Фредерик Форсайт - Четвертый протокол
Он был уверен, что Хеммингс сочтет нужным довести информацию и выводы, содержащиеся в докладе, до председателя Объединенного разведывательного комитета или заместителя министра внутренних дел, курирующего МИ-5. Заместитель, возможно, показал бы его министру, а тот, в свою очередь, – премьер-министру.
Записка, которую он обнаружил у себя на столе, когда вернулся, убедила его в том, что такого не произойдет. Прочитав ее, он откинулся на спинку кресла в глубоком раздумье. Он готов драться за свой доклад, ответить любому начальству на все вопросы, которые возникнут; он развеет все сомнения, так как убежден в своей правоте. Он ответит за все, но как начальник F-1 (D), а не как сотрудник другого отдела, куда его намерены перевести.
Если его переведут, то уже новый начальник F-1 (D) должен будет поднять вопрос о его докладе, но коль скоро это будет явный протеже Харкорта-Смита, то он не сделает этого.
Престон позвонил в картотеку. Да, доклад зарегистрирован. Он отметил регистрационный номер для возможных справок в будущем.
– Что значит «ДЗ»?! – не веря своим ушам, переспросил он. – Ладно, извини. Я знаю, ты тут ни при чем, Чарли. Я просто удивлен, вот и все.
Он положил трубку и снова откинулся, раздумывая о происшедшем. Его мысли о начальнике были не в ладу с субординацией, но они не выходили из головы. Возможно, размышлял он, если бы доклад пошел наверх, все бремя легло на Нила Киннока – лидера оппозиционной лейбористской партии, которому это вряд ли бы очень понравилось.
Кроме того, возможно, что на следующих выборах, максимум через семнадцать месяцев, лейбористы победят, и Брайан Харкорт-Смит лелеет надежду, что одним из первых актов нового правительства будет утверждение его генеральным директором МИ-5. В его нежелании обижать нынешние власти и тех, кто может прийти на смену, нет ничего удивительного. Так поступают слабые, робкие честолюбцы, для которых бездействие выгодно.
В МИ-5 помнили дело бывшего генерального директора сэра Роджера Холлиса. Его тайна до сих пор не раскрыта, хотя приверженцы обеих версий абсолютно убеждены в своей правоте.
В 1962–1963 годах Роджер Холлис знал все детали дела Кристины Килер у себя на столе. Задолго до того, как разразился сам скандал, он имел доклады о «кливлендских вечеринках», о Стивене Уорде, поставщике девочек, о советском атташе Иванове, который делил даму сердца с министром вооруженных сил Великобритании. Тем не менее вопреки всем фактам, которых становилось все больше, он не предпринимал никаких шагов, даже не пытался просить личной встречи у премьер-министра Гарольда Макмиллана, хотя обязан был сделать это.
Для ничего не подозревавшего Гарольда Макмиллана скандал стал громом среди ясного неба. О деле шумели все лето 1963-го, престиж Великобритании был подорван и дома, и за рубежом. Было похоже, что сценарий скандала написан в Москве.
Несколько лет спустя еще продолжался ожесточенный спор: был ли Роджер Холлис просто бездеятелен и некомпетентен или же все было намного хуже.
Чушь собачья, выругался про себя Престон и отогнал прочь мысли. Он вновь перечитал записку.
Она была от начальника В-4 (отдела кадровых перестановок) и сообщала, что отныне Престон возглавляет отделение С-1 (А). Тон записки был дружелюбный, очевидно, чтобы смягчить удар.
«Заместитель генерального директора дал мне распоряжение начать новый год с кадровых перестановок… Буду признателен, если Вы завершите все оставшиеся дела и передадите их молодому Максвеллу без проволочек в течение нескольких дней… Примите мои самые теплые поздравления по случаю назначения Вас на новую должность…»
«Болтовня, – подумал Престон, – С-1 занимается безопасностью сотрудников государственных учреждений и охраной помещений, а „(А)“ означало столицу».
Ему предстояло отвечать за безопасность всех министерств Ее Величества в Лондоне.
– Черт возьми, эта работа полицейского, – возмущенно фыркнул Престон и начал собирать сотрудников своего отделения, чтобы попрощаться с ними.
* * *В миле от Гордон-стрит Джим Роулинс вошел в небольшой, но дорогой ювелирный магазин на боковой улочке в двухстах ярдах от оживленной Бонд-стрит. В магазине было темно, рассеянный свет падал только на витрины с серебром эпохи короля Георга, в освещенных футлярах лежали старинные драгоценности. Магазин специализировался на антиквариате.
