Энди Оукс - Глаз дракона
Пиао оборачивается к Яобаню, тот больше не распахивает удивлённые глаза, зато поднимает связанные руки… поднимает руки, три дрожащих пальца вытянуты к небу. Всего три пальца. Три. Ещё один пока жив, и он должен быть сзади Пиао. Где-то за спиной.
Старший следователь крутится на каблуках, пригибается. Только поздно. Слышен шум дождя, вспарываемый огнём. Два выстрела бьют его в поясницу, швыряют на палубу; он врезается в Яобаня. Видит, как пистолет выпадает из руки. Смотрит, как его собственная кровь, тёплая, как летняя ночь, изгибается и вихрится в ржавых лужах вокруг него. Всё… звуки, формы, дождь на лице, обрезаны новой реальностью. Одновременно близкие и далёкие, одновременно и зазубренная сталь, и плюшевый бархат. Пиао поднимает взгляд, человек перед ним, в руке пистолет, сияющий хромом. Дождь и свет играют у него на черепе… товарищ Шеф Липинг.
Небо обрывается в синий цвет, и Липинг уверенно идёт к нему, его поступь бесшумна. Слова доносятся издали, будто он шепчет в длинный тоннель.
— Глупый Пиао. Ты был моим лучшим следователем. Всегда такой умный. Слишком умный. Иногда быть слишком умным вредно для здоровья…
Он опускается рядом с Пиао на колени. Глаза Шефа, тепло крови, текущей из спины, но вкус которой чувствуется и на языке; это вся вселенная старшего следователя. А теперь он думает только о колене Липинга, стоящем в луже. Оно промокнет. Будет холодным, как лёд.
Человек может жутко простудиться.
— …в тебе я видел себя самого. Пытался тебя вести. Поддержать. Предупредить. Как отец — подрастающего сына…
Липинг кладёт пистолет на палубу; матово-чёрный в реке отражений. Цвета умирают, от васильково-синего до аспидно-чёрного. Он лезет в карман, достаёт нож, очень осторожно вынимает лезвие. На отточенном металле мелькают блики.
— …это больно, да, старший следователь, знать правду и умирать за неё? Знать, что она умрёт вместе с тобой. Ты умираешь, Пиао. Умрёшь ли ты так же благоразумно, как делал другие дела?
Липинг обеими руками тянется вперёд, медленно, размеренно, будто хочет обнять подрастающего сына. Хватает Пиао за правое ухо, сначала аккуратно… потом как тисками. Другая рука проводит ножом над лицом старшего следователя. Холодное лезвие сильно вжимается в то место, где ухо соединяется с челюстью. И большая слеза крови скользит по шее Пиао. Лезвие замирает буквально на секунду… прежде чем жестоко дёрнуться вверх, разрезая ткани. Нож исчезает из поля зрения старшего следователя. Удар невыносимой боли, и тошнотворное тепло начинает заливаться под воротник Пиао, по плечу. Липинг держит трофей в грязных, окровавленных пальцах. Ухо, меньше, аккуратнее, чем мог представить себе Пиао. Он понимает, что надо бы визжать от ужаса, обеими руками стискивать горящую сторону лица. Но всё так притупилось, и сил совсем не осталось… старший следователь чувствует, как они красным горячим потоком вытекают из спины на холодное железо. И всё время дождь барабанит по черепу, отмечая каждую пролетевшую секунду. Шеф Липинг говорит, каждое слово раздаётся где-то вдали, и упаковано отдельно. Он моет в луже лезвие ножа. Убирает его в карман и встаёт.
— Ты оказался личинкой в миске с рисом, старший следователь Пиао. Почти испортил нам праздник…
Поднимает руку, в которой стиснут пистолет. Обвиняющий палец из анодированной стали.
— …но теперь всё закончилось.
Палец напрягается, готовясь плюнуть ядом. Выстрел… его треск почти съеден яростью небес над головой. Липинг заваливается вбок, будто его рисовали с высоченной башни из детских кирпичиков. Пистолет и ухо Пиао выпадают у него из рук. Желтушные глазные яблоки закатываются… он мёртв раньше, чем падает на железную палубу. Только когда он уже лежит, уткнувшись лицом в ботинки Яобаня, можно понять, что его подкосило; рана, дырка, большая, как пончик, у основания черепа. Чернее его глаз. И красная лента течёт с неё по шее… в лужу, и скоро вся вода становится красной. Пиао некоторое время разглядывает поток крови, он напоминает ему о верёвке воздушного змея, летящего по ветру; но появляется тень человека, стоящего над ним, и закрывает свет.
Хейвен опускается на колени, глаза у него такие тёмные, что их не видно. Просто два провала на лице… как у тех восьмерых, как у Бобби. И всё время дождь сыпется в глубокую складку тени между ними.
— Похоже, ты не удивлён, увидев меня, старший следователь?
