Брайан Гарфилд - Миссия выполнима
– Приветствую, господин вице-президент! Господин сенатор!
– Привет, Уэнди.
Этриджу почти удалось придать своему голосу сердечный тон. Последовал неизбежный ритуал рукопожатия. Этридж ненавидел Уэнделла Холландера и был уверен, что Холландер ненавидит его, хотя никогда не признается в этом. Их враждебность прикрывало внешнее дружеское расположение, причем и то и другое грозило только усилиться после выборов, в результате которых они стали представлять не только соперничающие партии, но и разные ветви власти. Холландер являлся председателем Комитета по ассигнованиям конгресса и временным главой сената; не было никаких сомнений, что сегодня его переизберут на оба эти поста. Что касалось его присутствия в сенате, то оно выглядело просто неизбежным – он сидел в нем уже с тридцать седьмого года.
Холландер потянул за золотую цепочку, вынув из жилетного кармашка золотые часы, громко заявил, что не хочет опаздывать, и потащился дальше. Фицрой Грант поднял брови, провожая его взглядом, и Этридж сказал:
– Если на свете существует неопровержимый аргумент против сенатской избирательной системы, то это, безусловно, Уэнди.
– Он настоящая реликвия, – ответил Грант. – Я провел двадцать лет, пытаясь с ним спорить, и обнаружил, что это невозможно. Он просто повышает голос и продолжает твердить свое, не обращая внимания на собеседника. Уэнди – чемпион по пустопорожней болтовне, полуправде и откровенному абсурду. Пару раз я ловил его на явном вранье, и тогда он принимал невозмутимый вид и с чувством собственного достоинства выходил из комнаты.
– Он опасный человек, Фиц. Мы не можем мириться с присутствием в сенате этих примитивных древних ископаемых, которые видят коммунистов в каждой телефонной будке и мечтают о том, чтобы превратить Азию в пустыню.
– Возможно. Но от него трудно избавиться. Этот человек считается героем в районах, где местные жители со дня на день ждут коммунистического переворота.
– Забавно, – пробормотал Этридж. – Насколько я помню, вам тоже приходилось с ностальгией отзываться о временах Джо Маккарти.
Сенатор Грант улыбнулся:
– Я думал, компания уже закончилась, господин вице-президент. Или вы хотите пересчитать голоса?
– Господин сенатор, – ответил Этридж, внутренне чувствуя себя на редкость приятно и комфортно, – я думаю, что сейчас самое время покончить с формальностями и пройти внутрь.
Два старых друга развернулись, чтобы проследовать в Капитолий.
В этот момент большой светловолосый мужчина в пальто кофейного цвета подошел к телохранителям Этриджа и начал что-то быстро говорить на ухо агенту Пикетту.
Этридж проходил мимо разговаривавших мужчин, и агент Пикетт посторонился, чтобы уступить ему дорогу.
– Простите, сэр. Это мистер Лайм из нашей штаб-квартиры.
Высокий блондин кивнул:
– Господин вице-президент.
В уголке широкого подвижного рта Лайма торчала сигарета. У него была дружелюбная бульдожья физиономия, дешевая стрижка и большие, сильные, почти устрашающие руки.
Лайм сказал:
– Не хочу вас беспокоить…
– Но именно это вы и делаете, – возразил Этридж, улыбкой смягчая свои слова. – Обычно если человек начинает с такой фразы, значит, дальше последует что-то ужасное.
Лайм слегка улыбнулся и сказал:
– Такие вещи почти всегда кончаются ничем. Но все-таки я должен вас предупредить: мы опасаемся, что одна из радикальных групп планирует взорвать бомбу в Капитолии.
– Когда?
Глаза Лайма сузились в знак невольного уважения. Этридж обошелся без обычной в таких случаях естественной реакции: «Что? Заложить бомбу в Капитолий? Какая чепуха! Да это просто невозможно! Откуда вы это взяли? Как такое может быть?» Нет, просто: «Когда?»
Лайм ответил:
– У нас нет точной информации. Но если они вообще это сделают, то в тот момент, когда обе палаты конгресса соберутся вместе.
– Другими словами – прямо сейчас?
– Скорее всего, да, – согласился Лайм.
– Вы хотите эвакуировать здание? – И, увидев, что Лайм колеблется, Этридж добавил: – Разумеется, я не могу вам ничего советовать – мне не известно, насколько серьезна угроза.
– В том-то и дело, – вздохнул Лайм. – Мы не уверены, существует ли вообще какая-то угроза.
– Ваши люди ведут наблюдение внутри здания?
– Конечно.
– Полагаю, вы не подозреваете кого-либо из членов конгресса?
