Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

Я захлопнул дверь, спустил в замке собачку, вышел из гостиницы и поехал к Монике Гонсалес.

На пересечении Авенида Корриентенс и Сан-Мартин в старом «кадиллаке» дежурили трое пистольерос.

Тот, что сидел возле шофера, указал ему на выходящего из гостиницы мужчину, который быстро пересек тротуар и сел в «мерседес».

— Этот, — сказал он, — я видел, как он выходил из «Космоса». Поезжай за «мерседесом».

Шофер включил скорость.

— Надо было его убрать прямо тут, возле гостиницы. Уж если кому предстоит быть уничтоженным, так не все ли равно, где это произойдет.

— Не будь слишком умным, — сказал третий, сидевший позади водителя. — Если не знаешь, помалкивай. Нам не велели торопиться. Приказали ждать, пока он выйдет из гостиницы, потом идти или ехать следом за ним и снять где-нибудь подальше. Потому что возле гостиницы могут околачиваться люди Ван Оппенса.

— У тебя хорошая память, — сказал водитель, — Я никогда так точно не запоминаю приказаний. Но я бы не стал рисковать, ты же знаешь, что они могут сделать, если он потеряется и нам не удастся его прикончить. С нами что они могут сделать? Слыхал, как поступили с де ла Маса? Ну, а я все знаю. Я сам вел эту цистерну с аэродрома.

«Мерседес» затормозил на Пласа-дель-Конгрессо.

Мужчина, которого им предстояло убрать, вылез из машины и скрылся в воротах.

«Кадиллак» остановился рядом с «мерседесом».

— Здесь? Так близко?

— Ты ни черта не понимаешь. Да он никогда больше не увидит свою машину. Мы снимем его в воротах. Лучшего места, чем такие темные ворота, и не придумаешь.

— Садись-ка в его «мерседес», — обратился этот же агент к водителю, — на всякий случай, чтобы чего не вышло. А мы подождем в воротах, пока он выйдет, и сделаем все, что полагается. Потом ты вылезешь, мы перенесем его в «мерседес» и подожжем машину. Отцепи его канистру с бензином и все приготовь. Ты сидишь за баранкой уже двадцать лет — должен знать, как это делается.

Он громко расхохотался, решив, что неплохо сострил. Однако ни водитель, ни другой агент его не поддержали и не засмеялись, старательно избегая его взгляда.

Они знали, что в один прекрасный день сгорят сами. Свидетели и исполнители представляют наибольшую опасность.

Во флигеле дома на Пласа-дель-Конгрессо на третьем этаже я нашел квартиру Моники Гонсалес и позвонил.

За дверью не стали ни о чем спрашивать, никто не поглядел в глазок. Просто дверь распахнулась, и я увидел Монику в тонком поношенном халатике с веером в руке.

— Это вы? — усмехнулась она, ведя меня в глубь квартиры. — Мне следует рассматривать ваш визит как реванш за то, что я разыскала вас в «Космосе»?

— С небольшой поправкой: я достал ваш адрес не в управлении.

— Вы злорадствуете?

— Меньше, чем по поводу ареста профессора Кастельфранко.

— Не понимаю. Разве профессор арестован?

— Вы знаете больше, Моника.

— Я не получала приказа сообщать вам все, что мне известно.

— Сегодня на аэродроме арестовали профессора Кастельфранко. Только вы одна знали, что Кастельфранко приедет по заданию разведки. Рассказав вам о нем, я хотел только проверить, сумеете ли вы удержать это при себе или тоже постараетесь отправить его на тот свет. Будь профессор на самом деле связан с разведкой, он бы неминуемо погиб. Наша разведка тоже частенько занимается грязными делишками, но на этот раз, как вам прекрасно известно, мы стараемся получить доказательства целого ряда страшных преступлений. А вы стали на сторону убийц. Меня интересует только это и ничего больше.

— Кто-то еще должен был знать… это невероятно…

— Никто ничего не знал, потому что я все выдумал. По приглашению исторического отдела вашего университета приехал настоящий профессор, бывший приятель Муссолини, близкий знакомый семьи Трухильо. Я солгал вам потому, что хотел проверить свои догадки. Только вы знали басню о секретной миссии профессора.

Моника медленно опустилась на стул, закурила сигарету. Она продолжала оставаться поразительно спокойной.

— А вы оказались опаснее, чем я предполагала.

— По вашей вине погиб Ральф Баллок, старик сторож с аэродрома Эмитивилль. Только вы знали, что я ищу название аэродрома.

— Не может быть, чтобы вы ни с кем больше это не согласовывали, ведь не я одна…

— Нет, вы одна. Я согласовал способ передачи этого сообщения, но только после того, как все узнал. А в это время за Баллоком уже следили. Его убили вы.

