Андрей Добрынин - Кольцевой разлом

  - Любопытно,- усмехнулся Корсаков,- а почему вы думаете, что я стану излагать вам свои взгляды? С какой стати?

  - Но вы же понимаете,- каким-то особым образом растягивая слова, ответил банкир,- популярности еще недостаточно для завоевания главных постов в стране. Нужны еще и деньги, а деньги можем дать только мы.

  - Вы лучше скажите, какие конкретно проблемы, связанные с вашим банком, вас волнуют, а я скажу о своем отношении к ним,- предложил Корсаков. - Не стоит сразу погрязать в общих вопросов.

   Банкир помялся, однако начал говорить, вскоре вновь увлекся и выложил перед хозяином целый ряд животрепещущих проблем. Оказалось, что таковых хватает и у крупных денежных тузов. Гостя одолевало желание по-прежнему   проводить через свой банк и прокручивать бюджетные деньги; ему хотелось знать, можно ли будет отсрочить платежи за те предприятия, которые банк купил на аукционах, но деньги за которые до сих пор не внес; гость желал выяснить, возможны ли антимонопольные меры против финансово-промышленных групп или они, наоборот, вправе рассчитывать на льготы;   он интересовался тем, будет ли происходить финансовая поддержка Чечни;   хотел он знать и многое другое, но каждый его вопрос был с едва уловимым криминальным душком. Выслушивая эти вопросы, Корсаков кивал с таким глубокомысленным видом, что гость было ободрился и заметил:

  - Вот видите, я говорю с вами уже чуть ли не как с президентом, хотя мы еще только собираемся помочь вам занять этот пост. Что делать, большие деньги должны уметь оберегать себя...

  - На благо Отечества,- подняв палец, торжественно добавил Корсаков.

  - Что, простите?- не понял финансист.

  - Я говорю, большие деньги должны оберегать себя, чтобы работать,- крутиться, так сказать,- на благо Отечества,- пояснил Корсаков. - Вы ведь слышали наше обращение? Стало быть, знаете, что мы боремся за Собственность, Порядок и Отечество. Эта борьба еще далеко не закончена, и в ней каждый должен принести свою жертву на, так сказать, алтарь.

  - Мы не против принести определенные материальные жертвы, но, согласитесь, мы должны знать...- начал банкир. Корсаков с презрением перебил его:

  - Кто говорит о материальных жертвах? Вы что думаете, я у вас клянчу деньги? Хотите откупиться деньгами от стонущего Отечества? Нет, милейший, номер не пройдет! Очень уж у вас все просто получается!

  - Но что же я могу сделать?- беспомощно спросил банкир и задрожал - откуда-то донеслись приглушенные стеной душераздирающие вопли, а в кабинет вразвалку вошел свирепого вида человек (это был капитан Ищенко), нагнувшись к Корсакову, со злодейской ухмылкой сказал ему что-то на ухо, исподлобья посмотрел на гостя взглядом, не сулившим ничего доброго, повернулся и вразвалку удалился.

  - Я, видите ли, от службы в армии был освобожден по состоянию здоровья,- зачем-то робко сказал банкир. Корсаков гневно произнес:

  - Это заметно. Кстати, чем это от вас так смердит? Вы что, перед приходом сюда в дерьме валялись? Черт знает что такое!

      Банкир инстинктивно поддернул безупречно отутюженные брюки, покрытые снизу какой-то засохшей дрянью, и виновато объяснил:

  - Видите ли, мы шли сюда по канализационному тоннелю...

  - Вот-вот,- подхватил Корсаков. - Вы, похоже, вообще из тех людей, которые выбирают в жизни обходные пути. Но теперь вам легко отделаться не удастся. Не деньгами надо служить Отечеству, а плотью и кровью! То есть и деньгами, конечно, тоже, но в первую очередь плотью и кровью. Вы вот интересовались, где ваша охрана. Отвечаю: она в нашем госпитале, сдает кожу и костный мозг. У нас могут появиться тяжелораненые, и для них мы решили создать банк органов. Итак, нам требуется еще кожа, а кроме того, почка и глаз. Запас карман не тянет, как говорится...- и Корсаков выжидательно уставился на гостя.

