Владимир Свержин - Марш обреченных
Лично мне довелось видеть Андропова дважды. Первый раз совсем молодым лейтенантом в момент представления по случаю перевода в Центр. Второй — через пару лет, когда уже полуживой генсек награждал орденом Красной Звезды нескольких отличившихся офицеров нашего подразделения.
Он был великим человеком и ещё более великим политиком. Стоило один раз воочию увидеть его джокондовскую улыбку и гипнотический взгляд серо-голубых глаз, чтобы понять — кардинал Ришелье нашел в его лице достойного приемника. Он был воплощенная имперская идея, и ничего не могло помешать ему проводить эту идею в жизнь. Кроме конечно смерти.
Порою мне приходилось слышать о борьбе с инакомыслящими, о нарушениях прав человека, имевших место при нем. Действительно, все это так. Андропов не видел нужды в подобных вещах. В его системе государственных ценностей таким «мелочам», как гражданские свободы, просто не было места. Он давил своих врагов тихо, но абсолютно откровенно, даже не задумываясь о возможности поиска компромиссов. Он был идеал политического деятеля: имея нимб и крылья вверху, безо всякого смущения демонстрировал всем желающим свои копыта и хвост. Андропов был не более коммунистом, чем Ален Даллес, и также, как и его заокеанский коллега был глубоко чужд демократических идей. Впрочем, я был бы благодарен тому, кто бы доказал, что эти идеи имеют какое-то отношение к Российской Советской Империи.
В день, когда мы с ним встретились впервые, он взял со стола том Макиавелли и, открыв на заложенной странице, прочитал тихо, но очень четко: «Отечество надо защищать честным или хотя бы бесчестным образом. Все средства хороши, лишь бы сохранена была бы целость его. Когда приходится обсуждать вопрос, от решения которого единственно зависит спасение государства, не следует останавливаться ни перед каким соображением справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора, но, отбросив всякие соображения, решиться на то, что спасает и поддерживает».
Недавно в прессе мне пришлось наткнуться на мнение, что образованность Андропова была напускной и дутой. Быть может. Но этот тезис отца современной политической мысли он усвоил намертво и проводил в жизнь со свойственной ему методичностью, всеми доступными средствами.
Наша деятельность с первых шагов и до горбачевско-ельцинской неразберихи была грубейшим попранием всех международных норм, но одного у неё отнять было нельзя — она была эффективна. Собрав с бору по сосенке по всей территории Советского Союза кандидатов в штатные сотрудники Центра, Николай Михайлович Рыбаков проявил недюжинное знание людской натуры и в течении предельно сжатого срока явил миру лазурную мечту Андропова — команду, каждый из бойцов которой, не уступая Джеймсу Бонду в рукомашестве, пострелушках и тому подобных атрибутах личной крутости, многократно превосходил агента 007 в области работы мозгами.
Капитан Бирюков в этом отношении был воплощением андроповского идеала. Как я уже говорил, в нем непрестанно и непримиримо боролись две натуры: аналитика — контрразведчика и творца-драматурга. Побеждала дружба.
Однако дружба дружбой, а служба службой. Вячеслав Бирюков дремал в кресле, водрузив ноги на журнальный столик. Компьютер, стоявший чуть поодаль, выглядел не менее усталым чем, он.
— Доброе утро, — приветствовал я своего друга, усаживаясь в кресло напротив. — Где все?
— Для кого доброе, а для кого и последнее, — открыв правый глаз, дежурно отозвался Слава. — Все, сиречь майор Пластун и капитан Насурутдинов в гараже ремонтируют «Опель». После вчерашнего тарана.
— Понятно. А ты, я так понимаю, здесь и ночевал?
— Правильно понимаешь, — Бирюков поднялся и принялся разминаться. — Я вот тут сидел и думал, кому это и зачем пришла в голову идея убивать нашего генерала?
— Да? — Я иронично поглядел на него. — Ну, и как результаты.
— Не ахти. Так, на уровне предположений.
— Ладно. Выкладывай свои предположения.
— Это сколько угодно. Я проанализировал дела, которыми занимался генерал за последние пятнадцать лет…
— Интересно, как тебе это удалось? — это был не досужий вопрос. Информация такого рода отнюдь не считалась открытой.
— Удалось, — пожал плечами Слава. — Конечно, погрешность довольно большая, но все же, это лучше, чем ничего. Суммировав деятельность нашего Центра, резидентную работу и то направление, которое вел Николай Михайлович в ПГУ, я вывел некое подобие вектора приложения силы.
— Основной вероятный противник, — не совсем понимая к чему ведет наш штатный мыслитель, произнес я.
— Это верно. Дядя Сэм. Но я не о том.
— А о чем?
