Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски
Подытожил эту часть своих соображений Куля последним сенсационным заявлением Ташкова о его, Кулином, непричастии к преступлениям, и о том, что теперь в проявившихся обстоятельствах все сходилось, являлось логичным и мотивированным.
В соответствии с законом перебивать говорящего речь судебных дебатов, задавать вопросы или что-то уточнять было нельзя. В такой ситуации одностороннего общения трудно оценить реакцию собеседника, но Куля не смотря на все приведенные им железные аргументы, чувствовал в глазах потерпевших то же самое, прежнее неверие ему. Зомбированость людей верой судье и суду в целом была настолько сильной, что вопреки всему здравому смыслу они словно не слышали Кулю, хотя и не сводили с него взгляда пока он говорил, ни на секунду. Он был уже на грани отчаяния. Вот где нужен был адвокат, чтобы все только что разъясняемое подсудимым Кулей, исходило не из уст человека, находящегося за решеткой на черной скамье подсудимых, которому веры нет изначально, а из уст уверенного в себе хорошо выглядевшего, внушающего доверие человека со стороны…
В надежде добиться хоть какого-то сдвига, Куля, как фокусник, достающий из рукава последнего туза, достал свой последний аргумент: "Обращая внимание на то, что во всех двенадцати томах обвинительного заключения из доказательств моей вины было только одно — сообщение обо мне Ташкова", — продолжал свое выступление в зале суда Куля, — "а с другой стороны наблюдая за тем, что целый ряд доказательств, подтверждающих мою невиновность, остался умышленно совершенно незамеченным, я задумался о причине такого положения дел, которая увиделась мне только в наличии предвзятой заинтересованности следственных органов и прокуратуры обставить это дело именно в этой интерпретации. Отсюда последовал логичный вопрос: в чем состоит этот интерес? Изучая обжалуемый здесь приговор на этот предмет, который буква в букву повторяет тоже самое обвинительное заключение, я выяснил, что этот приговор и все дело по обвинению меня в присвоении денег, содержит свой потайной секрет, своеобразное двойное дно, с помощью которого его автор в будущем покажет свой коварный заранее подготовленный фокус". Куля сделал маленькую паузу, концентрируя внимание аудитории, и после продолжил: "Суть фокуса состоит в том, что если этот приговор наберет силу в том виде, в котором он сейчас изложен, то меня осудят на 11 лет, мое имущество у меня заберут, но вы, потерпевшие, не получите с него ничего и никогда, так как все вырученные с продажи на аукционе деньги уйдут тому самому фокуснику".
После этих слов в зале по аудитории прошелся гул, а судья, пользуясь паузой, попытался остановить Кулю, но гул в этот момент усилился требуя от выступающего продолжения мысли. Судья массе перечить не стал, и Куля, выдержав минуту пока публика успокоится, продолжил: "Открывая секрет этого фокуса я обращаю ваше внимание на эпизод дела, по которому меня признали мошенником, а потерпевшими от моих якобы мошеннических действий Вампиногова, Швалько и Клюкова. Ведь никак иначе, кроме как только с применением каких-то цирковых спецтехнологий, можно с одной стороны, зная людей заемщиками, которые при вас же такого-то числа в зале суда сообщили во всеуслышание о том, что они потерпевшими себя не считают, что деньги они в кредит брали добровольно, что никогда и ничего не возвращали, что тратили взятое на свои нужды, и собирались возвращать все в добровольном порядке, с другой стороны, после всего этого назвать их вдруг потерпевшими. Только фокусник может при ситуации, когда людям в кредит совершенно законно выдано почти два миллиона гривен, с помощью ловкости рук потом объявить их потерпевшими, и определив их в один список с вами, с реально потерпевшими, разбавив и без того его немалый объем, перекрутить обстоятельства дела так, чтобы этим людям совершенно законно выдали в итоге эту сумму вновь!"
Куля опять сделал маленькую паузу, оценивая тишину образовавшуюся в зале, и чувствуя, что зацепил все-таки внимание аудитории в нужном ему русле, продолжил: "Какую невнимательность или халатность нужно было проявить судье первой инстанции, чтобы пропустить в приговор такой парадокс учиненный прокурором — выдать деньги еще раз тем, кто их уже однажды брал и протранжирил? Как по другому можно назвать то, что ваш список реально потерпевших будет теперь разбавлен еще шестью людьми из списка реальных заемщиков-должников? А ведь дальше эта цирковая спецтехнология предполагает и следующий шаг: как вы считаете у кого быстрее получится забрать свои деньги из общего котла, который по идее образуется с продажи на торгах только моего имущества? У вас или у этих новоиспеченных потерпевших-должников, которыми они стали, сами того не ожидая и благодаря прокурору-фокуснику?"