  - А чем же я могу вам помочь?- прислушиваясь к возобновившимся за стеной жутким воплям и внутренне похолодев, спросил банкир. - Вы хотите приобрести где-то эти органы?..

  - Да что вы все про деньги?!- возмутился Корсаков. - Зачем где-то что-то приобретать, когда передо мной сидит молодой здоровый человек, радеющий о судьбах Отечества,- готовый прекрасный донор! Глаз мы, так и быть, возьмем у кого-нибудь другого, а уж почку и несколько участков кожи вы просто обязаны пожертвовать. Думаю, вы сделаете это с охотой.

  - Вы что, хотите сказать, что вырежете у меня почку?!-взвизгнул банкир.

  - Ну зачем так грубо - "вырежете"?- пожал плечами Корсаков. - Вы ничего не почувствуете - просто уснете и проснетесь уже с одной почкой. Эй, капитан, заходи, мы договорились!

   Дверь кабинета отворилась, и, шумно топая, ввалились обвешанные оружием могучие охранники, которых возглавлял уже заходивший ранее невысокий худощавый человек с лицом маниакального злодея, то есть капитан Ищенко. Капитан деловито осведомился:

  - Так, что будем удалять?

  - Да вы с ума сошли!- завопил банкир, вскочив и опрокинув стул. - Я вам   согласия не давал! Что вы себе позволяете?! Это же изуверство!

  - Ну давайте, давайте, берите его,- распоряжался Корсаков. - Просто донор по первому разу волнуется, не обращайте внимания... А вы, уважаемый, не кричите, не дергайтесь, больно не будет. Живут люди и с одной почкой, и с одним глазом, и прекрасно живут... Да тише вы, донор!

  - Я не донор! Я не донор! - вопил финансист, которого волокли к двери охранники. Корсаков догнал капитана и сказал ему на ухо:

  - Один укольчик и пусть поспит, а потом отправишь его восвояси. Смотри, чтоб волос с его головы не упал.

   Банкира притащили в перевязочный пункт в том же подвале. Интерьер пункта к появлению гостя претерпел некоторые изменения. На одном из двух хирургических столов лежал и безжизненно скалился в потолок голый человек, накрытый забрызганной кровью простыней. Банкир с ужасом узнал в нем одного из своих таинственно исчезнувших охранников и понял, что бедняг также принудили стать донорами. В стеклянных шкафах в сосудах с прозрачной жидкостью красовались человеческие почки (банкир не знал, а возможно, от волнения забыл о том, что свиные почки с виду очень похожи на человеческие). На полу алели брызги крови, и медбрат в забрызганном кровью халате помогал хирургу снять халат, грудь и рукава которого сплошь пропитались кровью. Хирург повернулся лицом к вошедшим, и его свирепое бородатое лицо исказила злорадная ухмылка.

  - Свеженького привели?- прохрипел он.

  - Так точно,- отрапортовал капитан Ищенко. - Сдает кожу и одну почку.

  - Это понятно, что одну, не две же, хы-хы-хы,- довольный собственным остроумием, зловеще рассмеялся хирург. Медбрат сзади накинул на него свежий халат, после чего протянул ему стакан с прозрачной жидкостью и дольку чеснока. Хирург, шумно глотая, влил себе в рот содержимое стакана, хрупнул чесноком и после утробного выдоха сообщил:

  - Хорошо с чесночком, хы-хы... Ну, с Богом, донора на стол и марш отсюда, кто не стерильный. Мне тут стерильность нужна.

