Лев Гурский - Поставьте на черное
«Да-а, – озадаченно подумал я, – вот это я влип». Как-то я не просек, что генерал-полковник орденок мне выписал не только с целью экономии казенных денежных средств. Но и чтобы намекнуть кое-кому: Штерн, дескать, мой человек. И если вдруг Штерн надумает пообщаться с конкурентом, то веры Штерну никакой не будет. Человек Сухарева. Помечен раз и навсегда. Умно, ничего не скажешь. Женщина-то права: я болван.
– Вы ошибаетесь, – грустно произнес я. – То есть орден я получил. Но на Службу ПБ не работаю. Я – частный детектив, одинокий волк. Исполняю разовые поручения… Ну, не виноват я, что генерал-полковник расплатился со мной не деньгами, а «Дружбой народов».
Мои объяснения нисколько не рассеяли враждебности дамы в красном.
– Вот это как у вас называется, – иронически усмехнулась она. – Преследовать меня по пятам, следить – это разовое поручение. Поздравляю, частный детектив. С поручением вы справились отвратительно.
– Нет, – вздохнул я, понимая, что сейчас все мои объяснения покажутся лживой комедией. – Преследовать вас – это моя личная инициатива.
– Ах, вы просто хотели познакомиться, – с сарказмом в голосе произнесла дама в пурпурном платье. – Ну, начинайте. Как это теперь принято? «Девушка, я вас, кажется, где-то видел»… «Девушка, у вас такой знакомый голос»… Ну, давайте, кавалер ордена!
– Не хотел я с вами знакомиться, – буркнул я. – Но вы так с вашим Батыровым переглядывались, что и незрячий бы заметил… А дело у меня не к вам, а как раз к нему.
– Вот и изложили бы ему, – тотчас же посоветовала моя собеседница. – Подошли бы там и изложили…
– Что-то вы сами на банкете не больно к нему подошли, – пробормотал я. – Только глазками стреляли.
– Вы дурак, – объяснила мне пурпурная дама. – Или здорово прикидываетесь дураком. Что вообще-то почти одно и то же. Ваш Сухарев только того и ждет, чтобы мы с Геной показались вместе хоть на одном мероприятии. У нашего любимого Президента – обкомовское воспитание. Для него аморалка пострашнее шпионажа, тем более накануне выборов. «Первый помощник Президента вместе с молодой любовницей посетил церемонию награждения…» – как вам заголовочек в газете? Только вы этого не дождетесь!
– Повторяю вам, – терпеливо проговорил я. – Сухарев – не «мой». И к Батырову я не мог просто так подойти почти по той же причине, что и вы. Народа вокруг было много. Разного и чересчур любопытного.
Первый раз за все время нашего разговора подруга помощника Батырова проявила слабый интерес к моему делу.
– Так что вы хотели от Гены? – осведомилась она.
Я моментально вытащил из кармана свою тайную грамотку в конверте.
– Это очень важно, – сказал я. – Президент должен непременно, незамедлительно ознакомиться. Может произойти непоправимое…
Женщина кивнула, но конверт брать у меня из рук не спешила.
– А-а, переворот, – равнодушно проговорила она. – Извините, Христа ради. Я-то приняла вас за стукача. А вы – обыкновенный «чайник». Не обижайтесь, право слово. Сейчас каждое второе послание Президенту – предупреждение о заговоре и путче. Гена говорит, что у него в кабинете уже мешки таких писем… Многие даже с фамилиями, с датами… Не бойтесь, частный детектив. Никаких переворотов не предвидится.
Равнодушие в ее голосе не понравилось мне значительно больше, нежели ее агрессивный тон несколько минут назад.
– Не в путче дело, – устало произнес я. – Все намного запутаннее и…
Как это всегда бывает, на самом важном месте меня неожиданно и невежливо перебили. Нас внезапно ослепило светом фар, и тонкий голос сказал:
– Замрите!
Рука моя машинально метнулась за пазуху, к пистолету, но вовремя остановилась: я вспомнил, что на месте оружия у меня – только шоколадные конфеты в кулечке из фольги. Суперболван! По дороге ты ведь мог сто раз выложить этот дурацкий шоколад и достать из «бардачка» свой «Макаров».
Мог, но не достал. Забыл.
В круге света возникла троица. Старые знакомые. Двое – из тех, кто меня сегодня так неловко «пас» в банкетном зале. Третий, щуплый мозгляк в плаще, – тот самый, со шприцем. Именно на нем я и проверял архимедово правило про точку опоры. Теперь, похоже, настала очередь других законов. Баллистики, например: бугаи были вооружены помповиками. Даже если у этих братцев руки-крюки и глаза свернуты набок, с такого расстояния промахнуться мудрено. Тихо они, однако, подобрались ко мне. Вернее, это я так громко препирался с женщиной помощника Президента, что обо всем забыл. И это со мной, между прочим, уже не в первый раз. Как появляется женщина – так я теряю бдительность, как женщина – так и теряю. Бабник я, господин генерал-полковник. Бабник и есть.
