Томас Гиффорд - Сокровища Рейха
Выкурив трубку и допив кофе, я поднялся и сказал, что пойду домой на встречу с Сирилом. Я рассказал ей о телеграмме.
– Мне известно, почему ты приехал. – Она снова стала серьезной, и я не понял отчего.
– Ты знала, что я приезжаю?
– Да. Я знала об этом раньше тебя. Сирил сообщил мне, что свяжется с тобой, надо, чтобы ты приехал, потому что вам необходимо встретиться. – Она говорила спокойно, но потом начала заметно нервничать: встала, закурила сигарету, бросила спички на заваленный стол.
– Так вы с ним поддерживаете связь?
– О да. Мы не теряли друг друга из виду, даже когда я была замужем. После смерти мужа… Сирил был… очень добр ко мне, навещал меня в Лос-Анджелесе. – Она стояла ко мне спиной, делая вид, будто изучает корешки книг на полке. – А неделю назад здесь, в библиотеке, я обнаружила кое-какой материал, доставленный сюда в коробках после смерти вашего деда. Книги, старые бумаги… С их помощью можно восстановить некоторые пробелы в истории нашего города… Памятные вещи Остина Купера, словом, всякий безобидный хлам, который так и оставался нераспакованным, пока я не наткнулась на него на прошлой неделе. – Наконец она повернулась ко мне лицом. – Я просмотрела все это очень тщательно, но не сразу. Поначалу я их просто перелистывала, и вдруг что-то в них меня насторожило, я даже не поняла, что именно. – Она прошла мимо меня и остановилась по другую сторону стола.
У меня слегка заныло под ложечкой. Я выскреб из трубки пепел и снова набил ее табаком из кожаного кисета.
– Что же ты там нашла, Пола?
– Что я нашла? Во-первых, дневники вашего деда. Ты представляешь, что он мог там написать! Полный ежедневный отчет о своих поездках по Европе и о бесчисленных встречах с людьми, которые канули в вечность. Комментарии по адресу ряда нацистов, например итальянских – его очень занимал граф Чиано, – нескольких англичан. Кроме дневников пачка писем на немецком. – Она снова поглядела на меня. – Я не знаю немецкий. А ты?
– Нет. – Я раскурил трубку. – У меня никогда не возникало особого желания тратить время на немецкий и вообще на немцев.
– А еще там оказались какие-то документы, по виду – официальные директивы со сломанными печатями, насколько я могла понять, исходившие из Берлина. И небольшой металлический ящик, вполне заурядный… но он заперт, и я отложила его до лучших времен. – Она замолчала и взглянула на меня вопрошающе.
– Продолжай, Пола. Как Сирил узнал об этом?
– Ах да, Сирил. Сирил узнал об этом, поскольку он звонит мне каждую неделю, где бы ни был – в Европе ли, в Африке, отовсюду. Недели две назад звонок был из Каира, до этого – из Мюнхена, Глазго, Лондона… Каждую неделю вызывает междугородная, и это всегда – Сирил. На прошлой неделе он позвонил из Буэнос-Айреса, и я сообщила ему о своей находке…
– И как он реагировал на это? – Ее рассказ заинтересовал меня.
– Странно, – сказала она, припоминая. – Сначала он долго смеялся, а когда я спросила, почему он смеется, ответил, что просто очень забавно – жизнь сконструирована до мелочей, деталь за деталью. – Она задумчиво вспоминала свой разговор с Сирилом. – Так и сказал – «деталь за деталью». Потом велел никому об этом не говорить. Ни одной живой душе. – Она села в скрипучее деревянное вращающееся кресло.
– Что он еще сказал?
– Ничего существенного. Сказал только, что свяжется с тобой и что приедет сюда на этой неделе. Сказал, что хочет поговорить со мной лично, не по телефону. И сказал еще, что для него это не новость, а что именно «не новость» – не уточнил.
Я сидел, попыхивая трубкой, и Пола заметила, что мой вид с трубкой в зубах действует на нее успокаивающе. Я ответил, что у каждого есть своя слабость. Она рассмеялась, потом спросила:
– Как ты думаешь, что он имел в виду?
Городские куранты пробили двенадцать. Звук тонул в сугробах снега.
– «Жизнь сконструирована до мелочей, деталь за деталью…» Ни черта не понимаю, – ответил я. – Ясно одно: то, что ты обнаружила – а что это такое, одному богу известно, – подтверждает какие-то соображения Сирила. Но каким ветром его занесло в Буэнос-Айрес? И почему он не приехал сюда двадцатого?
– Пурга, – сказала Пола. – Вполне логичное объяснение.
– Да-да, конечно. Пурга. – Я выколотил из трубки золу. – Слушай, бросай все – и пойдем перекусим.
– Не могу. Мне надо закончить намеченную на сегодня работу. Я очень добросовестная, – улыбнулась она.
