Лев Гурский - Поставьте на черное
Я стоял у подземного перехода на Профсоюзной, ожидая, что с минуты на минуту рядом со мной притормозит сверкающий «мерс». Или на худой конец, «Волга». Вместо этого ко мне неожиданно подвалил пыльный скрипучий рыдван Мосзелентреста, из кабины высунулась голубоглазая усатая голова и спросила коротко:
– Штерн?
Вид у головы был самый что ни есть пролетарский.
– Штерн, – ответил я. Пароль и отзыв были на редкость незамысловаты, как и сам рыдван. Впрочем, затяжной обмен репликами, когда секретные агенты, прикрываясь от дождя черными зонтами, с кретинским видом беседуют о погоде, возможен только в кино. Нормальные люди берегут здоровье и нервы.
– Залезайте быстрее, – сказала голова, – здесь нельзя останавливаться.
Я залез. Внутри металлической коробки с единственным окошечком на боку оказались не лопаты с метлами, не саженцы и не шланги, – как можно было предположить. Там находилось несколько удобных диванчиков, на которых сидело человек пять народа в штатском. Под потолком светила люминесцентная лампа. Изысканно одетый господин, похожий на Шона Коннери в «Восходящем солнце», помог мне забраться, выделил место на одном из диванчиков прямо рядом с окошком и произнес:
– Моя фамилия Иволгин. Геннадий Викторович попросил отвезти вас к нему… Извините за меры предосторожности. Как я понял, Геннадию Викторовичу не хотелось бы афишировать ваши контакты.
– Разумно, – одобрил я. – Далеко ехать?
– Смотря как ехать, – усмехнулся похожий на Коннери Иволгин. – По прямой – довольно близко. Но мы на всякий случай поедем по кривой.
Мне всегда казалось, что Москву я знаю неплохо. Однако после третьего или четвертого резкого изменения траектории я и сам запутался и мог только смутно угадывать район. Сначала мы как будто покружили в районе площади Джавахарлала Неру, потом вдруг оказались на Лебедева, – но только не по проспекту Вернадского, а как-то хитро, через Академика Хохлова, хотя я был до сегодняшнего дня уверен, что так проехать нельзя. Усатый шофер, по-моему, нагло нарушал правила движения: дважды мы свернули там, где любой поворот карался штрафом, один раз точно въехали под «кирпич» и еще один раз устроили двустороннее движение там, где оно, по моим расчетам, было односторонним. Затем снова начались сквозные дворы и кружные переезды, один из которых вдобавок был подземным – через фешенебельную автостоянку, на территории которой наша зелентрестовская таратайка выглядела трубочистом на светском приеме. Насколько я знал, на такие стоянки дозволено было заезжать либо с большими деньгами, либо с особыми пропусками, но раз никто нас не прищучил за нахальство, одно из двух у усатого шофера было. Если бы у нас на «хвосте» сидела целая дюжина автомобилей преследования, то они все равно должны были бы рассеяться по дороге: слишком непредсказуемыми были изменения нашего курса. Уж я, человек привычный, – и то таким крутым маршрутом по Москве давненько не перемещался… К слову сказать, я не исключал, что наши пируэты излишни и никто нас не преследовал. Во всяком случае, пока я стоял у перехода на Профсоюзной, спина моя не чесалась от пристальных взглядов. Хотя, конечно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Вчера ты, Яков Семенович, и так оскандалился, как зеленый пацан. Настолько увлечен был разговором с пурпурной Беллой, что не услышал, как подобрались к вам эти санитары-убийцы под предводительством доктора-мозгляка. Скажи еще спасибо медведю – выручил тебя, дурня. И кто, интересно, придумал, будто медвежья услуга – это плохо? Сущая ведь клевета на зверье, братьев наших меньших! Кстати, поэт-классик Сергей Есенин напрасно хвастался, что, мол, никогда не бил по голове братцев наших меньших. Тоже мне, доблесть. Попробуйте отыщите ненормального, который рискнет бить по такой вот косматой медвежьей головушке…
– Федор Юрьевич, – зашелестел невидимый динамик, – давайте пересаживаться. Нашему гробу с музыкой Садовое пересекать не стоит…
Я глянул в окно. Мы уже ехали по Плющихе и только что миновали три исторических тополя.
– В самом деле! – спохватился Иволгин. – Вот что значит привыкнуть к легковому транспорту. Забываешь элементарные вещи… Не так ли, господин Штерн?
Я с важным видом кивнул, хотя лично мне подобная забывчивость не грозила. С тех пор как я расколошматил свои собственные «Жигули», сам я пересекал Садовое кольцо по преимуществу на метро или пешком. Исключая те случаи, когда я одалживал авто у «Дианы-сервиса». Но к чужому «Форду» или даже к чужой «девятке» за короткий срок привыкнуть трудно. У меня, по крайней мере, никак не получалось.
