Роберт Ладлэм - Сделка Райнемана
– В посольстве найдется еще с десяток воздыхателей…
– Да еще морские офицеры, – вставила Джин, шутливо отдав честь. – Не забывайте о них.
– Десять да еще сотня. Вы прямо Дина Дурбин!
– Вовсе нет. Они квартируют на военно-морской базе к югу от Ла-Боки. Постоянный персонал этого объекта – это одни лишь мужчины, поскольку ни жен, ни детей там нет – буквально страдает «посольским синдромом».
– А что это такое?
– Стремление попасться на глаза служащим государственного департамента и, самое главное, обратить на себя внимание посла… Вся эта публика из кожи лезет вон, чтобы кто-то заметил ее. Но у вас, как мне кажется, нет ничего общего с ней.
– Я и сам не знаю, что представляю собой. Так что не мне судить об этой публике.
– Сказать, что я думаю о вас?
– Скажите.
– Вы не из тех карьеристов, что служат в госдепартаменте. Желание выделиться заставляет их убеждать окружающих – особенно посла – в своем «искреннем стремлении принести как можно больше пользы».
Джин насмешливо скривилась, слегка выдвинув подбородок и насупив брови. Дэвид рассмеялся – до того похоже она изобразила ошивающийся в посольствах контингент.
– Да ваше место в театре! – воскликнул он в восторге. – Вы наглядно представили мне, что значит «посольский синдром»! Ярче всяких слов!
– Но вы не страдаете этим недугом. – Джин, перестав кривить личико, посмотрела ему в глаза. – Я наблюдала за вами во время разговора с Грэнвиллем. Вы были с ним вежливы, и только. Могу поспорить, что у вас и в мыслях не было добиваться его благорасположения.
Дэвид внимательно посмотрел на Джин:
– Вы правы… Попытаюсь ответить на вопрос, который вижу в ваших глазах. Для начала признаюсь вам в том, что я не являюсь кадровым сотрудником госдепартамента. Будучи, строго говоря, человеком военным и находясь, соответственно, на военной службе, я имею к работе посольства самое отдаленное отношение. Мне вменяется в обязанность выполнять те или иные задания, с которыми в силу ряда причин я могу справиться лучше других. Сами посудите, владею свободно четырьмя языками и благодаря своим родителям, которые вас так восхищают, имею, выражаясь эвфемически, доступ к определенному кругу людей, занимающих видное место во властных структурах и в коммерческой сфере. Поскольку я не полный идиот, мне поручают время от времени доставлять в корпорации, функционирующие в различных странах, информацию сугубо конфиденциального порядка: международный рынок не перестает действовать из-за такой «неурядицы», как война… Так что по мере своих сил и возможностей я вношу вклад в наше общее дело. Своей работой я не очень-то горжусь, но это как раз то, чем обязан я сейчас заниматься.
Джин, улыбнувшись своей милой улыбкой, коснулась его руки:
– Я думаю, что бы вы ни делали, все у вас выходит толково, на высшем уровне. Немногие могут так говорить о себе. Что же касается вашей работы, то, скорее всего, у вас просто не было выбора.
– «А что ты делал во время войны, папочка?» – «Сейчас расскажу, сыночек. – Дэвид изобразил шутливо самого себя. – Я ездил с места на место, чтобы рассказать своим друзьям из „Чейз банка“, как подороже продать и подешевле купить и что потом сделать с полученной прибылью».
Он взял руку Джин в свою.
– И вот в Аргентине, на крыше некоего дома, кто-то напал на вас неожиданно и… – Она попыталась было продолжить за Дэвида, но из этого ничего не вышло: ее занимали совсем иные мысли. – Скажите, откуда у вас эти шрамы на плече?
– Грузовой самолет, на котором я летел на Азоры, неудачно приземлился. Думаю, пилот, как, впрочем, и остальные члены его экипажа, был пьян.
– Вот как. У вас такая же опасная жизнь, как у солдат на фронте… Если бы я встретила вашего сынишку, я бы объяснила ему это.
Их взгляды встретились. Джин смущенно убрала руку. Но Сполдинга это не задело: главное – она поверила ему. Приняла изложенную им легенду за чистую монету. Казалось, он должен был испытать облегчение, сняв все вопросы, но все равно Дэвиду было грустно. Он не ощущал профессиональной гордости, что солгал ей так ловко.
– Теперь вам известно, как я избежал «посольского синдрома». Однако, признаюсь, я не уверен, что сознание этого доставляет мне удовольствие. Хотелось бы мне знать, какого черта толкутся вокруг вас десять сотрудников госдепартамента и целая сотня военных моряков!
– Моряки не в счет: их интересы не простираются дальше Ла-Боки.