После этих слов опять начался гул, а судья Куле сделал замечание. "Я уже заканчиваю", — кратко парировал он и продолжил: "Мне осталось только напомнить, что после того как следствие якобы в поиске ваших денег ушло по ложному следу, нацелившись только на мой бизнес, сегодня, даже удачно продав все мое имущество, которое не арестовано банками, и пустив деньги с продажи в тот самый общий котел, туда даже в оптимистичном итоге поступит сумма в размере максимум 1,2–1,3 миллиона гривен, что составляет, как я уже и говорил, около 4 % от общей суммы пропавших денег. Далее следует элементарная математика: учитывая, что в результате вскрытого фокуса псевдопотерпевшим по приговору причитается к выплате около 1,8 миллиона гривен, то вам реально потерпевшим, как вы сами можете сейчас видеть, из того котла не достанется ничего, как я это и заявлял в начале речи. В результате анализа всего того, что я только что для вас осветил, становиться очевидно, что все это уголовное дело под демонстративно обозначенной задачей поиска якобы ваших денег, состряпано с целью отобрать у меня мое, мой честно наработанный бизнес, а о ваших деньгах и о ваших интересах никто заботиться и не намеревался. В связи с этим я готов сделать заявление: забирайте кому очень нужно все мое имущество, но меня при этом отпускайте на свободу, я согласен и на такой вариант! Но согласны ли вы на такой вариант и на такой приговор?!."
На этом Куля закончил свою речь и вообщем остался ею доволен. Кое-какие инъекции возмущения против этого беспредела ему все-таки пару раз ввести удалось в это воспаленное и зомбированное тело толпы. На сколько это ему поможет или помешает, он особо не задумывался. Уж очень сильно накипело за все это время от этого шоу лицемерия, а выговорившись в суде он пережил хоть и кратковременное, но облегчение. Во всяком случае, хоть что-то он себе позволил из того, что можно было предпринять в свою защиту сейчас, в апелляционном порядке.
После Кулиного слова, суд объявил в судебном заседании перерыв до следующего дня. Немного переживая за то, что та сторона будет недовольна его речью в свете достигнутой договоренности, Куля вдохнул с облегчением только вечером, узнав, что никаких жалоб и претензий от судей не поступило. Настроение было на высоте. О том, что очень скоро он окажется на свободе Куля боялся даже думать, и хотя объем дел, который возможно станет наконец-то ему доступным там, по ту сторону решеток, был велик, он в голове его не прокручивал. У него в мыслях была одна картинка — встреча с Ириной и с дочерью Настей. Это единственно, что сейчас его беспокоило. Куля не мог в тот момент четко спрогнозировать чем она закончится теперь уже на свободе. Тяжелое двойственное чувство ревности и любви обуревало его душу. Казалось, что он любил Ирину и ненавидел одновременно. Опять его сердце разрывалось на части от борьбы в нем двух противоположностей, и опять он не находил себе места. Он не был ни в чем уверен, ни в Ирине, ни в себе по отношению к ней. Он не мог ни выкинуть ее из своей души, ни простить, а от этого тот ее кинжал в его спине постоянно болел и напоминал о себе. Опять ощущалось противное, едкое и тревожное чувство неопределенности, но тут же опять маяковал слабый и скрытый от самого себя огонек надежды. Единственно, что он мог сказать точно, так это то, что он очень соскучился за той своей семьей, которая была у него когда-то до тюрьмы. После последней роковой встречи во время ее визита в СИЗО прошло уже три месяца, а после последнего разговора по телефону около месяца, и хотя поговорив с ней тогда он ничего координально другого для себя не заметил, все тот же сухой, холодный диалог на общие темы, новость о том, что они с Настей по-прежнему еще живут вдвоем, его сильно обрадовала и конечно где-то обнадеживала, особенно в свете появления конкретной тенденции на очень скорое его освобождение по апелляционному решению.
Следующее заседание было коротеньким. На нем заслушали только краткую речь судебных дебатов Ташкова, на котором он опять не забыл напомнить всем, что оговорил Кулю, и сразу объявили перерыв в две недели, не дав ему высказать свое последнее слово. Так украинские судьи часто делают, чтобы не числится долгое время в совещательной комнате официально формируя там свое решение. Реально они готовят свой итоговый документ то ли приговор, то ли определение в этот период до оглашения последнего слова последним подсудимым, когда нет для них ограничений, которые вытекают из пребывания их в совещательной комнате, а потом в одном заседании могло получиться и последнее слово последнего, и формальная совещательная комната и давно уже написанный приговор. Этот прием конечно противоречит понятию правосудия, и все об этом знают, но так судьям удобнее, а остальное не важно.