Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II
«А что, если я переломлю гордыню, – вдруг подумал Анатолий Булатов, – самолично извещу свою воспитанницу о новом назначении? Как отреагирует? Сама, бывало, повторяла: „Тебе, Анатолий, я всем обязана: званием Героя, лауреата, ты для меня самый близкий человек“. Да, было такое. И Анатолию Булатову страстно захотелось немедленно увидеть Аллу. Он вошел в знакомый подъезд. Лифт, как всегда, не работал. Остановился перед квартирой номер 23, потрогал аккуратно обитую войлоком дверь. Преодолел сомнение и решительно нажал кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась.
– Извините, гражданка, скажите, пожалуйста, не здесь ли проживает председатель завкома товарищ Возвышаева? – постарался сразу же перевести происходящее с ним в шутливую плоскость. Невольно залюбовался молодой женщиной. Алла была в цветастом японском халате с желтыми драконами, явно наброшенном на голое тело.
– Ба, кого я вижу! – всплеснула полными руками, пропуская Булатова в коридор, обняла его крепко, по-бабьи поцеловала прямо в губы, отчего мурашки побежали по спине опального председателя. – Только бахилы сними, у меня, видишь, стерильная чистота. В цехе-то наглотаешься копоти, хоть тут дышишь.
Алла Возвышаева наклонилась, чтобы подать гостю тапочки, полы халата разошлись, обнажая молодое, крепко сбитое тело. Он невольно отвел глаза, лишь успев заметить страшную метку – следы ожога, что тянулись от самой ключицы. Помнил, как рисковала Алла, спасая цех. За тот самый подвиг и была удостоена звания Героя.
– Не выгонишь? Зашел проведать, уже суток пять не виделись. На улице дышать нечем, а чайку попить, китайского, не помешает. – Булатов знал, что Алла только неделю назад приехала из Китая, где была почетным гостем Всекитайского собрания народных представителей.
– Как говорят китайцы, с худыми мыслями дом обходят, а с хорошими дверь отворяют. Проходи, Толя, я живо переоденусь. Глянь там, на столике, фотки, я снималась в Шандуне, в Шанхае, в Гуанчжоу. Там и альбом.
– Поди, Китай вспомнила?
– Какое там! – махнула рукой. – Дружка своего хотела найти на фото, луда-то снимок запропастился.
– У тебя, Алла, дружков уйма. Спичкина шукала?
– Угадал. Сергей-то наш, оказывается, бросил гоняться за золотым пером. Опасное нынче дело – журналистика. Разочаровался, говорят, в жизни. Определился в мужской монастырь в Задонске. Вроде как решил написать книгу о монастыре.
– Все еще любишь его, непутевого?
– Все в прошлом! – как отрезала Алла. – Я – баба, в семье нуждаюсь, в детках малых.
– Извини, не то брякнул.
– Э, пустое! – потерянно махнула рукой. – Я ведь, Толя, мужиком была задумана, мать рассказывала. Знахарка предсказывала, да и потом… Был Серега Спичкин да сплыл. – Алла разом прекратила неприятный разговор. Да и продолжать не стоило.
Алла накрыла стол быстро, с эдакой небрежной беспечностью и показным русским хлебосольством. Успела на ходу и причепуриться.
– Ну вот, я и готова к вечерней трапезе. Повезло мне нынче. Сидела одна-одинешенька, а тут ты… Выручил. А платьице как, а? Сила! Видел такое? В Англии самолично за семь кровных фунтов стерлингов купила, на командировочные, а потом чаек пила с дармовым хлебцем.
– Платье шикарное, – признался Булатов, – но ты, девка, сегодня сама, как английская королева! – Анатолий даже не представлял, что эдакое возможно. Обычно встречался с ней на смене, Алла была в рабочей робе, в каске, только зубы блестели на закопченном лице. На ногах Алла, как и все крановщицы, носила тяжелые боты с двойными подошвами, а тут… Анатолий Булатов искренне радовался. Пожалуй, никто на Старососненском заводе столько не занимался ее воспитанием, как он. Пришла на завод колючим подростком, неумехой, а «машину» свою изучила быстро и сноровисто стала на ней работать. Позже ей помогли газетчики, радио, телевидение. В профсоюзных делах сильно «плавала», понимала, что ввели ее в состав комитета для «укрепления», как человека от станка, но… и здесь успела нахвататься верхушек. Не видел Булатов ничего зазорного и в том, что в каждом президиуме, в каждом комитете и совете должны были быть такие люди, как Алла. Это создавало видимость единения партии и народа. Выросла Алла как профсоюзный деятель благодаря его постоянным заботам. Анатолий прощал девушке непозволительные выходки, за которые другого бы прогнали в шею не только из комитета, но и вообще из профсоюза.
Раньше-то Алла могла «войти в дурь», попереть на любого начальника, могла на глазах изумленных членов обкома встать и выйти из зала, но… постепенно притерлась, поняла смысл жизни: «Не плюй против ветра». И пошли косяками награды. Звания, премии, ордена.