      Охранники грубо схватили банкира, ожидая активного сопротивления, однако от всего увиденного в перевязочном пункте он сомлел и лишь вяло извивался в их руках, как издыхающий червяк. В его ушах прогремел пропитый бас хирурга:"Раздеть его!", после чего в голове у банкира окончательно помутилось. Его вдруг посетила и страшно его огорчила не совсем своевременная в данных обстоятельствах мысль о том, что банк вынужден будет платить охранникам компенсацию за утраченные на службе внутренние органы. Перед внутренним оком банкира пронеслись знакомые лица дорогих адвокатов, но тут же он вспомнил: фунта мяса предстоит лишиться не только каким-то там охранникам, а ему самому, обладателю огромного состояния и - до недавних пор - цветущего здоровья, позволявшего сполна наслаждаться богатством. Банкир тоскливо застонал, и медбрат, истолковавший его стон как реакцию на боль от укола в вену, прикрикнул на него:

  - Ну тихо, ты, разъеба! Сейчас наркоз начнет действовать, и все - ни хрена не почувствуешь. Минутку-то можешь потерпеть?

   От незаслуженной грубости банкиру стало совсем скверно и мучительно жалко себя. Вскоре он забылся и уже не видел того, как его охранник на соседнем столе сначала закрыл рот, затем приподнял голову и обвел помещение недоумевающим взглядом.

