсии.
А вскоре произошло еще одно событие, которое и определило мою дальнейшую судьбу по крайней мере на ближайшие четыре-пять лет. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
А произошло самое настоящее несчастье: в авиационной катастрофе погиб находившийся в отпуске резидент Игорь Матвеев, с которым мы когда-то учились в разведшколе и даже работали в первой командировке. Погиб вместе с женой, возвращаясь в Москву после недельного пребывания у родственников.
Узнав о катастрофе, мы пошли к нашим коллегам из транспортного управления, выяснили все обстоятельства и даже прослушали запись переговоров экипажа с наземной диспетчерской службой.
Это была нелепая и жуткая история.
Через полчаса после взлета начался пожар в багажном отделении (потом следствие установило, что причиной возгорания явился провоз горючих веществ, но наказывать было некого: виновник пожара тоже погиб). Экипаж запросил разрешения на аварийную посадку. Но, как назло, все ближайшие гражданские и военные аэродромы не могли их принять по погодным условиям, и они тянули, сколько могли, тянули до последней возможности, хотя с каждой минутой их положение становилось все более критическим.
Им не повезло: они так и не сумели дотянуть до аэродрома, готового их принять, в кабине было полно дыма, пилоты почти ничего не видели, а тут еще отказали приборы.
В этой безнадежной ситуации командир принял единственно возможное решение. Его последние слова, адресованные авиадиспетчерам, рвали душу:
— Сажаю на грунт, в пассажирском салоне паника, прощайте!
Но им не повезло еще раз: и без того невероятно сложные условия посадки усугубила линия электропередачи, пересекавшая заснеженное поле со скирдами скошенной соломы. Оставляя за собой шлейф черного дыма, самолет зацепил одну опору, другую и еще до соприкосновения с землей стал разваливаться на части. Из него посыпались люди, чемоданы, из отвалившейся плоскости на землю хлынул вспыхнувший керосин, фюзеляж развернуло, он ударился о последнюю опору и взорвался.
Наши сотрудники, выезжавшие на место катастрофы, рассказали, что даже на третий день глубокая борозда, которую пропахал самолет на месте своей трагической посадки, продолжала дымиться.
Но их, повидавших немало подобных катастроф, поразили не эти ужасные подробности гибели самолета. Гораздо ужаснее и отвратительнее было то, что к месту его падения бросились жители окрестных деревень и вместо того, чтобы попытаться оказать помощь пострадавшим (впрочем, потом стало ясно, что спасать было некого), стали растаскивать чемоданы и сумки с личными вещами погибших пассажиров.
Присланные на место катастрофы милиционеры и курсанты военного училища, закончив эвакуацию трупов, в течение нескольких дней обходили дома и, где путем уговоров, где используя силу закона, изымали награбленное.
По факту мародерства прокуратура возбудила уголовное дело, но разве может следствие или даже суд возместить тот моральный ущерб, который нанесли своим собственным душам люди, снимавшие с трупов обувь, сдиравшие с них окровавленную одежду, часы, драгоценности?
Казалось бы, что может быть страшнее и омерзительнее этой картины?! Но в Москве нам предстояло столкнуться с еще более изощренным мародерством.
На похороны Матвеева и его жены съехались многочисленные родственники со всей страны, в том числе, естественно, и те, возвращаясь от которых, они погибли. И пока товарищи Матвеева занимались организацией похорон, пока отдавали ему последние воинские почести, все родственники разбились на несколько враждующих лагерей и, не дожидаясь окончания траурной церемонии и не стесняясь присутствия посторонних, стали оспаривать права на наследство и на опекунство над его четырнадцатилетним сыном.