– Нет. Речь идет о небольшой группе радикалов.
– Значит, они не смогут попасть в залы заседаний. Они могут проникнуть только в помещения для посетителей, верно?
– Да.
– И ваши люди ведут там наблюдение? Следят за тем, чтобы никто не проносил и не оставлял подозрительных вещей?
– Насколько это возможно.
– В таком случае я думаю, что нам лучше не отступать от графика, – сказал Этридж. Он посмотрел на часы: одиннадцать пятьдесят семь. – Не хочу показаться самонадеянным, но нас уже взрывали раньше. Серьезных разрушений и вреда при этом не было. Конституция требует, чтобы заседание конгресса состоялось сегодня в полдень, и, если у вас нет для этого очень веских оснований, я считаю, что мы не должны эвакуировать людей из Капитолия.
Агент Пикетт, всегда добросовестный и безупречный, промолвил, по-алабамски растягивая слова:
– Именно это и говорил мне мистер Лайм, однако я думаю, сэр, что ради вашей безопасности вам не следует входить внутрь здания, пока мы все там не проверим.
– Это может занять целый час, – возразил Этридж. – А процедура открытия начнется через две минуты.
– Да, сэр, – сказал Пикетт. – Но я все-таки считаю, что будет лучше, если вы подождете, сэр.
Лайм сказал:
– Я вынужден вас оставить. Вы сами должны принять решение. – Развернувшись, он торопливо вошел в здание.
Этридж огляделся по сторонам. Фицрой Грант, с кем-то разговаривая, уже исчезал внутри. Этридж прикоснулся к рукаву Теда Пикетта:
– Идемте, я не собираюсь опаздывать.
Они двинулись к большим дверям.
12.05, восточное стандартное время.
Корпус вашингтонской прессы насчитывал более двух тысяч аккредитованных корреспондентов из Соединенных Штатов и тридцати зарубежных стран. Вооружившись журналистскими удостоверениями, добытыми Страттеном из неизвестного источника, о котором он предпочел умолчать, Боб Уолберг, его сестра и трое других полчаса назад вошли в Капитолий, в два его зала, предназначенных для прессы. Как и предсказывал Страттен, все прошло гладко. Накануне Уолберг и другие сбрили бороды, подстриглись и надели приличную одежду, подходившую для корреспондентов; Страттен наполнил их бумажники всевозможными удостоверениями личности.
Напоследок Страттен кратко их проинструктировал. В Капитолии уже дважды взрывали бомбы. В 1915 году немецкий преподаватель из Корнеллского университета, протестуя против продажи американского оружия союзникам, заложил взрывное устройство в приемной комнате в сенате; она не причинила большого вреда. В 1970-м радикалы взорвали бомбу в сенатской части Капитолия – эта была мощная машина, установленная в мужском туалете на первом этаже. Всего одна бомба, но она разрушила семь комнат: обвалились стены, выбило окна, двери сорвало с петель. Пластиковая взрывчатка, которую нес Боб Уолберг, была гораздо мощнее, и еще четыре таких же были у его товарищей. К тому же теперь для них имелась достойная цель: взрыв в 70-м году произошел утром, когда в здании почти никого не было. Сегодня весь конгресс был в сборе, и Страттен позаботился об обоих крыльях здания: три в палате представителей, две в сенате. Горячий денек будет для власть имущих.
«Не дергайся», – сказал себе Боб Уолберг. Репортеры кружили вокруг него, садились и вставали с мест, без конца сновали между проходами в галерее для прессы. Среди толпы легко было заметить агентов Секретной службы, одетых в деловые костюмы и внимательно разглядывавших посетителей. Он с невозмутимым видом поставил кейс на колени и откинул крышку. Он знал, что охрана следит за его движениями, но его чемоданчик уже проверили, прежде чем впустить в комнату, никакой бомбы не обнаружили и не станут повторять обыск. Никто не найдет ее, а потом будет слишком поздно.
У задней стены помещения стояли несколько человек в форме, но Страттен предупредил, что о них можно не беспокоиться. Это была капитолийская полиция, куда брали по протекции всяких зеленых новичков – студентов, работников с неполной занятостью.
Он вытащил блокнот и карандаш и захлопнул кейс. Взглянул на часы: десять минут первого. Церемония открытия запаздывала, но так происходило каждый раз. Поставив кейс под сиденье и зажав его между ног, он одновременно надавил на кнопку под металлической ручкой, которая запускала часовой механизм. Его всегда можно было остановить – в этом было преимущество использования секундомеров. Но машина начала тикать, и Боб Уолберг знал, что у него осталось всего тридцать минут, поэтому ноздри у него сразу расширились, а спина покрылась потом.
