Фредерик Форсайт - День Шакала
- Проходи, давай. Только сиди дома и не высовывайся. Сюда через два часа сам Шарло нагрянет.
Старик, пряча документы, улыбнулся, переступил с ноги на костыль и чуть не растянулся - Вальреми его поддержал.
- Знаю, - проговорил старик. - Один мой старый друг сегодня медаль получает. Я-то свою давно получил, два года назад, - он тронул на груди медаль «За освобождение», - мне ее министр навесил, а ему вот сам президент.
Вальреми пригляделся к медальке. Скажите на милость, медаль! За освобождение! Пустячный кругляшок, а за него подавай ногу. Он вспомнил, что он не кто-нибудь, а постовой, и коротко кивнул. Старик медлительно заковылял по улице. Вальреми перехватил ловкача, который вздумал пробраться под шумок.
- Ну-ну, нечего. Ступайте, ступайте обратно.
И обернувшись на старого солдата в долгополой шинели, увидел, как тот исчез в подъезде неподалеку от площади.
Мадам Берта изумленно подняла глаза от вязанья, когда на нее упала чья-то тень. Денек выдался просто ужас, полицейские расхаживали по всему дому, и бог еще знает, что сказали бы жильцы - спасибо, почти все поразъехались на отдых.
Когда полицейские закончили обход и обыск, она снова уселась у подъезда и принялась вязать. Предстоящая церемония за сто с лишним ярдов на привокзальной площади ее ничуть не интересовала.
- Excusez-moi, madame*… я просто… мне бы стаканчик воды, если можно. А то еще долго ждать и жарко очень…
* Извините, сударыня (фр.)
Она окинула взглядом старика в шинели, как у покойного мужа, с медалями под левым отворотом. Он тяжело опирался на костыль, из-под шинели виднелась одна-единственная нога. Лицо у него было потное, измученное. Мадам Берта свернула вязанье и положила его в карман фартука.
- Oh, mon pauv' monsieur * . Такая жара, вы так тепло одеты, а начнется-то часа через два, не раньше… Проходите, проходите…
* Бедный вы, сударь (фр.)
И она заторопилась к себе за стаканом воды для усталого ветерана. Тот ковылял следом.
Она отвернула кухонный кран и за шумом хлынувшей воды не услышала, как плотно притворилась наружная дверь, и совсем уж незаметно, совсем неожиданно охватили ее шею длинные, цепкие пальцы левой руки, а правый кулак ударил костяшками пониже уха. Водяная струя и стакан рассыпались в ее глазах красно-черными осколками, и обмякшее тело было тихо опущено на пол.
Шакал распахнул шинель, отстегнул сзади за поясом бандаж и высвободил правую ногу, туго притянутую к ягодице. Потом с гримасой боли распрямил ногу и разогнул затекшее колено. Он переждал минуту-другую, пока кровообращение восстановится, и осторожно ступил на ногу.
Через пять минут бесчувственное тело мадам Берты, крепко связанное по рукам и ногам найденным под кухонной раковиной бельевым шпагатом, было упрятано в буфетной. Рот ее Шакал заклеил широким куском пластыря.
Квартирные ключи обнаружились в ящике стола. Застегнув шинель, он взял наперевес костыль, на который опирался две недели назад в аэропортах Брюсселя и Милана, и выглянул за дверь. Вестибюль был пуст. Он запер квартиру консьержки и взбежал по лестнице.
На седьмом этаже он, подумавши, постучал в дверь мадемуазель Беранже. Никто не откликнулся. Он выждал и постучал еще раз. Ни звука в ответ - ни оттуда, ни из соседней квартиры супругов Шарье. Шакал перебрал связку, нашел ключ с фамилией «Беранже» и вошел в квартиру, заперши дверь за собой.
Потом осторожно подошел к окну. Напротив, на крышах, рассаживались полицейские: успел, значит, в самый раз. Стоя боком, он отпер шпингалет и тихо отворил створки вовнутрь до отказа, еще немного посторонившись. На ковер лег большой квадрат солнечного света; остальная комната была в тени.
Только не попасть в этот квадрат, и наблюдатели тебя не заметят.
Он глянул в щель между задернутыми занавесями: наискосок внизу отлично была видна за сто тридцать метров залитая светом привокзальная площадь. Шакал передвинул и установил небольшой столик футах в восьми сбоку от раскрытого окна; снял вазон с искусственными цветами и скатерть и положил две подушки с кресла: хороший упор для ствола.
Затем сбросил шинель, закатал рукава и принялся разбирать костыль, для начала отвинтив черный резиновый наконечник. Блеснули капсюли трех оставленных патронов. Из двух других он съел кордит и тошнота только-только начала отступать, пот уже не так прошибал.
Бесшумно выскользнул глушитель, за ним - оптический прицел и, наконец, из самой толстой части костыля - ствол с казенником.
