Светлана Воинская - Поцелуй Валькирии
Так Кен уехал на гонки в Турин. Гонки… Воровать секреты изобретателей и испытателей. Дабы поместить новые материалы еще в одну папочку. И на основе собранного, синтезируя чужие идеи, создать идеальный японский автомобиль.
За папками лежала коробка, Адель заглянула внутрь — футляр камеры и горка цветных снимков прекрасного качества. Верхний — портрет двух мужчин с японской закорючкой на обороте. Прежде чем закрыть коробку, Адель вынула миниатюрный фотоаппарат. Приведя тайник в порядок, она осторожно, боясь задеть раму плечом, вылезла на террасу балкона и знакомым путем добралась до своей комнаты.
В темноте она долго не решалась сомкнуть глаз. Что Кен делал в Иерусалиме? Евреи не занимались машиностроением.
4
Mannaz — Я (руна перевернута). Враг внутри.
Чувствуя преграду, не глядите по сторонам в поисков врагов, всмотритесь внутрь себя — враг там.
Утром она поймала на пороге торопившегося в школу Ясу и сунула ему интересующий ее иероглиф.
— «Эдисон», — пугливо пожал круглыми плечами мальчик.
— Я твой должник. Решить задачку по математике, подготовить реферат по истории — обращайся…
Толстяк отвесил церемониальный полупоклон. В ответ Адель присела в комическом реверансе, заставив парнишку улыбнуться.
Томико, одев передник, выносила на балконную террасу матрацы, подушки, одеяла и развешивала их для проветривания. Потом очень красиво готовила чай: для себя — зеленый в изящной керамике, перед Адель любезно поставила стальную кружку, в которой плавали чаинки черного байхового.
Через полчаса зазвонил телефон, и Адель сняла трубку.
— Это Ник.
— Какой еще Ник?
— Таксист. Я внизу, — сообщил он, — звоню из вестибюля.
Адель так и знала — русский не откажется от предложения стать ее водителем, за вчерашний день он хорошо заработал.
— Странная у вас охрана, — пожаловался он. — Спросила документы, записала номер такси. Вы что боитесь грабителей?
Адель вышла из квартиры и вызвала лифт. Вместе с ней в лифтовой кабинке вниз спускался один из соседей, неопрятный американец.
— Это вы живете у япошек? — хмыкнул он сквозь гнилые зубы, нагло разглядывая ее. — Ну и как? Желтолицый, небось, старается, а? И не противно… ну это… с косоглазыми-то?
Адель молча ждала, когда двери раскроются. Почему ей стыдно перед ним, янки — отбросом всех известных рас, выродком? После его слов она стала отвратительна, гадка самой себе.
Усевшись в автомобиль, Адель не ответила на дурашливую улыбку.
— Магазины. Итак, как насчет ночной смены?
Водитель игриво взглянул в зеркало, но лицо пассажирки оставалось бледным и сосредоточенным.
— Порядок! Единственное условие: я не желаю влипнуть в передрягу.
— Не дрейфь, — Адель смежила веки. — Лучше расскажи мне о яхте.
— Боюсь, от моих разговоров у вас начнется морская болезнь.
— Я выдержу.
— Окей. Сорок футов — длина, четырнадцать тонн водоизмещения, 2 метра — осадка, — в каждом слове для Ника заключалось столько чуда, что его голос завораживал. — У «Лунной» три грота, два кливера, три генуи… Когда-нибудь, когда-нибудь…
И сквозь сон Адель слышала заклинания: «камбуз», «ватерлиния», «спинакеры»…
Он высадил ее на Мэдисон-авеню, где рядами вытянулись десятки магазинов — разноцветные кусочки смальты в городской мозаике. В витринах стояли манекены с золотыми лицами; на атласных подушках блестели броши; магическим огнем светились флакончики духов. Меха, тонкое белье и ажурные чулки, пудра и помада, шляпки, украшенные перьями или сеткой с бархатными мушками. В радужной веренице не нашлось места салону Шанель. Полюбившая немецкого офицера, Коко была изгнана из мира моды.
Новая прическа и макияж изменили лицо Адель, покупки уместились в нескольких фирменных пакетах, а на шее болтался кулон из горного хрусталя. Его серебряная крышечка отвинчивалась, открывая маленькое очень удобное углубление.
Неслышный из-за грохота города дождь заливал тротуары, и Адель пряталась под одним из бордовых навесов с эмблемой французского ювелирного дома. Ник выскочил навстречу с зонтом — проявленную расторопность следовало отметить премией.
— Ну, как вы себя чувствуете? Вы бледны…
— Женщиной, — она заставила себя сдержать улыбку. — Вообще, мужчине следует ловить такие моменты — его любимая очень ласкова…
Ник рассмеялся, и Адель спохватилась: подобные разговоры недопустимы, если она желает сохранить авторитет у служащего ей и дисциплину.