– Но ведь на базе есть еще и постоянный персонал – те, у которых нет здесь «ни жен, ни детей». Не могут же все они думать об одной лишь карьере.
– И все же, слава богу, их волнует только это. Каждый из них лелеет в душе надежду попасть когда-нибудь в Сент-Джеймский двор.[44]
– Вы уже занялись своего рода умственной гимнастикой. Я не успеваю следить за ходом ваших мыслей.
– Что вы, я и не думала ничего усложнять. Просто мне хотелось бы узнать, не говорил ли вам Бобби одну вещь. Как поняла я, вроде бы нет. Недаром же я сказала, что он добрый человек… В общем, судя по всему, он предоставил мне возможность самой сообщить вам об этом.
– О чем?
– О том, что мой муж был приемным сыном Хендерсона Грэнвилля. Их связывала крепкая дружба.
* * *Покинув ресторан вскоре после четырех, Дэвид и Джин пошли по обдуваемой соленым морским воздухом набережной Дарсена-Суда мимо бесчисленных доков. Дэвид видел, что ей хорошо с ним. Она, понимал он, впервые за долгое время ощутила себя по-настоящему счастливой. Чувство взаимной симпатии, установившееся между ними с первой же встречи, постепенно перерастало, как становилось ясно ему, в нечто большее. Во что-то, что несло ей утешение и радость.
Дэвид сразу же, как только увидел Джин на лестничной площадке, оценил ее красоту, но сейчас, вспоминая об этом, он понял, что Джин не только красива, она сама доброжелательность, приветливость и искренность. Но за этим чувствовалась и какая-то сдержанность. Не высокомерие, нет, несмотря на ее положение в обществе и тот факт, что она как-никак вдова приемного сына посла. Просто Джин была человеком самостоятельным в своих решениях и поступках.
Эту самостоятельность Дэвид заметил еще утром, когда Джин представляла его служащим посольства, давала указания своему секретарю, разговаривала по телефону.
Даже с Бобби Баллардом она держалась твердо и уверенно. Когда Баллард в шутку сказал, что она может «напиваться спокойно», это не вызвало в ней возмущения, потому что представить Джин навеселе было невозможно. Она всегда держала себя в узде.
А сейчас вдруг расслабилась.
Сегодня он смог повнимательней присмотреться к ней и обнаружил, что годы и на нее наложили свой отпечаток. Ее же это мало беспокоило. Она, как и всегда, была уверена в себе. Шагая вдоль набережной, Джин доверчиво держала его под руку. Ей доставляло удовольствие ловить восхищенные взгляды, которые бросали в ее сторону портовые служащие. И она надеялась, как понял Сполдинг, наблюдая за ней, что он тоже заметит их.
– Посмотрите, Дэвид, – сказала она взволнованно, – эти корабли вот-вот столкнутся!
Сполдинг увидел, что впереди, в нескольких сотнях ярдов от них, скользили навстречу друг другу по водам залива два траулера, подавая при этом гудками отчаянные предупредительные сигналы. Команды, толпившиеся на палубах обоих судов, громко кричали, обмениваясь бранью и взаимными упреками.
– Траулер, что справа, сейчас отвернет.
Что и произошло в самый последний момент под гневные возгласы матросов, составлявших команду другого судна.
– Как вы узнали?
– Очень просто. Если бы капитан этого траулера не изменил резко курс, его потом избили бы до полусмерти. Впрочем, без драки все равно не обойдется. Потасовка начнется сразу же, как только суда причалят к берегу.
– Давайте не будем этого дожидаться. Вы и так уже повидали больше, чем надо.
Оставив позади территорию порта, они продолжали свой путь по узким улочкам Ла-Боки, где буквально на каждом шагу встречались небольшие рыбные рынки с толстыми продавцами в окровавленных фартуках и шумными покупателями. На продажу был выставлен послеполуденный улов – результат нелегких усилий тружеников моря. Все как всегда. Кто-то продавал, кто-то покупал, а кто-то – просто выпивал, рассказывая попутно о злоключениях, выпавших на его долю за последние двенадцать часов.
И так вот, прогуливаясь неспешно, Дэвид и Джин подошли к пятачку, названному почему-то Плаца-Очо-Кале[45], хотя поблизости не было улицы под номером восемь, а само это место едва ли могло считаться площадью. К стоянке такси на углу подползла на самой малой скорости машина. Водитель, взяв с пассажира плату за проезд, хотел сразу же ехать дальше, но ничего не вышло: из-за прохожих, которые, не привыкнув считаться с подобными видами транспорта, преградили таксомотору дорогу, ему пришлось повременить. Дэвид посмотрел вопросительно на Джин, и, когда она, улыбнувшись, кивнула ему в знак согласия, он крикнул, подзывая такси.