— Вы не можете себе представить, в каком я положении… Я не стану ничего отрицать: вам, по-видимому, все известно. Может быть, вы даже получили приказ из Центра проверить меня и разоблачить; я давно с этим смирилась. Или они, или вы. Я предпочитаю вас, они мучают.

— Зачем вы вели двойную игру?

— Я работала для вас потому, что я ненавижу всех их, ненавижу Трухильо, ненавижу его семью и его полицию.

— А почему вы на них работали?

— Потому что я их боюсь. Если бы не они, я была бы сегодня первой балериной обеих Америк. Они отняли у меня эту возможность и хотели убить. Я жива только потому, что согласилась на них работать… Что вы хотите со мной сделать?

— Еще не знаю. Где вы храните передатчик?

— У моего гитариста, но он живет за городом…

— И он знает, что вы работаете на обе стороны?

— Он работает вместе со мной… У вас есть револьвер?

Револьвера у меня не было, я оставил его Гарриэт. Я сказал:

— Даже два.

— Выбросьте их перед уходом. Они следят за вами и, без сомнения, видели, как вы сюда вошли. Они обыщут вас на улице и арестуют под предлогом хранения оружия. Им о вас известно все или почти все. Они знают, что вы оглушили старого Тапурукуару.

— А я-то думал, старик хоть немного расхворается.

— Тапурукуара самый выносливый человек в полиции. Потому-то так быстро и нашелся «паккард», на котором вы скрылись. Если бы вы оставили ключик в замке зажигания «форда», Тапурукуара догнал бы вас и убил…

— В этой смерти вы тоже были бы повинны. От вас полиция узнала, что я собирался прийти в «Гавану». А затея с письмом де ла Маса и с Манагуа?..

— Я вынуждена была так поступить. Когда сидишь в западне и всеми силами пытаешься уцелеть, выбирать не приходится. Только обреченные на смерть в состоянии понять подобное чувство. Вы не знаете — да и откуда вам знать, — как приговоренные цепляются за жизнь. Я приговорена, может быть, потому…

— Я не верю такой смеси подленькой философии с дешевой психологией. Каждый из нас приговорен, каждый в каком-то смысле невинен, каждый раньше или позже умрет, но все это не оправдывает преступлений, особенно политических.

— Иначе я не могу этого объяснить. Что вы хотите со мной сделать?

— У вас есть какое-нибудь оружие?

— Даже два вида. Яд в ампуле, который я получила в Центре, и пистолет.

— Где?

— В зеленой сумке, на подзеркальнике, позади вас.

Я открыл сумочку и нашел в ней маленький пистолетик, инкрустированный слоновой костью и серебром. Он был заряжен. Я спрятал его в карман.

— Ампула вставлена в губную помаду, которой я не пользуюсь, — сказала Моника. — Ее ничего не стоит разгрызть, когда мажешь губы. Собственную смерть я представляю себе именно так.

Я протянул ей помаду в серебряной оправе.

— Я полагаю, вы поставили обеим сторонам по крайней мере по десятку жертв.

— Как бы мне хотелось сейчас заплакать! Но я не могу, поверьте… Вы позволите мне одеться? Не хочется умирать в таком тряпье… Не беспокойтесь, я знаю, что проиграла… В течение уже многих дней я просыпаюсь с мыслью, что это произойдет именно сегодня. Так было и нынешним утром. И вот, оказывается, я угадала… Я переоденусь при вас, вы будете последним мужчиной, который увидит мое тело.

Я отвернулся; послышался шелест белья и платья. — Все, — через минуту сказала она. — Я надела лучшее платье… Выходит, последним меня видел без платья Джеральд. Он не спал с Гарриэт, вы знаете? Он приходил ко мне, и за неделю до его смерти мы были вместе последний раз. Мерфи оставлял Гарриэт на потом, он хотел произвести на нее хорошее впечатление…

— Да, — сказал я, — он был весьма порядочный парень. Я всегда твердил это Гарриэт.

— Тапурукуара хотел убить и Гарриэт. Ее искали в Буэнос-Айресе и Майами.

— Он и меня хотел убить, кстати, при вашей помощи.

— Он всегда осуществляет свои намерения, не забывайте. Что вы хотите со мной сделать, мистер Кастаньо?

— Все еще не знаю, сеньорита Гонсалес. Если б знал, давно бы сделал и ушел отсюда. У меня мало времени.

— Ровно столько, сколько потребуется, чтобы дойти отсюда до ворот. Там вас ждут. Дать вам мою помаду с ампулой?

— Мне что-то не очень нравится грызть такие ампулы.

— И я бы не смогла решиться…

— Вы, что же, думаете, за такие номера не надо расплачиваться? Если бы я работал для вашего Центра, мне следовало бы вас застрелить. Но я на них не работаю, и у меня нет желания вас убивать. Вы знаете телефон Тапурукуары?