Слова, как далёкий колокол, вплетаются в шлепки и удары волн о железный борт баржи. Пиао не отвечает, его внимание, как остатки кораблекрушения… плавает само по себе, качается на месте.
— Но ты бы не удивился, правда?
Пальцы Хейвена роются в луже консистенции краски. Он нащупывает ухо и держит его перед глазами старшего следователя. Кладёт его на колено. Кровь пачкает его пальцы. В янтарном свете она коричневая, как говно. Он вытирает их о рубашку Пиао.
— Неудача — новый для тебя опыт, нужно время, чтобы его осмыслить. Но, конечно, времени на осмысливание опыта решительно не осталось. Ты истекаешь кровью. Через час, может, и быстрее, ты будешь мёртв…
Просто слова, куча звуков накладываются один на другой бессмысленными каплями. Пиао чуть шевелит головой, все силы вытекли или потрачены. Он пытается глянуть мимо плеча англичанина на реку. На милые розовые волны.
— …хочешь знать, почему я убил Липинга?
Хейвен берёт его за руку, осторожно разжимает стиснутый кулак.
— Я стал балластом, который он должен был спихнуть в воду. Какая жалость. Он так и не понял, что сам оказался балластом. Который хочу спихнуть в воду я…
Он улыбается.
— …я бы сказал, теперь от воды его отделяет два шага. Вот так, следователь.
Хейвен вытирает рукоятку винтовки, ствол и прицел носовым платком. Берёт за руку Пиао. Осторожно, очень осторожно сжимает её на нежном дереве. Мягком, как поверхность бедра толстушки. Собирает стреляные гильзы, откидывает их на пару метров от ног старшего следователя.
— Ещё один балласт, министр, мой деловой партнёр. Хочешь знать, почему Кан Чжу пошёл против меня?
Пиао смотрит вниз, на винтовку, прежде чем впериться в глаза англичанина; кажется, будто огонь смотрит в огонь. Он произносит слова, но собственный голос кажется незнакомым.
— Не поделился.
Хейвен смеётся, нутро его рта красное, как перезрелая вишня. Он хлопает Пиао по стиснутой руке.
— О, я с ним всегда делился, старший следователь…
Встаёт, свет заливает румянцем его голову и плечи.
— …а теперь он получает свою долю…
Он прикуривает. Дым теряется в дыму… как ручей теряется в реке, а река — в море.
— …вот, старший следователь, так это всё и выглядит. Ты явно объявил вендетту своему начальнику, товарищу Шефу Липингу. Всем известно, что он выдвинул против тебя серьёзные обвинения. Ты воспринял это близко к сердцу. Выманил его сюда, пообещав сделать полное признание. Да, это звучит многообещающе, оставим этот кусок, да? Но, конечно, Шеф был не дурак, он привёл с собой двоих людей. Был бой. Ужасный. Кровавый. Сплошные жестокости. Никто не выжил. Вот и нет больше балласта…
Англичанин смотрит на часы. Время ещё есть. Ночное небо, конфетти стальных искр.
— …мне надо встретиться с леди. Сесть на самолёт. А тебе ещё предстоит умирать. Будешь как твой друг…
Он пинает ногу Яобаня…
— …дохлый…
Не оглядываясь, Хейвен идёт по вздымающимся баржам, старший следователь видит, как они поднимаются и опускаются; волны дыма как глазурью покрывают реку, плывут через ржавые железные понтоны. В лучах света будто вырезан проход. Пиао смотрит ему вслед. Смотрит, пока тот не исчезает с глаз. Голова Пиао снова падает около ноги Шишки, во взгляде остаётся только небо и лицо Яобаня. Белое, как луна… его покинуло сознание, и все черты стёрлись. И дождь по-прежнему бьёт копьями. И кровь… везде, куда ни посмотри. Кровь.
Новогодний праздник завершается. Ракеты падают на землю. Толпы расходятся. Пивные бутылки на бордюре. Запах сладости и трат, которые нельзя себе позволить. Небо темнее, чем когда-нибудь видел Пиао. Он смотрит вверх, слышит собственные слова…
— Посмотри на звёзды, они спустятся ночью с небес…
Булавочные уколы разливаются пятнами, зрение отказывает. Только образы, что уже у него в голове, расцвечивают чёрную пустыню, которая простирается над ним. Её глаза. Её запах. Её волосы. Как её губы замирают в полуулыбке… словно у неё есть секрет, который она никому никогда не расскажет. И через всё — серебристый самолёт, уносящий её к серебристой жизни, в серебристый город, населённый исключительно серебристыми людьми.
Давайте, мистер Хейвен, летите в свой Нью-Йорк. Пока я не передумал.
Ладонь стискивается в кулак… и Пиао лежит в её центре. Такая тёмная, такая чёрная ночь. Бездонная, и в ней для него ничего не осталось. И всё время падает дождь, непрерывным потоком. Будто бог ссыт на него с неба.