– Тогда, если не возражаешь, я заберу тебя по дороге домой. Ты поедешь со мной. Устроим Сирилу сюрприз, нагрянем оба разом. Согласна?
– Согласна.
– Он ничего больше не говорил?
– Только то, что всегда.
– А именно?
– Что он любит меня, Джон.
8
Выйдя из библиотеки, я опять двинулся по Мейн-стрит. Ветер дул мне в лицо, и снег слепил глаза.
Голова немного болела в том месте, куда меня двинул тот тип в дубленке. От попытки разобраться во всем, что рассказала мне Пола Смитиз, головная боль усиливалась, поэтому я решил заглянуть к доктору Брэдли и стал подниматься по лестнице на второй этаж в приемную, размещавшуюся над аптекой. И дом, и приемная, и запах лекарств – все это опять напомнило мне о детстве.
Доктор Брэдли легонько надавил пальцами на нежную, податливую опухоль над моим ухом. Я поморщился.
– Ага, больно? – Он вел себя так, будто последний раз осматривал меня на прошлой неделе.
Доктор заметно постарел, и неудивительно: ему уже, пожалуй, за семьдесят, хотя он отлично выглядел – выше шести футов ростом, костюм с жилетом, золотые запонки, нос точно банан и проницательные, умные глаза за очками в золотой оправе. Дышал он ровно, говорил всегда с легкой улыбкой в уголках широкого, тонкогубого рта. Гарри Брэдли немало повидал на своем веку.
Он еще раз кончиками пальцев ощупал опухоль:
– Похоже, кто-то ударил тебя… э-э-э… уж не кочергой ли? Во всяком случае, чем-то тяжелым и острым, поскольку рассечена кожа. Дело дрянь, но, я думаю, все обойдется. Была тошнота? Позывы на рвоту? Ну-ка, давай выкладывай все по порядку. Как это произошло?
Пока я рассказывал, он закончил обрабатывать рану, выписал рецепт и потом откинулся на спинку кресла.
Снег за окном повалил еще гуще. Брэдли слушал, не сводя с меня глаз, крепко сжав руками подлокотники кресла.
– Ты не сообщил об этом в полицию в Мэдисоне? – В голосе его слышалось недоумение.
– Нет, – покачал я головой. – Я знаю, мне надо было это сделать, но, боже мой, стояла ночь, я устал как собака! Все же кончилось благополучно, и я мечтал только об одном: как можно скорее лечь и заснуть. К тому же мне не хотелось рисковать – я мог застрять в больнице в Мэдисоне на несколько дней.
– Нетерпение, – произнес Брэдли тихо. – Прямо напасть какая-то. Я помню ту ночь, когда принимал роды у твоей матери у вас в доме. Твой дед был возбужден, места себе не находил от нетерпения. – Доктор Брэдли улыбнулся, поднялся с кресла. Годы ссутулили его. – Когда я наконец спустился по этой длинной лестнице, он стоял в холле: глаз не сомкнул, все ждал известий. Узнав, что родился мальчик, то есть ты, он потащил меня в библиотеку, растолкал твоего отца, спавшего на кушетке сном праведника, и мы втроем выпили за твое здоровье бутылку шампанского, которую дед целую неделю выдерживал на льду специально для этого случая.
Он ободряюще похлопал меня по руке, велел побольше спать, принимать таблетки, если головная боль усилится, и показаться снова дня через два. Доктор не поинтересовался даже, зачем после стольких лет отсутствия я вновь оказался дома. Вероятно, время в его возрасте уже не имело особого значения.
Часа в три я вновь зашел в библиотеку. Пола печатала каталожные карточки. Широко улыбнувшись, она сообщила, что на сегодня выполнила задание и через пять минут будет готова. Пока она занималась собой в задней комнате, я прошелся взглядом по полкам с детективами, отметил несколько небанальных вещей с броскими заголовками и стал что-то мурлыкать себе под нос. Мне и в голову не пришло попросить ее показать коробки с бумагами из нашего дома: все, что касалось фашизма, для меня являлось древней историей.
Мы отправились домой в ее автомобиле, шикарном желтом «мустанге» с откидным верхом. Пола называла его своим символом свободы. Она приобрела машину в Калифорнии и сама перегнала через всю страну в Куперс-Фолс. Попутно мы остановились у магазина, где я пополнил запас продуктов для кладовой во флигеле. Снег расходился не на шутку, покрыв дорогу толстым слоем. Сдутые ранее с верхушек деревьев шапки намело заново. Солдат в парке – теперь едва заметный – все так же шагал вперед, а мой предок все так же продолжал читать свою книгу.
На подъезде к дому снег стал глубже. Лужайка превратилась в каток. Нам потребовалось несколько минут, чтобы добраться до флигеля, но «мустанг», этот малорослый, но упорный шельмец, прошел-таки. Продраться сквозь такую метель – все равно что выиграть сражение, и мы с Полой обменялись торжествующими улыбками, стоя в передней и с шумом отряхивая снег.