   Пистон проснулся утром в отвратительном настроении. Как-то так получилось, что до этого момента он пил три дня непрерывно, с утра до вечера, и теперь на него накатило состояние, именуемое похмельной или посталкогольной депрессией. Само название Пистон узнал совсем недавно - после того, как по совету одного авторитетного друга обзавелся личным врачом. Однако он и раньше замечал, что с утра после нескольких дней пьянки в голову лезут, как на подбор, самые паскудные мысли. Впрочем, теперь-то дело было не только в депрессии - дела и впрямь шли неважно, и все из-за этих сумасшедших, захвативших центр Москвы. Благодаря им   Пистон проникся глубокой и бескомпромиссной ненавистью к терроризму. В самом деле, множество доходных мест в Центре, куда недавно был вложен немалый капитал, теперь не приносили ни копейки. Приток продукции на рынок сократился, деловые обороты везде упали, знакомые азербайджанцы не желали везти наркоту в Москву, в особенности после того, как эти придурки-террористы каким-то образом накрыли одну из их квартир-складов в Центре и расстреляли всех, кого там застали. "Натуральные фашисты",- ворчал Пистон. Его не примирило с террористами даже известие о том, что такая же участь постигла в Центре и нескольких конкурентов-нигерийцев, которые не вовремя ширнулись и вышли погулять, имея при себе наркотики. Пистон пытался объяснить партнерам, что опасно только в Центре, однако ему вежливо напомнили о тех слухах, которые уже вовсю ходили по Москве: насчет таинственных людей, вылезающих из канализационных люков и вентиляционных шахт метро, насчет обходящих город по ночам вооруженных патрулей в штатском, приветливо здоровающихся с армейскими и милицейскими патрулями, насчет листовок и воззваний, расклеиваемых неизвестно кем... Да и настроение в народе стало таким, что он в любой момент мог повести себя точно так же, как террористы. Поэтому в глубине души Пистон не мог не признать правоту приятеля, когда тот сказал ему:"Слушай, деньги у меня есть - заработал в России, слава Аллаху. Зачем мне сейчас туда лезть - чтоб голову оторвали? Вот успокоятся русаки, тогда опять начнем дела делать..." Даже остававшиеся в Москве азербайджанцы на рынке уже не работали и вообще предпочитали тихонько сидеть по домам, даже в магазин посылая квартирохозяев. Пистон пытался сообразить, выгодна или невыгодна ему такая ситуация. С одной стороны, с азерами и впрямь можно было делать большие дела, с другой - устранялась конкуренция и появлялся шанс прибрать к рукам их владения. В конце концов Пистон все-таки решил, что от терроризма один вред - пока больше достается кавказцам, потому что их легче выделить из толпы, но если кто-то - те же террористы - покажет пальцем на него, то и его   вздернут на первом же фонаре. Да и вообще Россия большая, и каждый может делать в ней свои дела: он - свои, азеры - свои, а кое-что и совместно. А сегодняшние убытки остаются убытками, и от этого никуда не денешься. У Пистона имелись и кое-какие долги, что при резком падении доходов не улучшало его настроения. Иных кредиторов он в два счета заставил бы ждать, сколько потребуется, но тут речь шла о таких людях, которые сами могли сделать с Пистоном что угодно, несмотря на всю его авторитетность. Конечно, люди это были справедливые, у других Пистон и не стал бы одалживаться, справедливость их и вывела в верхи, но у них могут оказаться свои нужды, свои соображения, и тут уж денежки придется выложить минута в минуту. В сущности, Пистона ничто не разорило бы - ни падение доходов, ни возврат долгов, но так, видно, устроен человек - возвращаться к меньшему для него мучительно, он согласен только на большее. Именно поэтому Пистона и привели в такое уныние цифры потерь, а еще больше - невозможность самому как-то исправить положение. Преодолевая тяжесть в голове, дрожь в конечностях и ломоту в костях, он кое-как умылся, при этом разбив флакон дорогого одеколона. Осколки он подбирать не стал, рассудив, что это сделает домработница. Выйдя в комнату, он бросил взгляд на бар. При воспоминании о стоящих там напитках кадык на его шее конвульсивно дернулся. Было бы прекрасно взбодриться, прогнать уныние и охватившую весь организм дрожь, однако Пистон сказал себе, что пить горькую и сохраняять авторитет - вещи несовместимые даже в России, где человека пьющего всегда готовы понять. Накануне, как вспоминалось Пистону, он, сидя за столом, ответил на несколько звонков, но о чем шла речь, он толком не помнил, и это еще предстояло выяснить. Сейчас, однако, он решил сначала проветриться и залить иссушающую нутро жажду, для чего достал из холодильника упаковку томатного сока, поудобнее расположился в кресле и с помощью пульта включил телевизор. Он сразу нарвался на конец какой-то информационной передачи, хотел было переключить телевизор на другой канал,но посмотрел   на экран повнимательнее, и у него отвалилась челюсть. В стандартном деловом кабинете сидел за столом и давал интервью тот самый ужасный тип, который отлупил его до полусмерти, разгромил его офис, вторгся в его квартиру и отобрал кучу денег. В довершение всего этот тип обложил Пистона данью - того самого Пистона, основным занятием которого как раз и являлось вымогательство. Тип заслужил десять смертей, но, к сожалению, грохнуть его оказалось не так-то просто, и все, кто пытался это сделать, неизменно попадали в больницу с тяжелейшими травмами. Изведав прелести кормежки через зонд и мочеиспускания в трубочку, они, пойдя на поправку, и слышать не хотели о конфликтах с таким ужасным человеком. Пистон и сам с тяжелым сердцем пришел к выводу, что надо платить, и до последнего времени к нему исправно являлись вежливые молодые люди с армейской выправкой и забирали чемоданы с долларами. Более того, бухгалтер Пистона Хмырь как-то раз неожиданно заявил, что работает по совместительству на нового хозяина, то бишь на таинственного вымогателя. Когда пришедший в ярость от такого двуличия Пистон предложил ему выметаться, Хмырь удивленно поднял брови и спросил:"А зачем?" Чуть поостынув, Пистон и сам с горечью задал себе тот же вопрос. "Ладно,- подумал он,- пускай работает, дятел позорный. Может, меня меньше трясти будут, пока он здесь. Придет время, сочтусь с говнюком". Хмырь, конечно, знал многое, но все-таки через его руки проходила только официальная документация, а о неофициальных контактах и сделках теперь ему, разумеется, никто не рассказывал.