Эдуард Скобелев - Завещание Сталина
— Ваше многознание поражает, Ефим Соломонович. Только жреческое сословие среди народов и понимает, куда несут нас ветры событий.
— Не совсем так… Ветры есть, от них мы пока не свободны, но события организуем мы, и только мы… Массы нельзя просвещать, ни в коем случае нельзя. Нельзя идиоту вкладывать в руки зажжённый факел, он устроит пожар… Люди должны получать лишь ту науку, которой достойны… А самая существенная наука должна быть всегда закрыта от них. Невежество уберегает народы от полного вырождения. Невежество всегда доверчиво и хорошо воспринимает нигилизм. На этом, собственно, и зиждется успешность современных технологий. Когда всё теряется в фантазиях и грёзах, человек не выдвигает агрессивных претензий… Едва мир станет полностью виртуальным, тут мы мыслим с американскими коллегами в унисон, хотя у нас разные желудки, я это ещё раз акцентирую, мы покончим с национализмом. Именно тогда, — не раньше, нет! — мы создадим стандартные изложницы, которые каждый человек, работающий на общее пространство мира, будет наполнять своими дарами. Мы преподнесём им газету «Правда», «русского самодержца», «национальную идею» и прочее. Но для этого потребуется целый арсенал базовых образов, по которым и потечёт мыслительная жизнь существ, столь недостойных в большинстве случаев своих наставников… Дурачки будут собирать пахучие травы и вязать их в пучки. Мы им внушим, что на эти травы мы скупим у американцев и англичан все военные заводы и установим мир.
— Так это же чушь.
— Пожалуй. Но люди будут считать это внушением Мирового Разума… Вся эта необозримая сивушная Ваньвания будет сажать звенящие кедры и ждать, пока к ним привалит по 4 миллиона долларов. Работать-то они не очень хотят, как всякие рабы. Им и терять нечего, кроме кепки. Они рассчитывают, что приучат белок сбрасывать им шишки, а медведи поволокут за них мешки с поклажей.
— Вздор, — поддержал я, не особенно вникая, но всё же зная, что он имеет в виду.
— Полная клиника, — рассмеялся Ефим Соломонович. — Они верили и в гораздо большую околесицу… Мы каждому втемяшим, что если он научится слушать сигналы Высшего Разума, то сможет энергией желания поразить своего врага на любом расстоянии. И все идиоты только и будут думать о том, как бы уловить сигналы Высшего Разума, чтобы следом уничтожать своих обидчиков. Не знаю, кого они уничтожат. Подчинившись, однако, Высшему Разуму, они навсегда сделаются нашими лакеями…
Похожий бред я уже не раз слышал из других уст и в другой обстановке. Желая всё же наказать охламона, я бросил ему под ноги арбузную корку, на которой он сразу же поскользнулся.
— Оккультизм как самая прочная система управления умами не утвердится в народах до тех пор, пока мы не предложим им новую радужную перспективу!
Ефим Соломонович тут же влез в свою привычную коляску и хлестнул лошадей:
— Потыркавшись, мы её уже предложили, и не только русскому Ваньке! Он ещё два века не выберется из завистливой и тщеславной грёзы: бесплатный гектар земли для устройства «родового поместья». Представляете: у голозадых свои «родовые поместья!..» Ха-ха! Они ещё сорок лет будут думать, какие дома поставить, а потом ещё сорок — за какие шиши? Они даже заборов не соорудят, чтобы отгородиться от беспокойных соседей, матерщинников и забулдыг… А к тому времени глобальная сеть дистриктов покроет всю землю: практически исчезнут все государства, мы не оставим даже названий. Не будет ни России, ни Германии: шифр региона и номер дистрикта — всё! Единый язык, единый закон, единый налог и единый полицейский участок!.. Никто из них не преодолеет своей недоразвитости, будет всю свою короткую жизнь строить храм новой веры, а храм будет оставаться недостроенным, потому что мы никогда не научим их делать купол…
— Всё это прекрасно, — похвалил я, заметив, как побледнел полковник Мурзин и как блаженная улыбка на его лице на секунду преобразилась в гримасу отвращения и ненависти. — Это всё прекрасно, но русский никогда не примет технологию бытовой культуры, которая характерна для французов, немцев, бельгийцев или венгров. «Контактёры», «медитация», «парапсихология», «пространство любви», «тёмные и светлые силы» — всё это останется для русских людей абракадаброй…
— Ошибаетесь! — оспорил Ефим Соломонович, стукнув кулаком по столу так, что вилки подпрыгнули и один из фужеров закачался и упал, лишь на лету подхваченный молчаливым господином Цвиком. — Организованное, системное мышление мы, конечно, у аборигенов не создадим, но мы потопим их в собственных химерах! Они суеверны и тем самым приговорены! Они соблазнятся на бесплатную любовь и бесплатные богатства! В их душах сразу же загудят голоса нашего Бога. Он будет предписывать им каждый шаг, так что они потеряют даже ту призрачную общность, о которой всё ещё долдонят шовинисты… Их Родина съёжится до размера их скромного огорода, где они будут ковыряться с утра до вечера, чтобы наполнить бурчащие от голода желудки… Этот разговор выводит нас на проблемы, ради которых мы, собственно, и собрались… Известно ли Вам, что именно Сталин в своём официальном завещании, но более всего в комментариях к завещанию вышел на эти главные вопросы, быть или не быть всемирному просвещению и всемирному братству жрецов над морем невежественных и диких феллахов?.. Скажу по большому секрету: если мы окажемся достойны своей задачи, каждый из нас заработает огромную сумму…
— Огромную-преогромную, — пробурчал Леопольд Леопольдович с дивана, не поднимая головы.