Наш рыдван свернул на проспект Девичьего поля, оттуда въехал на Зубовскую и, наконец, остановился на Тимура Фрунзе. Кстати, затормозили мы в сотне метров от мастерской, где все еще куковал мой неотремонтированный друг-автоответчик. «Останусь жив – заберу тебя домой, – мысленно пообещал я другу. – Лучше барахлящий автоответчик, чем совсем никакой…»
– Пересаживаемся, – сказал Иволгин, и мы вместе с двумя мальчиками сопровождения выбрались из зелентрестовской таратайки. Сверкающего «Мерседеса» я вновь не дождался: вторая наша машина оказалась далеко не роскошью, а только средством передвижения. То есть когда-то голубой «ушастый» автомобиль системы «Запорожец», может, и являлся восхитительной новинкой. Но, по-моему, было это в те далекие времена, когда живые запорожцы еще развлекались перепиской с турецким султаном.
– Конспирация, Яков Семенович, – сообщил мне Коннери-Иволгин, когда мы вчетвером и шофер втиснулись в кабину автомашины. В рыдване было хоть просторно, а здесь я почувствовал себя океанической сельдью, закрученной в маленькую консервную жестянку.
– Понимаю, – с трудом выдохнул я, зажатый на заднем сиденье между двумя ребятишками, которым тоже приходилось несладко. В глубине души я уже был уверен, что дело не в одной только конспирации. Просто служба помощника Батырова была, вероятно, не настолько богата, чтобы содержать на балансе много новенького транспорта.
Примерно через полчаса, когда наша конспиративная «тачка» вырулила на Никольскую, я укрепился в своих печальных подозрениях. Не доезжая метров ста до аптеки, мы вдруг свернули в какую-то унылого вида подворотню, внутри которой скоро обнаружилась еще одна подворотня. Мы заехали и в нее, покружили по двору и остановились перед стеклянной дверью с осыпавшейся – и потому неразборчивой – вывеской. По сравнению с уютным особняком филиала Службы ПБ на Сущевском валу это четырехэтажное строение из буроватого кирпича выглядело бедной обшарпанной ночлежкой. «Разумеется, – не без ехидства подумал я, – все это – исключительно в целях камуфляжа…»
Вероятно, в тех же целях на первом этаже не было ни одного охранника, даже бабушки-божьего-одуванчика в вохровском наряде. Зато здесь остро припахивало застоявшимся табачным дымом – словно бы в этом здании размещалась бригада испытателей папиросно-сигаретной продукции. Причем испытатели определенно были смертниками, так как гробили легкие исключительно дешевой дрянью, вроде приснопамятных «Московских крепких».
– Нам на четвертый, – сказал Иволгин, морща аристократический нос, и сделал приглашающий жест рукой. Конечно, только беспечный генерал-полковник Сухарев мог себе позволить установить лифт в двухэтажном особняке. В доме, где размещалась резиденция бдительного Батырова, никакого лифта не предвиделось вовсе. Надо полагать, для маскировки.
Уже между первым и вторым этажами нам встретилась парочка дегустаторов «Московских крепких», сосредоточенно дымивших, как две выхлопные трубы форсированных двигателей.
– Ну, хорошо, – сурово говорил один другому, – соцреализм себя изжил, это аксиома… Но что на смену? Капромантизм?
– Крупная форма, – бубнил второй курильщик, не слушая, – крупная форма все решает… Будут романы – будет метод. Не будет романов – извини-подвинься…
Обе фигуры в клубах дыма казались привидениями.
– Не обращайте внимания, – шепнул мне на ухо Иволгин. – Так надо…
На уровне второго этажа количество странных фигур увеличилось. Нам даже пришлось протискиваться сквозь небольшую толпу на лестничной площадке. Толпа сочувственно внимала невысокой округлой личности в хорошем вельветовом пиджаке, чем-то похожей на гауляйтера Тараса; сходство достигалось, вероятно, благодаря неумению обоих носить хорошие пиджаки.
– …Спрашиваю его: «Кто эпигон?» – разглагольствовала округлая личность, держа в одной руке рюмку, а в другой – окурок. – Этот хам, этот пигмей, этот исламский фундаменталист, представьте, заявляет мне: «Ты – эпигон!» Я, представьте, паразитирую на Кинге! Да еще…
– В-выпьем, – неожиданно встряла в монолог пожилая тетка в цветастой шали и попыталась поцеловать оратора. – Выпьем з-за нашего Натика! За его ирон… эрон… тическую прозу!
