Игорь Прелин - Автограф президента
Через несколько минут в таком шикарном одеянии я предстал перед начальником санатория. Вины за собой я никакой не чувствовал, вели мы себя с Татьяной скромно, жалоб на нас быть не могло, поэтому я был совершенно спокоен. Впрочем, у меня давно выработалась привычка не волноваться даже при общении с сотрудниками неприятельских контрразведок, а тут, что ни говори, все же свой брат, чекист, хоть и работник медицинской службы.
Начальник санатория оказался милейшим человеком. Он не придал значения моему внешнему виду, просто не обратил на это никакого внимания, сделав скидку, видимо, не столько на курортные традиции, сколько на мою принадлежность к нашей славной разведке, о чем он, безусловно, догадался после телефонного разговора с Москвой.
Это стало ясно, когда он сказал:
— Вас просили позвонить Вадиму Александровичу.
С этими словами он указал на аппарат ВЧ.
Я поднял трубку и заказал Москву. Пока высокочастотные сигналы пробивались к столице, мы покалякали о погоде, о состоявшемся накануне волейбольном сражении с командой санатория имени Фрунзе, в котором чекисты одолели своих извечных соперников в пяти партиях.
Как только Москва ответила, начальник санатория встал и деликатно вышел из кабинета, давая мне возможность пообщаться с моим руководством. Как я только что сказал, он был милейшим человеком и понимал, что меня подняли с лежака не для того, чтобы справиться о моем здоровье, хотя в начале беседы мог последовать вопрос и об этом.
Но я ошибся. Вадим Александрович не стал тратить время на пустые разговоры, и не случайно. Слегка искаженный высокочастотным модулятором, в трубке раздался его озабоченный голос:
— В западной прессе появились сообщения о самоубийстве твоего друга Хансена. Что ты думаешь по этому поводу?
Не могу сказать, что это известие ошеломило меня. Я ожидал, что после нашего расставания с Рольфом может произойти нечто подобное. Не случайно же я сказал ему по телефону, что очень скоро он все поймет. Выходит, мое предсказание сбылось! Тем не менее эта новость сразу показалась мне неправдоподобной. Вернее, не само известие о смерти Рольфа, в этом можно было не сомневаться, если учесть, что западная пресса не каждый день обманывает своих читателей, а то, что это было самоубийство. Я так и сказал:
— Хансен не мог покончить с собой, не такой он был человек. Они убили его!
Я не стал уточнять, кто эти «они», да я и не знал, то ли свои, то ли американцы, но то, что это убийство, у меня с самого начала не было никаких сомнений.
— Ну ладно, отдыхай, — сказал Вадим Александрович. — Вернешься в Москву, будем разбираться…
На этом разговор закончился.
Я не вернулся на пляж, настроение было испорчено. Я сел на лавочку возле фонтана и задумался. По-человечески мне было жаль Рольфа. Независимо от всего сотрудники секретных служб тоже люди, и это в высшей степени несправедливо, когда они расплачиваются своей жизнью за ошибки и просчеты своих руководителей, для которых политические соображения зачастую важнее, чем жизнь их подчиненных.
И еще мне было жаль Рольфа потому, что он был настоящим профессионалом, и противоборство с ним доставило мне истинное удовлетворение, дав мне бесценный опыт непосредственного общения с сотрудником неприятельской контрразведки, который невозможно приобрести, сидя в своем служебном кабинете. Работа с Рольфом потребовала от меня такой самоотдачи, такой мобилизации всех моих способностей, что этого импульса мне должно было хватить на многие годы.
К тому же я всегда придерживался мнения, что противника надо уважать, особенно если это достойный противник, и работа с Рольфом окончательно убедила меня в том, что это мнение было верным. Потому что Рольф, без сомнения, был достойным противником.
17
На второй день после возвращения из Сочи мне позвонил помощник начальника управления Сережа Рожков и попросил немедленно приехать на работу.
Я поймал такси и через двадцать минут, без всяких сожалений расставшись с двумя рублями (это было еще по старому тарифу), оказался на площади Дзержинского. Такси я воспользовался потому, что своей машины у меня не было, да я, как ни странно это, наверное, звучит, никогда и не стремился стать ее обладателем, хотя имел для этого все возможности.
А не приобретал я себе машину не только потому, что являлся идейным противником частной собственности, хотя и это обстоятельство сыграло определенную роль. Меня не устраивают три момента: качество советских легковых автомобилей (нельзя забывать, что я развращен ездой на автомобилях таких фирм, как «Пежо», «Вольво» и «Тойота»), качество автосервиса, равного которому по ненавязчивости и степени испытываемых при каждой попытке воспользоваться его услугами унижений нет в целом мире, даже в самых недоразвитых странах, и идиотские правила уличного движения, поощряющие хамство водителей, наглость и безответственность пешеходов и произвол автоинспекторов.