— Говорите, — сказал я как можно более проникновенно. — Говорите, и я исполню по Вашему слову!
— Человек, который нам нужен, это сообщение я получил час тому назад, находится на территории этого городка… Его фамилия Прохоров… Мы обшарим все дома и все постройки двумя эшелонами. Мы оцепим всю зону, как клещами. В первой группе пойду я и господин Цвик. Во второй — Вы и Леопольд Леопольдович. Каждая группа на всякий случай получит по пять омоновцев во главе с офицером… Истины влияют и тогда, когда мы дрыхнем. Стало быть, и великие идеи постоянно вершат своё дело. А если они враждебные, как сталинские, мы не можем быть спокойны, пока не извлечём их из пространства нашего действия. Мы должны взять эту сталинскую куклу живой. Только живой, потому что нам необходимо выяснить кое-какие детали… Мастера допроса и дознания прибудут через сутки после нашей телеграммы. Надеюсь, телеграмма воспоследует…
Мы выпили за успех этого «важнейшего приказа центра»: Ефим Соломонович, я и господин Цвик.
Леопольд храпел, а полковник Мурзин, обвиснув на стуле тряпичной куклой, находился в прострации. Я потряс его за плечо — никакой реакции, одно пьяное мычание, даже глаз не открыл…
Ефим Соломонович достал из кармана круглую пластмассовую коробочку, в которой были зубочистки.
Поорудовал в зубах, звучно отсасывая слюни, швырнул зубочистку на пол, посмотрел на часы и объявил, что пора расходиться.
— Мы пройдёмся по всем домам, по всем строениям! Это будет эпохальная зачистка. Я уверен, что человек здесь, потому что мне был сигнал от экстрасенса более могущественного, чем я!..
Они ушли, и едва за ними закрылась дверь, со своего кресла поднялся полковник Мурзин.
С непонятной яростью он принялся тормошить Леопольда Леопольдовича:
— Вставай, зятёк, мать твою на потолок!.. Нет, нет, никакого ночлега! Завтра, понимаешь, завтра начинается важнейшее дело, о котором тебе сказал шеф, а ты норовишь опять отсидеться в конопле!.. Должен ты на памятник Нинке?
— Я Вам отдал все долги, — отговаривался Леопольд Леопольдович, пытаясь пристроиться по-новой и продолжать сон. — Вы их пропили, батя.
— Я тебе не «батя», сукин сын тебе «батя»! — отставник свирепо тряс выпивоху. — Тебе, засранцу, обещали хорошо заплатить, а ты и этот куш упускаешь!.. Попомни, не возьмёшь свою долю, на порог не пущу!..
Наконец, Леопольд Леопольдович уразумел, что спать ему не дадут. Он сел на диван и долго растирал себе лицо руками.
— Накачали, падлы. А ведь завтра в восемь — зачёс… Вам сказали, что в восемь?
— Нет, — сказал я. — Видать, забыли.
— Самое главное забыли. Тогда я Вам объявляю… Завтра в восемь ноль-ноль я заеду с боевой группой на машине. У меня будет карта, по которой мы и пошлёпаем… От сведений, которые они ищут, зависит многое. Может быть, даже всё…
Ушёл и он, оставив в душе столько досады, что я и не помышлял о том, чтобы немедленно отправиться спать.
Мурзин скоро прибрался, вынес в кухню грязную посуду. Открыл дверь на балкон, проветривая комнату.
Я глядел на него, жалел, хотел помочь, но в теле была страшная слабость и усталость. Я сознавал, что бедной моей стране наносят ещё одну ножевую рану и, более того, просят меня поострее наточить нож…