Они сели за стол, с удовольствием выпили беленькой. Почти разом подняли головы, и взоры их встретились, повергая обоих в смущение. Анатолий опустил глаза. Он почувствовал своим закаменевшим сегодня сердцем, что Алла так же, как и он, одинока, что постоянно держит себя в узде, с трудом старается забыть, что она женщина.
– Слушай, Толя, – склонилась к его лицу, снизу заглянула в глаза, – поцелуй меня, что ли, для разнообразия. Неужто сам не соскучился по бабьей ласке? Тоже ведь, как и я, многие годы зазря небо коптишь в одиночку.
– Что верно, то верно, – с грустью согласился Булатов, – не трави ты меня, девка, сегодня.
– Скажи прямо, поцелуешь или… брезгуешь? – Возвышаева прикоснулась разгоряченной щекой к его щеке, жаркая волна шла от ее тела.
– Не могу ослушаться председателя завкома! – не удержался от горькой иронии Анатолий, видя, что Алла не уловила смысла его фразы, слегка, робко прикоснулся к ее горячим губам. Ни поцелуя, ни шутки не получилось. И тогда она охватила его шею руками, притянула к себе с такой силой, что Булатов не смог даже воспротивиться, буквально впилась в губы. Было в этом жесте не столько нежности, сколько бесшабашного отчаяния, горечи, жалости и тоски. Когда она отшатнулась от него, обессиленно откинулась на спинку кресла, Булатов перевел дух.
– Ну и глупая ты баба, – почти ласково проговорил он, с трудом преодолевая подступившие слезы, – чуть не задушила.
– Вот как нужно целоваться по рабоче-крестьянски! – Глаза ее были до краев переполнены слезами. – Сладко, правда? А я о себе думала, что засохла на корню, выходит, еще жива. Помнишь частушку: «Говорят, что я старуха, только мне не верится. Ну, какая ж я старуха, когда все шевелится!»
– Да ты, оказывается, сексуальная баба! – Забылись дневные огорчения, обиды на Аллу, которая, сама того не желая, заняла его пост. Был во власти поцелуя, горевшего на губах. Так смачно, с такой страстью его не целовала в жизни ни одна женщина. Будто влила в него Алла живительный бальзам – вновь стал ощущать прелесть жизни.
– Про мои бабские достоинства ты, Толя, еще не ведаешь! – загадочно проговорила она, ненароком расстегнула пуговку на платье. – Но… теперь самое время повторить. Да не пугайся ты. Наливай по рюмашке. Пей, не жалей, у меня эдакого зелья много, но пить в одиночку не могу, с души воротит. Да закусывай, закусывай. Глянь, какие огурчики пузырчатые, сами в рот просятся, а грибочки – серушки, зеленушки, маманя собирала. Дай-ка тарелку. Вот так! Икру бери. Я ее, Толя, для форсу держу, сама не люблю, и крабы эти, черви настоящие, только красные.
– Дефицит! – Булатов чувствовал, что пора высказать то, с чем шел, и убираться восвояси, но было как-то неприлично: человек приветил, накормил, напоил, поцеловал, а он… плюнет в душу, и будь здоров.
– Чего глаза прячешь? – бесцеремонно, со свойственной ей решимостью приподняла лицо Анатолия за подбородок. – Учти, сегодня от меня не уйдешь, заночуешь здесь! – с железной решимостью произнесла женщина, не отводя глаз, добавила: – Меня тоже пойми, ежели себя понять не можешь: сколько возможно желать и не получать? Нынче модно стало иметь детей. Вот и я… от тебя… Сама воспитаю, не боись.
– О чем ты, Алла? – ужаснулся он. – Подумай, впереди у тебя целая жизнь, большая работа, а дети… Будет семья, Сергей вернется.
– Сволочь ты, Толя, порядочная! – Возвышаеву будто холодной водой облили. – Не желаешь, насиловать не стану. Но… Знаешь, я от своих слов не отступлю. Ночевать будешь у меня. Дверь заперта. Ключ потерян. Ежели я очень тебе противна, то можешь в окно сигать.
– Зачем же в окно, – горячий пот потек по спине, – как прикажешь, так и будет, товарищ председатель завкома профсоюза. – Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться, хотя… он уловил спасительную лазейку: расскажет про сегодняшний пленум, и она сама выгонит его в шею. А не выгонит… Чего ему терять? Алла – баба в соку. Не трепло. Идти домой, в холодную холостяцкую постель? Нынче он уже не «ответственное лицо», аморалки не пришьют, нынче он – человек без определенных занятий. Прежде-то сколько раз мечталось по-человечески расслабиться, крепко выпить с друзьями-товарищами, завести бабу, стать обыкновенным земным человеком, но… У нас все давным-давно расписано соответственно рангу человека: тем, кто на вершине, все позволительно – пьют до умопомрачения, имеют любовниц, но зато им, нижним чинам партии, рядовым, ничего не сойдет гладко, распотрошат до основания, затаскают по комиссиям и парткомам.
