Том Вулф - Костры амбиций
Он зашагал в своих белых кроссовках в гору по Сто шестьдесят первой улице, помахивая пакетом с туфлями. Вдоль улицы, в дверях магазинов и закусочных, стояли жители этого печального района. Он посмотрел вперед — и на миг ему представился Бронкс во всем его былом великолепии. Вверху, где Сто шестьдесят первая улица пересекалась с Большой Магистралью, солнце прорвалось сквозь уходящие тучи и позолотило белый фасад отеля «Конкорс плаза». Издалека он и теперь выглядел как прекрасный, европейского уровня, курортный отель, знаменитый в 20-е годы. Здесь во время спортивных сезонов останавливались звезды американского бейсбола, только самые яркие, кто мог себе такую роскошь позволить. Они жили тут, как представлял себе Крамер, в пышных номерах-люксах. Джо Ди Маджио, Бейб Рут, Лу Гериг… Других времен он не помнит, хотя отец, бывало, рассказывал еще о многих. О, еврейские златые горы прошлого! Там, вверху, где пересекались Сто шестьдесят первая улица и Большая Магистраль, была вершина еврейской мечты, новый Ханаан, новый еврейский район Нью-Йорка — Бронкс! Отец Крамера вырос в семнадцати кварталах отсюда, на сто семьдесят восьмой улице, и пределом его мечтаний в этой жизни было снять квартиру… когда-нибудь… в одном из тех великолепных зданий на горе, где проходит Большая Магистраль. Большая Магистраль замышлялась как своего рода Парк авеню Бронкса, только здесь, на земле Ханаанской, она должна была оказаться еще лучше. Большая Магистраль строилась шире, чем Парк авеню, и проходила по более живописной местности. И вот еще одна мрачная насмешка судьбы. Хотите сегодня снять квартиру на Большой Магистрали? Выбирайте любую. Гранд-отель новой еврейской мечты превратился в приют для неимущих, а весь Бронкс, Земля Обетованная, заселен на семьдесят процентов неграми и пуэрториканцами.
Бедный еврейский Бронкс! В двадцать два года, поступая на юридический факультет, Крамер думал о своем отце как о скромном еврее, который к закату жизни осуществил великое переселение из Бронкса в Оушенсайд на Лонг-Айленде, за целых двадцать миль, и каждый день таскался оттуда на Манхэттен в писчебумажный магазин, где служил главным бухгалтером. Он, Ларри Крамер, будет адвокатом… космополитом… И что же теперь, десять лет спустя? А то, что он живет в термитнике, в сравнении с которым отцовский домик о трех спальнях в Оушенсайде кажется утопическим дворцом, и каждый божий день ездит в метро на работу… в тот самый Бронкс!
Солнце впереди тронуло золотом другое здание на горе — дом, в котором Крамер работает, Окружной суд Бронкса. Этот огромный известняковый парфенон был построен в начале 30-х годов в стиле «учрежденческий модерн». В девять этажей высотой, он занимал площадь трех кварталов, между Сто шестьдесят первой и Сто пятьдесят восьмой улицами. Сколько же оптимизма и наивности должно было быть у его создателей!
Но все-таки вид этого дворца правосудия и сегодня волнует Крамерову душу. Четыре внушительных фасада — настоящий праздник скульптуры и барельефа. Классические скульптурные группы стоят по углам, знаменуя собой Сельское хозяйство, Коммерцию, Индустрию, Религию, Искусства, Правосудие, Правительство, Закон, Порядок и Права Человека. Благородные римляне, облаченные в тоги, — в Бронксе! Золотая мечта о грядущей гармонии!
Нынче, если бы который-нибудь из этих славных античных парней спустился сверху на землю, он бы не дошел живым до Сто шестьдесят второй улицы — купить жестянку газировки или пачку сигарет. Его бы тут же прикончили, польстились бы на тогу. Сорок четвертый участок — это вам не шутки. Со стороны Сто пятьдесят восьмой улицы здание суда выходит на парк Франца Зигеля, из окна шестого этажа кажется: зеленое море, английская ландшафтная архитектура, поэзия деревьев, кустов, травянистых склонов, живописных валунов в траве. И однако же этих слов «парк Франца Зигеля» почти никто теперь не знает. Потому что ни один человек мало-мальски в своем уме не отважится войти и углубиться на несколько шагов, отделяющих от входа в парк доску, на которой написано это название. Вот, скажем, на прошлой неделе одного беднягу зарезали в 10 часов утра на одной из скамеек, которые были установлены там в 1971 году «с целью создать условия для культурного отдыха и вернуть к жизни парк Франца Зигеля как ценное достояние общественности». Эта скамейка стояла в десяти шагах от входа. Человека убили из-за большого транзисторного радиоприемника, которые у них в Окружном суде называют «чемоданчиками». Служащие суда не спускаются погожими майскими днями в парк перекусить в обеденный перерыв, даже те из них, кто, как Крамер, выжимает 200 фунтов на спине. Даже судебные приставы в полицейской форме и с законными револьверами на поясе. Все остаются в здании, в этой островной цитадели Власти, твердыне белых, в этом Гибралтаре, окруженном горестным Саргассовым морем Бронкса.