К последнему моменту я отношусь особенно болезненно, так как окончательно избаловался за границей, где водитель никогда не поедет на красный свет, потому что даже глубокой ночью, когда перекресток пуст и безлюден, как пустыня Сахара, он будет заснят автоматической фотокамерой в момент нарушения и потом не сумеет отвертеться от большого штрафа; где пешеход никогда не позволит себе сунуться на проезжую часть в неположенном месте, а водитель, заметив пешехода на «зебре», остановится и любезно уступит ему дорогу; где… да мало ли еще этих «где», о которых не имеют ни малейшего понятия даже самые дисциплинированные советские граждане.
Особенно большое влияние на мои автоубеждения оказала езда в африканских странах, где я, да и не только я, а все мои соотечественники, как и прочие выходцы с Европейского континента, пользовались неписаными привилегиями, предусмотренными для белых людей в порядке компенсации за то, что они гробят свое здоровье в условиях жаркого и влажного климата, и ездили где хотели и как хотели, не создавая, однако, при этом неудобств другим участникам уличного движения.
Конечно, и в таких чрезвычайно благоприятных условиях для вождения автомобилей случаются дорожные происшествия. Но мне везло, и все происшествия с моими автомобилями происходили почему-то в те моменты, когда я был не за рулем, а где-то в другом месте. Видимо, судьбе было угодно не подвергать меня дорожному риску, поскольку мне вполне хватало риска, связанного с моей работой. К тому же некоторые подобные происшествия, в которых я исполнял роль не участника, а стороннего наблюдателя, закончились совершенно неожиданно.
Так, в одной из стран в мою машину, стоявшую на площадке возле нашего посольства, буквально врезалась одна милая дама, управлявшая миниатюрной машинкой марки «Рено-5».
Она никогда бы, наверное, не позволила себе такой выходки по отношению к сотруднику посольства великой державы, если бы на перекрестке ее не зацепил шикарный «мерседес», водитель которого, видимо, посчитал, что более высокий класс его автомобиля дает ему преимущество. Причем ударил он даму так ловко, что ее развернуло на сто восемьдесят градусов, и, если бы не мой бедный автомобиль, который смягчил удар, ее бы, наверное, пришлось соскребать со стены соседнего здания.
Когда дежурный вызвал меня из посольства и я увидел свой покореженный «пежо», на спидометре которого еще не было и тысячи километров, я ужасно расстроился. Но вскоре приехали сотрудники дорожной полиции, и при составлении протокола оказалось, что милая дама замужем, и не за кем попало, а за сотрудником одного очень интересного учреждения, которое проявляло большую «заботу» о советских гражданах, мешая им отклоняться от выполнения своих официальных обязанностей.
Этот инцидент свел меня с ее супругом, мы какое-то время ходили вместе по страховым компаниям и другим учреждениям, обязанностью которых является решение проблем жертв автоаварий, а когда эти хождения кончились, так привязались друг к другу, что решили продолжить наши отношения. Он, видимо, испытывал большую признательность за то, что я поставил свой автомобиль таким образом, чтобы его жена не врезалась в стену, и со временем стал информировать меня по некоторым деликатным вопросам. Насколько я знаю, он занимается этим до сих пор. Так что иногда и у автоаварий бывает счастливый конец…
Рожков встретил меня крепким рукопожатием, и оно значило для меня больше, чем самые пылкие слова. Мы давно были с ним в одной «команде», хотя нам и не пришлось работать вместе. Но, если бы пришлось, я был бы уверен, что Сережа никогда не подведет. И для такой уверенности у меня было достаточно оснований.
Когда комплектуется «команда» для проведения какой-либо операции, ответственный за нее руководитель никогда не доверится только тем аттестациям, которые имеются в личном деле рекомендованного ему управлением кадров работника. Помимо официальных характеристик каждый сотрудник разведки, несмотря на строжайшую конспирацию в работе, не позволяющую широко обсуждать его достижения и промахи, имеет еще неофициальную репутацию, и зачастую она оказывается точнее и объективнее любой характеристики, потому что доподлинно отражает его пригодность для конкретного дела. Ознакомившись с аттестацией, руководитель обязательно наведет справки, позвонит своим друзьям, которым довелось работать с предложенным ему кандидатом, и, если те охарактеризуют его в негативном плане, даже самый положительный отзыв о его работе не перевесит их мнения.