На Роулинсе был аккуратный темный костюм, шелковая рубашка и галстук приглушенных тонов, в руке он держал тускло поблескивающий кейс. Девушка, сидящая за прилавком, подняла голову и взглянула на него с одобрением. В свои тридцать шесть лет он выглядел стройным и подтянутым, одновременно джентльменом и крепким парнем, что всегда производит благоприятное впечатление. Выставив вперед грудь, девушка улыбнулась, ослепительно блеснув зубами:
– Чем могу быть полезной?
– Я хотел бы видеть господина Заблонского по личному делу. – Его простоватый выговор показывал, что он явно не клиент магазина.
Улыбка исчезла с лица продавщицы.
– Вы коммивояжер? – спросила она.
– Скажите просто, что с ним хочет говорить господин Джеймс, – ответил Роулинс.
В этот момент отворилась зеркальная дверь в глубине магазина и из нее вышел Луис Заблонский. Он был худым морщинистым мужчиной пятидесяти шести лет, маленького роста, выглядевшим старше своих лет.
– Господин Джеймс, – просиял он, – как приятно вас видеть. Пожалуйста, проходите в мой кабинет. Как вы поживаете? – Он провел Роулинса за прилавок во внутреннее помещение.
– Все в порядке, Сандра, дорогая.
Когда оба вошли в тесный захламленный кабинет, хозяин закрыл и запер зеркальную дверь, сквозь которую просматривался весь магазин. Он указал Роулинсу на стул перед старинным столом, а сам сел на вращающееся кресло. Единственная лампа освещала журнал записей. Он бросил на Роулинса проницательный взгляд.
– Ну, Джим, чем ты занимался в последнее время?
– У меня есть кое-что для тебя, Луис, кое-что, что тебе понравится. Только не говори мне, что это ерунда.
Роулинс щелкнул замками кейса. Заблонский развел руками.
– Джим, стану ли я?..
Слова застряли у старика в горле, когда он увидел то, что Роулинс выложил на стол. Заблонский уставился на драгоценности, все еще не веря своим глазам.
– Гарнитур «Глен», – выдохнул он. – Ты украл бриллианты «Глен»? И газеты молчат!
– Наверное, хозяева еще не вернулись в Лондон, – сказал Роулинс. – Шумихи не подняли. Я профессионал, ты знаешь.
– Лучший, Джим, лучший. Но гарнитур «Глен». Почему ты меня не предупредил?
Роулинс знал, что всем было бы легче, если бы до грабежа была определена дальнейшая судьба бриллиантов. Но он работал по-своему, то есть чрезвычайно осторожно. Он никому не доверял, менее других – перекупщикам краденого, даже такому, как Луис Заблонский. Торговец краденым, если перед ним встанет перспектива тюремной похлебки, продаст информацию о предстоящем грабеже любому полицейскому, только бы не попасть за решетку.
Отдел по борьбе с особо опасными преступлениями Скотленд-Ярда знал Заблонского, хотя тот ни разу не сидел в тюрьме Ее Величества. Именно поэтому Роулинс не предупреждал его о предстоящем деле, а появился, как всегда, неожиданно. Слова Заблонского он пропустил мимо ушей.
Торговец был поглощен созерцанием драгоценностей, сверкавших на его столе. Он хорошо знал их историю.
Их владелец с 1936 года девятый герцог Шеффилда имел двух детей: мальчика и девочку – леди Фиону Глен. После его смерти в 1980 году сын наследовал титул, а дочь – бриллианты.
К 1974 году, когда младшему Шеффилду стукнуло двадцать пять, отец с грустью понял, что его сын был, как принято писать в газетных колонках светских сплетен, убежденным холостяком. Не будет больше милых юных графинь Маргейт и герцогинь Шеффилд, чтобы носить знаменитые бриллианты «Глен». Они были завещаны дочери.
Заблонский знал, что после смерти герцога леди Фиона с неохотного согласия страховых компаний иногда надевала их на благотворительные вечера, где любила бывать. Остальное время они хранились в сейфе банка «Коуттс» на Парк-Лейн, где провели много лет. Он улыбнулся.
– Благотворительный вечер в Гровенер-хаус перед Новым годом? – спросил он.
Роулинс пожал плечами.
– О, ты шалун, мальчишка, Джим. Но какой талант!
При том, что Заблонский свободно говорил на польском, иврите и идише, за сорок лет, проведенных в Англии, он так и не смог хорошо освоить английский и говорил с заметным польским акцентом. А поскольку, изучая язык, он пользовался старыми книгами, то усвоил из них лексику, ставшую ныне жаргоном «голубых». Роулинс знал, что Заблонский не гомосексуалист. Жена Заблонского сказала ему, что его еще в юности кастрировали в концентрационном лагере.
