Виль Рудин - День «Икс»

— Теперь все. Когда думаете ехать?

— Сегодня с ночным.

— Это совпадает с нашим планом. Проведите все так, чтобы... Ну, не учить же мне вас таким вещам.

— Да, уж не стоит.

Итак, снова туда, в Шварценфельз, где его, быть может, уже ждут, готовят ему западню. Да, только теперь Гетлин вдруг очень ясно понял, что ненависть к врагам — это далеко не то же, что повседневная работа против этих врагов, спокойных, не теряющих самообладания, упорных.

И, главное, непоколебимо уверенных и в своей правоте, и в своей победе!

Черт бы их побрал...

...На следующий день он с коробкой сигар и пачками сигарет явился к толстому Хойзеру.

— Ого, опять вы? — Макс отлично разыграл удивление, хотя, кроме Лизы, в магазинчике снова никого не оказалось. — Вы нас не забываете.

— Истинных немцев так мало осталось на нашей грешной земле... — Гетлин уныло пожал плечами. Потом, обернувшись к Лизе, изысканно раскланялся и вслед за Хойзером прошел в комнату. Выгружая из чемоданчика пачки сигарет, Гетлин, как заправский коммивояжер, принялся их расхваливать. Хойзер на этот раз с подлинным изумлением посмотрел на него:

— В вас погиб великий артист.

— Не каждый артист может быть разведчиком, но каждый разведчик обязан быть артистом. Это аксиома. Но — товар! Согласитесь, черт возьми, что товар хорош.

— Да, конечно.

— Убирайте его. И оповестите через Кульмана всех, чтобы собрались сегодня у пункта «А». Предстоит работа.

— Хорошо, хотя роль мальчика на побегушках не мое амплуа.

— Как вы, однако, щепетильны, — криво усмехнулся Гетлин.

Часам к десяти вечера Вилли Гетлин добрался до места предстоящей операции и бесшумно обошел лесок, в который самолет должен был сбросить груз. Все было спокойно. Глядя на призрачные клубы тумана, медленно накатывающиеся на холм из котловины Шварценфельза, на то, как постепенно растворяются в молочной дымке россыпи городских огней, Гетлин с удовольствием подумал, что американцы совершенно точно предугадали погоду.

По шоссе изредка проходили автомашины, и свет их фар выхватывал из темноты столбы клубящейся влажной пыли. От этого промозглого тумана Гетлина вскоре начало знобить, но он, поплотнее запахнув макинтош и надвинув шляпу поглубже, продолжал стоять под деревом, лишь изредка посматривая на часы и в сторону города.

Отсюда, с холма высотой в пятьдесят метров, днем открывался чудесный вид на Шварценфельз, лежащий в котловине, на синеющие вдали развалины древнего графского замка, на Заале, тонкой змеей вьющуюся между обрывистыми холмами, на черные скалы над рекой, по необыкновенному цвету которых город получил свое название.

Вдруг со стороны автострады появилась какая-то неясная фигура, за ней вторая. Гетлин на всякий случай сунул руку во внутренний карман макинтоша, расстегнул пуговицу и взялся за рукоятку пистолета, — нагретая теплом его тела, она приятно легла в иззябшую ладонь.

Силуэты медленно приближались. Гетлин понял, что люди пройдут стороной, и еще плотнее прижался к дереву. Да, это были Кульман и Пифке (еще один из завербованных). Ничего не заметив, они прошли мимо. Удовлетворенный, Гетлин негромко кашлянул. Те двое мгновенно укрылись за стволами. Подождав еще несколько секунд, Гетлин окликнул:

— Зигфрид, сюда! Вы приехали или пешком? — спросил он, когда те приблизились.

— Ехали, — признался Кульман.

— Я же запретил!

— Ничего, шеф, все в порядке. Мы с Пифке на моем мотоцикле еще засветло были в Рудельсдорфе, — там Пифке хотел купить мотоцикл. А к вечеру прикатили сюда.

— Купили мотоцикл?

— Нет, развалина.

— А твой где?

— Там, в кустах, — Кульман махнул в сторону автострады и тотчас тронул Гетлина за рукав. — Шеф, идут...

К ним приближались еще двое. Настороженное молчание длилось недолго: Кульман узнал своих.

— Теперь к делу! — Гетлин внимательно посмотрел на каждого. — Стоять на своем месте до тех пор, пока прилетит самолет. Потом всем сходиться сюда, к центру. Все понятно? Ну, марш по местам! Ждать осталось два часа.— Он показал каждому направление. — Дойдете до опушки, и замрите. Все. Пошли.

Гетлин снова остался один. Теперь он расположился в кустах у самой автострады: там было удобнее наблюдать. Все было тихо. Медленно, тревожно тащилось время. Гетлин поеживался от холода, взглядывая на светящийся зеленоватый циферблат, на еле мерцающие стрелки,— до срока оставалось все еще много времени.

Туман на холме постепенно рассеялся, лишь отдельные полосы тянулись вниз, в котловину. На небе высыпали тысячи звезд.