На Уолтон авеню, которую Крамеру надо перейти, под стеной суда выстроились три оранжево-голубых тюремных фургона в ожидании, когда откроются служебные ворота. Фургоны доставляют арестованных из окружной тюрьмы Бронкса на Райкерс-Айленде и из Уголовного суда в этом же здании за углом на слушания в Верховном суде, где рассматриваются наиболее серьезные преступления. Залы судебных заседаний расположены на верхних этажах. Арестованных ввозят в подвал, а потом поднимают на лифтах и помещают в арестантских комнатах при суде.
Внутрь тюремного фургона не заглянешь, на оконцах — частая решетка. Но Крамеру и не нужно заглядывать. Он знает, что там, как всегда, сидят негры и латиноамериканцы, бывает, затесался молокосос-итальянец с Артур авеню, или ирландец из Вудлоуна, или даже окажется кто-то из чужих мест, кого угораздило попасть в нарушители порядка на территории Бронкса.
— Корм, — пробормотал себе под нос Крамер. Любой, кто бы на него посмотрел, мог увидеть, что у него шевельнулись губы. Пройдет еще минута, и он убедится, что на него и в самом деле смотрят. Но сейчас — ничего необычного, просто оранжево-голубые фургоны, и он тихо говорит себе под нос:
— Корм.
Крамер сейчас достиг той нижней точки своей карьеры, когда на прокурорского помощника в Бронксе находит Сомнение. Ежегодно в Бронксе подвергаются аресту сорок тысяч человек — сорок тысяч недееспособных, слабоумных, алкоголиков, бездельников, психопатов, добряков, доведенных до бешенства, и бесспорных, стопроцентных злодеев. Семи тысячам из них предъявляются обвинения по той или иной статье, и они попадают в пасть уголовной системы прямехонько через ворота Гибралтара, перед которыми они сейчас стоят. Это составляет полторы сотни новых дел, полторы сотни испуганно колотящихся сердец и угрюмых, угрожающих взглядов за каждую неделю работы судов и окружной прокуратуры. И что это дает? Все равно точно такие же преступления, идиотские, отчаянные, жалкие, жуткие, день за днем продолжают совершаться в тех же количествах. Что проку от работы прокурорского помощника или любого другого «разгребателя грязи»? Бронкс все больше загнивает и рушится, и все больше крови засыхает в трещинах. Сомнения, Сомнения! Результат достигается только один: система получает питание, и поставляют его тюремные фургоны. 50 судей, 36 юристов-консультантов, 245 прокурорских помощников, один главный окружной прокурор — мысль о нем вызывает у Крамера усмешку: Вейсс наверняка сидит сейчас у себя наверху и кричит по телефону телевизионщикам из Четвертого или Седьмого, Второго или Шестого канала, что они мало экранного времени уделили ему вчера и должны гораздо больше уделить сегодня, — да еще бог весть сколько адвокатов-специалистов по уголовному праву, и адвокатов из Бюро бесплатной юридической помощи, и судебных стенографистов, и секретарей, и приставов, и конвойных, и инспекторов надзора, и работников патронажа, и поручителей, и экспертов, и судебных психиатров! И все это огромное полчище надо кормить. Корм поступает ежеутренне. А заодно с кормом приходят Сомнения.
Крамер только успел сойти с тротуара, как мимо с грохотом и лязгом проехал белый «понтиак-бонневиль», похожий на лодку, с большими свесами спереди и сзади, настоящий фрегат в 20 футов длиной, какие перестали выпускать к 1980 году. Проехал и, скрежеща тормозами и зарываясь носом, остановился на углу. Печально чмокнув, открылась тяжелая литая дверца в добрых пять футов шириной, и из машины вылез судья Майрон Ковитский. Лет шестидесяти, сухонький, небольшого роста, плешивый, жилистый, с длинным носом, глубоко посаженными глазами и мрачной складкой у рта. Крамер увидел через заднее стекло, как кто-то сдвинулся на освободившееся водительское сиденье. Жена, наверно.
Смотреть, как открывается тяжелая дверца старого, громоздкого автомобиля и как из него вылезает маленький судья, Крамеру горько. Судья Майк Ковитский приезжает на работу в рыдване, которому, по меньшей мере, десять лет. Как служащий Верховного суда он получает жалованья 65100 долларов, со всеми отчислениями — 45000. Все эти цифры хорошо известны. Для шестидесятилетнего специалиста в высшем эшелоне юридической профессии сумма просто жалкая. На Манхэттене… в мире Энди Хеллера… столько платят новичкам, прямо со скамьи юридического факультета. А этот человек, у которого чмокает дверца машины, находится наверху иерархии в островной цитадели. Он, Крамер, занимает место где-то посредине. Если он будет правильно себя вести и добьется расположения демократической организации Бронкса, вот это — максимум, на что он может уповать через три десятилетия.