Из костыльной рамы появились и были тут же свинчены прикладные штыри, а плечевой упор, никак не скрытый, но скрывавший под кожей спусковой крючок, встал на свое место.
Он собирал винтовку любовно и бережно - накрепко приладил к стволу с патронником приклад и затыльник, навинтил глушитель и спуск. И наконец очень тщательно вставил и закрепил прицел.
Поудобнее усевшись на стуле, пристроив винтовку на верхней подушке, он заглянул в прицел - и четко увидел солнечную площадь пятьюдесятью футами ниже. Показалась - примерно там, где нужно, - голова подготовителя церемонии. Он повел за ним дуло: голова видна была ясно и отчетливо, ни дать ни взять арбуз в Арденнском лесу.
Все было готово, все правильно; и Шакал выстроил рядком три патрона, нежно отвел затвор большим и указательным пальцами и вставил первый из них. Должно хватить и одного, а ведь еще два в запасе. Он двинул затвор вперед - донышко гильзы скрылось, - тихонько повернул его и запер. Осторожно уложив винтовку на подушке, он достал сигареты и спички.
Потом глубоко затянулся, откинулся на спинку стула и приготовился ждать еще час и три четверти.
21Комиссару Клоду Лебелю еще никогда в жизни так не хотелось пить. Гортань его пересохла; язык не то что прилип, а был точно припаян к небу. Но отнюдь не только из-за жары: впервые за многие-многие годы он по-настоящему перепугался. Что-то непременно вот-вот должно было стрястись, это он чуял, но где и как - не знал.
Был он утром у Триумфальной арки, потом в соборе и в Монвалерьене - и ничего не стряслось. За обедом он оказался среди уже привычных комитетских лиц - последнее заседание комитета провела в министерстве рано поутру - и слушал, опустив глаза в тарелку, как у них смятение и злоба сменялись восторженным самодовольством. Оставалась всего-навсего пустячная церемония на площади 18 Июня: и уж тут-то, будьте уверены, все было прочесано и наглухо запечатано.
- Да нет, он смылся, - сообщил Роллан на выходе из гриль-бара близ Елисейского дворца - сам генерал обедал во дворце, - обделался и смылся. Ну, то-то. И все равно он где-нибудь да объявится, не уйдет от моих молодцов.
После этого Лебель, мало на что надеясь, обходил посты за двести метров от бульвара Монпарнас - площадь оттуда и видно-то почти что не было. И полицейские, и постовые КРС, точно сговорившись, отвечали одно и то же: нет, мол, как барьеры в двенадцать поставили, так никто-никто не проходил.
Улицы, переулки, ходы-выходы - все было перекрыто. На крышах посты, а уж на вокзале, бесчисленные окна и оконца которого глядели на площадь, - там агентов было видимо-невидимо. Они засели и на крышах огромных пустых паровозных депо, и над платформами, благо поездов нынче нет, все отведены на вокзал Сен-Лазар.
И внутри, как проверишь, все было прочесано, от чердака до подвала. Квартиры-то большей частью пустовали: разъехались люди на отдых, кто в горы, кто к морю.
Короче, затиснули площадь 18 Июня, как сказал бы Валантэн, «уже мышкиной жопки». Лебель улыбнулся, вспомнив распорядительного полицейского из Оверни, но улыбку точно стерли с его лица: какой ни есть Валантэн, а Шакал-то его объегорил.
Лебель прошел переулочками, предъявляя свой на все годный пропуск, - и вышел на улицу Ренн, и там было то же самое. Улица перетянута цепью метров за двести от площади, за цепью - толпа, на улице - никого, кроме патрульных КРС. Лебель, собравшись с силами, снова принялся расспрашивать.
Никого такого не заметили? Нет, сударь, не заметили. Кто-нибудь проходил за барьер? Никто, сударь, не проходил. Вдали, на привокзальной площади, послышались нестройные звуки - оркестранты, наверно, приготовляются. Лебель взглянул на часы. Да, сейчас приедет. Здесь никто не проходил? Нет, сударь, здесь - никто. Ладно, вы свое дело знаете. .
Перед вокзалом кто-то гулко скомандовал, и президентский кортеж вылетел на площадь 18 Июня. Вон они свернули к вокзалу. Полиция навытяжку, честь отдает. Толпа глядит, распялив глаза, на черные лощеные лимузины. Он посмотрел на крыши: ну вот, молодцы ребята. Вниз и глазом не косят, скрючились и глаз не спускают с крыш и окон напротив; чуть что, они тут как тут.
Лебель дошел до западного конца улицы Ренн. Паренек из КРС стоял, властно расставив ноги, у барьера от номера 132. Он показал удостоверение, парень вытянулся.
- Проходил здесь кто-нибудь?