Наконец откуда-то справа, сверху, донеслось гудение моторов. Потом вспыхнул расширяющийся внизу сноп света: американец включил носовой прожектор, направив луч полого вперед. «Это он имитирует потерю ориентировки, — сообразил Гетлин. — При свете Заале заблестит». Задрав голову, Вилли напряженно следил за видимым теперь самолетом, быстро несшимся к нему. От мощного рева моторов все существо Гетлина наполнилось бешеным гулом, но это продолжалось только мгновение. Самолет пронесся и, выключив прожектор, стал удаляться на северо-запад, в сторону воздушного коридора. Некоторое время были еще видны мигающие цветные огоньки на плоскостях, потом и они потерялись в звездном небе. Только тогда Гетлин спохватился: а мешок с оружием!

Он крадучись пошел к месту сбора, внимательно осматриваясь, насколько позволяла ночная темень.

Минут через двадцать все пятеро сошлись в условленном месте. Никто мешка не обнаружил. Гетлин нервно щелкнул пальцами:

— Будь оно проклято! Кто-нибудь видел падающий мешок?

Оказалось, никто мешка не заметил, звука падения никто не слыхал: все следили за самолетом и прожектором. Странный психологический шок!

— Ладно. Тогда марш обратно по местам и еще раз пройдем по лесу. И чтобы глаза пялили вовсю!

И только часа через полтора Пифке случайно наткнулся на висевший почти у самой земли мешок: парашют запутался в ветвях высокого дерева, и стропы не дали грузу упасть на землю.

— Теперь, — распорядился Гетлин, — так: мы с Кульманом остаемся здесь. Остальным — обратно на посты, и чтобы не дремать! Сюда не возвращайтесь. Дежурить до пяти утра, потом марш по домам. И не вздумайте идти табуном, — пешком и поодиночке!.. Обруби стропы. — Гетлин подал Кульману раскрытый, с широким лезвием, нож, когда они остались вдвоем.

Кульман, потрогав жало большим пальцем — острый ли? — обошел дерево, определил на ощупь, что стропы висели свободно, только два натянулись, как струны. Он разрезал их.

Потом несколько минут они молча сидели у мешка. Кульман выжидательно смотрел на Гетлина. Потом спросил:

— Начнем?

— Что начнем? — Гетлин как бы очнулся.

— Так надо же вскрывать, — он ткнул мешок ногой и ощутил что-то твердое, бесформенное.

— А так донести — сил, что ли, не хватит? Цыпленок! Где носилки?

Через минуту Кульман вернулся с заранее приготовленными носилками. Потом, довольно бесцеремонно отстранив Гетлина, он обхватил тюк и спокойно положил на носилки. Кажется, за цыпленка он отплатил. Но Гетлин будто и не заметил этого подвига.

— Теперь слушай! — остановил он Кульмана, собравшегося поднять свою сторону носилок. — Пойдем к другому тайнику, к запасному, к тому, что за гребнем холма. На всякий случай. Парашют мы ведь не сможем снять!

Спустя еще час ночная посылка была аккуратно опущена в тайник, — забросана сверху прошлогодними листьями, еще хранившими на себе сырость ночного тумана, и завалена шершавыми плитами песчаника.

Занималось утро. Здесь, в лесу, не было видно, как побелел на востоке край неба, просто Гетлин увидел лицо Кульмана — злое и утомленное.

— Теперь домой, — сказал он, — а то твоя мать беспокоиться будет. Кстати, что ты ей говорил о сегодняшней ночи?

— Мы же с Пифке ездили в Рудельсдорф, за мотоциклом. Я сказал старушке, что мы там заночуем, вернемся утром. — Кульман взглянул на часы. — Скоро пять. Если мотоцикл не подведет — магазин открою вовремя.

— Постарайся не опоздать. Вообще — учись все делать так, чтобы внешне не нарушать ни правил, ни законов. Понял?

— Конечно.

— Ну, марш, марш.

— А вы? Остаетесь?

— Всего на пару минут.

Гетлин посмотрел вслед Кульману, потом устало поднялся с камня и пошел вверх, к тайнику: ему предстояло провести несколько часов в засаде, чтобы убедиться, что слежки не было и операция не раскрыта.

Вернеману последнее время нездоровилось.

Это не вызывало особого удивления у тех, кто знал, как жил при нацистах этот с виду неутомимый человек, как напряженно он работал в послевоенные годы.

Сам Вернеман все события в своей жизни, любую новую работу воспринимал как нечто само собой разумеющееся, поскольку этого требовали интересы партии. Так называемые «мелочи быта», и в том числе состояние здоровья, как-то ускользали из поля его зрения. Нет, не следует думать, что Вернеман был стоиком. Он был самым обыкновенным человеком. Просто в горячке работы, в бешеном темпе трудового дня, который начинался в шесть часов утра и кончался далеко за полночь, ему некогда было выкроить час-другой, чтобы показаться врачу или, попросту говоря, даже подумать об этом. Легкие недомогания он вообще не принимал в расчет, но в последние дни с ним происходило что-то всерьез неладное. Особенно неприятны были резкие боли в области сердца, как будто кто-то исподтишка, но настойчиво стискивал его железными когтями... Наконец, он почувствовал себя так плохо, что вынужден был обратиться к врачу. Заключение оказалось малоутешительным, и волей-неволей пришлось звонить в Управление: день-два он на работу явиться не сможет.