— А теперь покажи мне достопримечательности, — угрюмо наказала она.
Но Ник не собирался опускаться с небес на землю:
— Зачем? Ты все проспишь.
Вот и результат. Быстро же он осмелел!
За окном — акварель улиц, прозрачные мазки реки. Ник провез ее по набережной Гудзона, направил машину в кварталы Чайнатауна, где за размытыми дождем стеклами они отведали китайских деликатесов, а дальше — в сторону Маленькой Италии.
Когда стемнело, Адель переоделась в белое сияющее платье — атласная роза распускалась на его корсаже. Адель приспустила короткий рукав, сняла бинт и достала шприц. Таксист, следя за ней в зеркало, выругался. Темнота скрыла, что плечо надулось и посинело. Обезболивающий укол будет в самый раз. Аромат духов заполнил автомобиль, и Нику стало совсем не по себе.
— У гостиницы «Эдисон» ты дождешься моего возвращения, — если бы она улыбнулась, возможно, от сердца бы отлегло.
На углу 47-ой стрит и 8-ой авеню Ник остановился.
— Подай сигнал, если понадобится помощь, — он отвел глаза.
Адель только иронично кашлянула на это геройство, хлопнула оранжевой дверцей и, неуверенно держась на каблуках и ступая по лужам, направилась к гостинице.
«Ищут мышку Плюх и Плих,Мышка прячется от них.Вдруг завыл от боли пес,Мышь вцепилась Плюху в нос!Плих на помощь подбегает,А мышонок прыг назад,Плиха за ухо хватаетИ к соседке мчится в сад».[11]
У портье она заказала недорогой номер и прошла в сторону бара, откуда доносились ритмичные звуки рокабилли. Фиолетовый свет прожекторов падал на гитары и контрабас, солист крутил подставку для микрофона, словно девушку, шепча ей в ушко: «Приходи со звездами. Будем танцевать до утра».
Двое шведов обитали у стойки, где бармен в такт мелодии тряс шейкер. Адель приблизилась к импресарио, сунула в его ладонь небольшую купюру, и следующая песня стала ее. «Глубока река, холодна, как твое сердце. Ты покинешь меня, я найду приют на дне — на дне реки, холодной, как твое сердце» — лился из динамиков чужой, совсем не ее, голос. Адель с грустью подумала, что всегда знала: она умеет петь. Она слишком хорошо умела быть кем угодно. Никакой конкретности, ничто.
Яркий свет заставлял прятать глаза. Когда она под аплодисменты спустилась в зал, шведы окружили ее. Их сильные, красивые тела облегали дорогие костюмы. Если бы не акцент, они легко сошли бы за голливудских плейбоев, о которых судачили газеты. В памяти Адель всплыли натренированные фигуры молодых офицеров, облаченных в щегольскую форму — новенькую, еще не затертую, не пропитавшуюся кровью и потом. Их чистые лица, без царапин и щетины. Как хороши они были тогда — в зените славы и мощи! И как тускло поблескивали на фуражках серебряные орлы после…
…Ник ждал ее. Улица давно опустела, из гостиничного бара не доносилось ни звука. Адель открыла дверцу и скользнула в нутро автомобиля, бросив на заднее сиденье фотоаппарат. Заурчал мотор, такси вырвалось в неон улицы.
— Молодой капитан собирается в первое плавание и спрашивает своего деда, бывалого капитана, что нужно взять с собой в море. «Таблетки от тошноты и презервативы — ты же будешь заходить в порты». Капитан и купил в аптеке десять таблеток и десять презервативов, но дед сказал, что этого мало. На следующий день капитан купил еще столько же, но и этого оказалось, по мнению деда, мало. Когда капитан пришел в аптеку в третий раз, аптекарь спросил: «Это, конечно, не мое дело, но если вас от нее тошнит, почему вы ее т…..те?»
Адель не прореагировала. Из-за туши на ресницах непривычно болели глаза, в зеркале гостиницы она заметила покрасневшие под слоем перламутровых теней веки.
— Пока ты пропадала, ко мне подошел блондин и обещал денег, если я назову адрес моей пассажирки.
— Что ты ответил?
— Сказал, что подобрал тебя на Таймс-сквер, но могу сообщить интересующую его информацию позже, когда отвезу тебя домой.
— Он дал свой адрес?
— Да. Держи, — Ник сунул ей клочок бумажки.
Прочтя название улицы, Адель спрятала листок в ридикюль и откинулась на мягкую спинку сиденья. Потом развернула плед в шахматную клетку и укуталась в его чуть колючую шерсть. Он был новый, не знал людского тепла, и потому кололся, защищаясь от неизвестного.