— Основная, и надо сказать небезуспешная работа нашего генерала состояла в том, чтобы вынудить госдепартамент, правительство и лично президента, точнее президентов этой страны действовать в направлении, выгодном Союзу.
— Интересно, интересно… — оживился я.
— Да. Интересно, — без ложной скромности подтвердил Слава. — К сожалению, что именно нужно было Союзу решали совсем другие люди, и это в итоге и привело нас всех в ту глубокую задницу, где все мы имеем честь находиться.
— А если по делу?
— По делу получается парадокс. Люди, определявшие направление этой работы, сами очень похожи на агентов влияния.
— Все их генералы — наши разведчики…
— И наоборот. Впрочем, насчет генералов как раз ничего сказать не могу. Без них конечно дело обойтись не могло, но дирижируют всем этим не они.
— А кто?
— Если бы все было так просто — печально усмехнулся капитан Бирюков. — Сегодня утром я бы уже докладывал тебе, что клиент ждет допроса.
— И все же. Круг подозреваемых… — начал было я.
— Круг? — Слава поглядел на меня как на безнадежно больного. — Вон там, на столе, — он ткнул пальцем в стопку бумаги возле принтера, — распечатан список из тридцати семи лиц, чье возвышение напрямую связано с работой генерала Рыбакова, ещё сто девяносто две персоны косвенно имеют отношение к этим делам. Те, кто в результате их оказался за бортом, я ещё не просчитывал. Да, боюсь, это и невозможно. Впрочем, первые результаты тоже весьма приблизительны.
— М-да, надеюсь, не придется копать весь этот список.
— Если исходить из того, что начинается он Президентом, то думаю что не придется.
Да, дело приобрело совсем нежелательный оборот. Воистину правильно было сказано: «В много знании много печали. Умножающий знание — умножает скорбь».
Смерть генерала Рыбакова была на руку любому и каждому из тех, чей путь к власти был связан с попранием интересов Отечества, так как понимал эти интересы Николай Михайлович. Как понимали их все мы. Смерть его была выгодна любому и каждому из них. И всем вместе…
— Что пригорюнились, добры молодцы? — майор Пластун возник в дверном проеме, загораживая его плечами. — В этом доме поят кофе?
— Поят, — Слава воткнул в розетку электрочайник. — Что там у вас?
— Крыло отрихтовали. Фары поставили. Сейчас Тагир новый бампер прицепит и придет.
Тагир не заставил себя долго ждать, и вскоре, разместившись вокруг стола, мы активно участвовали в ритуальном испитии утреннего кофе.
— Командир! — Валерий Пластун водворил пустую чашку на столешницу. — Каковы будут планы на сегодня?
— Планы? Для начала доложить начальству о наших вчерашних похождениях…
— Это понятно. Я о другом. Мы на студию «КейДжиБи фильм» звонить будем?
— Думаю, да. — Но сначала начальство.
Полковник Талалай встречает нас хмуро. Он явно не в духе. Смерив тяжелым взглядом нашу группу, он произносит, опуская традиционное приветствие.
— Президент сегодня вернулся к работе. Так что ждите. Завтра-послезавтра нашу лавочку прикроют.
Прежде мне не доводилось слышать, чтобы полковник Талалай называл нашу организацию подобным образом. Видимо, ему было здорово не по себе. Немного помолчав, он тяжело вздыхает и бросает, несколько успокоившись:
— Ладно, докладывайте, что там у вас?
Я вкратце излагаю ему вчерашнюю историю с Красильниковым, и прошу разрешение на разговор с пресловутым Петром Филипповичем.
— Петр Филиппович, Петр Филиппович, — шеф поднял телефонную трубку и, повернув ключ шифратора, набрал номер.
— Алло! Григорий Кузьмич? Добрый день. Талалай на проводе. Как дела? Ну, о наших делах вы знаете. Да, вчера похоронили. Григорий Кузьмич, у меня к вам вопрос конфиденциального свойства. Да, да. Конечно. А к кому, как не к вам. Вы старых работников наружки всех знаете? Нет-нет, вопрос чисто риторический. Я в этом не на секунду не сомневаюсь. Меня интересует офицер, очевидно, старшего звена, носящий имя-отчество Петр Филиппович. Ага, понятно. — Он делает знак нам пальцем в воздухе, давая команду запомнить. — Подполковник Скороходов. В центральном аппарате с 74 года. Откуда прибыл? Из Еревана? Армянская история. Понятно. Значит, «птенец гнезда» Юрия Владимировича. Что ещё о нем можно сказать? Нет, это пока мне не нужно. Меня интересует его, так сказать, личные качества. Честный служака? Будем надеяться. Нет. Что честный. Большое спасибо. Вы нам очень помогли. — Полковник кладет трубку.