– Штерн, – укоризненно сказал мозгляк. – Как ты нам надоел! Ну, кто тебя просил влезать?
Парни с помповыми ружьями стояли рядом с ним, поигрывая своими стволами. У мозгляка из-под плаща выглядывала белая кромка халата.
– Ваши первые начали, – справедливости ради уточнил я. – Когда по башке меня били. И когда на «Скорой» гонялись…
– «Скорую» ты угробил классно, – признал щуплый. – И нас возле дома славно отделал. Я тебе даже счет хотел выписать, за два выбитых зуба. Но передумал. С мертвецом – какие уж расчеты!
– Я пока еще жив, – осторожно напомнил я. Или у меня начались галлюцинации, или кусты слева от меня трепыхаются посильнее, чем требовалось. Вроде ветра такого на улице нет. Или я просто не чувствую ветра, от страха? Синоптики ведь обещали сегодня порывистый ветер – «в некоторых районах города», вот слева и образовался «некоторый район»… Бог ты мой, отчего, когда на человека наставляют ружье, ему в голову лезет всякая чепуха?
– Вот именно – пока, – хмыкнул мозгляк. – Я тебе даже скажу, что с вами будет через минуту… Вот видишь этот пистолет? Заряжен транквилизатором. Сунем вас, полудохленьких, по вашим машинам, устроим столкновение… Чтоб наверняка. Улица тут тихая, но чего не бывает. Дорожная авария.
– Вы бы даму отпустили, – проговорил я. – Я вам нужен, меня и берите… Она-то вам зачем?
– Незачем, – подтвердил мозгляк. – Батыровскую бабенку трогать нам никто не приказывал… Но оставлять свидетелей – такого приказа тем более не было. Люди у нас серьезные, порядки – строгие. Как в аптеке.
– В аптеке помповики без надобности, – заметил я. – И управляемые ракеты тоже. Значит, хреновые вы провизоры… – Сам не пойму, отчего я так болтал? Может быть, оттого, что хотел потянуть время? Видимо, втайне надеялся на чудесное спасение. На рояль в кустах. Во-он в тех кустах, что слева.
– Бывают случаи, когда медицина бессильна, – любезно ответил мозгляк. – Летальный исход. – С этими словами он приблизился ко мне и взял у меня из рук письмо. При этом парочка по-прежнему держала нас на мушке.
Я понадеялся, что он не станет его вскрывать.
Да и темновато было вокруг – глаза испортить можно. Однако малый оказался любознательным и немедленно вскрыл мое послание.
– Стыдно читать чужие письма! – довольно громко произнес я. Не только для того, чтобы пробудить совесть мозгляка: на это-то, признаться, я и не надеялся.
Женщина помощника Батырова, кажется, с большим запозданием поняла, что хлестать по лицу Якова Семеновича – это одно, а стоять под дулом – совершенно другое.
– Кто это? – прошептала она.
– Врачи-убийцы, – растолковал я. – Многостаночники. Днем с микстуркой, ночью с ружьецом…
По-моему, парня с помповиком – что слева – моя болтовня стала раздражать.
– Заткнитесь, – буркнул он, поводя стволом. Тут, наконец-то, мозгляк оторвался от изучения моего письма Президенту, которое он рассматривал, близко-близко поднося к глазам.
– Забавно, – проговорил он, – и про Григория свет Евпатьевича очень складно… Шеф посмеется. Может, у вас еще какая корреспонденция припрятана?
– Да нет, – забормотал я, машинально хлопнув себя по левому карману и постаравшись, чтобы после хлопка яснее обозначилась выпуклость.
– С ума сойти! – ухмыльнулся мозгляк. – Яков Семенович, оказывается, при оружии. Или мне показалось?
– Показалось! – громким голосом подтвердил я, в то время как один из парней нацелил помповик прямо в голову дамы в пурпурном платье, а другой своими лапами залез ко мне в карман.
– Это что у нас такое? – заинтересовался конфискованным свертком мозгляк и стал медленно разворачивать фольгу…
…Боря Федоткин, мой знакомый артист Центрального детского театра, однажды признался, что самым его заветным желанием было и остается одно: ликвидировать как класс театральный буфет со всеми пирожными и, в особенности, с шоколадом. «Эх, Яша, – проникновенно говорил он мне, – ты только представь себе. Второй акт „Капитанской дочки“, я играю Гринева, Вовка Щербак – Швабрина, кульминационная сцена, диалог, текст трудный… и тут какая-нибудь малолетняя сволочь во втором ряду начинает разворачивать шоколадку. И он ведь, учти, ме-е-е-едленно ее разворачивает, осторожно, минут десять, не меньше. Хруст стоит на весь зал. Ты ведь знаешь, какой шум может произвести новенькая фольга при нашей акустике… И уже мизансцена – к черту, пушкинский текст – к черту, и у нас с Вовкой Щербаком только одна мечта; прервать спектакль, спуститься в зрительный зал и тоже ме-е-е-едленно, со вкусом надрать садисту уши…»
