Джон Гришэм - Дело о пеликанах
— И ты считаешь, что Виктор проникнется ко мне доверием и поведает свои секреты?
— Да. В конечном итоге да. Ты не коп, понимаешь? Представь, что все это правда и он считает, что вот-вот будет разоблачен. Он в отчаянии и идет на одно убийство за другим. А если ты скажешь ему, что эта история попала к газетчикам и конец его близок, и если он намерен исчезнуть, то сейчас самое время? Ты приехал к нему из Вашингтона, понимаешь? Из внутреннего окружения. От президента или что-то в этом роде, как он будет думать. Он к тебе прислушается.
— О’кей. А если он скажет мне, что это правда? Что это нам даст?
— У меня есть некоторые соображения — все из области ликвидации последствий. Первое, что мы сделаем, — это проведем в суд двух любителей природы. Я имею в виду радикалов, с квадратными глазами любующихся птичками. Этим мы продемонстрируем, что где-то в глубине тоже добропорядочные защитники окружающей среды. И это прикончит Маттиса с его нефтяными полями и т. д. Мы сможем провернуть дело за считанные часы. Почти одновременно президент призовет Войлза, генерального прокурора и Главного судью и потребует немедленно разобраться с Маттисом. Как бы невзначай мы снабдим экземплярами дела каждого репортера в городе, а сами опустимся на дно и переждем бурю.
Барр улыбнулся от восхищения.
Коул продолжал:
— Это будет не здорово, но все же лучше, чем сидеть сложа руки и надеяться, что дело представляет собой плод вымысла.
— Как вы объясните ту фотографию?
— Никак. Она некоторое время будет доставлять неприятности, но это же происходило семь лет назад, а люди, случается, выживают из ума. Мы представим, что Маттис был добропорядочным гражданином в те времена, а теперь он сумасшедший.
— Он и есть сумасшедший.
— Да, это так. А сейчас он как раненая собака, которую загнали в угол. Ты должен убедить его выбросить белое полотенце и спасать свой зад. Мне кажется, он тебя послушает. И я думаю, что мы выясним через него, правда ли это.
— Так как я его найду?
— У меня есть человек, который над этим работает. Я потяну за некоторые ниточки и установлю контакт. Будь готов в воскресенье отправиться.
Барр усмехнулся, глядя в окно. Ему хотелось бы встретиться с Маттисом.
Движение замедлилось. Коул не спеша потягивал воду.
— Есть что-нибудь по Грантэму?
— Ничего совершенно. Мы слушаем и наблюдаем, но ничего заслуживающего интереса не встречаем. Он разговаривает со своей матерью и парой друзей, но доложить нам нечего. Много работает. В среду он уезжал из города и вернулся в четверг.
— Куда он ездил?
— В Нью-Йорк. Вероятно, работает над какой-то статьей.
Клив должен был находиться на углу Род-Айленд и Шестой улицы ровно в десять вечера, но его там не было. Грэй, в свою очередь, должен был на большой скорости нестись по Род-Айленд до тех пор, пока Клив не настигнет его, так, чтобы у того, кто следит за ними — если такой на самом деле существует, — создалось впечатление, что его просто остановили за опасную езду. Он проскочил по Род-Айленд и пересек Шестую на скорости пятьдесят миль в час, ожидая появления синей мигалки. Ее не было. Он развернулся и через пятнадцать минут вновь пронесся по Род-Айленд. Есть. Он увидел синие огни и прижался к обочине.
Это был не Клив. Это был белый полицейский, который оказался очень возбужденным. Он выхватил у Грэя права, долго изучал их и спросил, не находится ли он в состоянии алкогольного опьянения. «Нет, сэр», — сказал он. Коп выписал квитанцию и с гордым видом вручил ее Грэю, который сидел за рулем, уставившись на нее до тех пор, пока не услышал голоса у заднего бампера.
На сцене появился другой коп, и они заспорили. Это был Клив, и он хотел, чтобы белый коп забыл о квитанции, но тот объяснял ему, что она уже выписана и, кроме того, этот идиот проскочил перекресток на скорости шестьдесят пять миль в час. Клив сказал, что он его друг.
— Вот и научи его водить машину, пока он кого-нибудь не убил, — сказал белый, садясь в патрульную машину и отъезжая.
Клив криво усмехнулся, заглядывая в машину Грэя:
— Сожалею по поводу случившегося.
— Это все ты виноват.
— В следующий раз не будешь так гонять.
Грэй бросил квитанцию на панель.
— Нам надо быстро поговорить. Со слов сержа, ребята в западном крыле поговаривают обо мне. Правильно?
— Правильно.
— О’кей. Мне надо узнать у сержа, ведут ли они разговоры о каком-либо другом репортере, особенно из «Нью-Йорк таймс». Я хочу знать, считают ли они, что кто-то еще интересуется этой историей.
— Это все?
— Да, но нужно срочно.
— Помедленнее, — громко сказал Клив и пошел к своей машине.
Дарби уплатила за комнату за семь дней вперед отчасти потому, что хотела иметь знакомое место, куда можно было бы вернуться в случае необходимости, и отчасти потому, что ей хотелось сохранить кое-что из вновь купленной одежды. Бросать все вещи, убегая каждый раз, она считала расточительством. В одежде не было ничего особенного — так, кое-что в стиле студенческого «сафари», чуть выше среднего уровня, но в Нью-Йорке это стоило дороже, и ей хотелось сохранить вещи. Она бы не стала рисковать только из-за одежды, если бы ей не понравилась комната и сам город.
Опять подошло время бежать, и она отправится налегке. Дарби шмыгнула из «Санкт-Морица» в поджидавшее ее такси с небольшой парусиновой сумкой в руках. Была пятница, почти одиннадцать вечера, и Южная центрально-парковая все еще оставалась оживленной. На противоположной стороне стояла вереница конных упряжек в ожидании желающих совершить короткую экскурсию по парку. Ей потребовалось десять минут, чтобы на такси добраться до пересечения Семьдесят второй и Бродвея, что, впрочем, находилось не в той стороне, куда она направлялась. В целом маршрут был выбран так, чтобы его было трудно проследить. Пройдя десять метров, она скрылась в метро. Изучив предварительно схему, Дарби надеялась на легкую поездку. Метро не вызвало восторга, поскольку она никогда им не пользовалась и слышала много рассказов о разных случаях в нем. Но это была наиболее оживленная и безопасная линия в Манхэттене. Тем более что на поверхности дела были не так уж хороши. Так что в метро вряд ли будет хуже.
Она удачно пристроилась к группе подвыпивших, но хорошо одетых подростков, и через пару минут дождалась поезда. Вагон не был переполнен, и она села у центральных дверей. «Смотри в пол и держись за сумку», — говорила она себе. Уставившись под ноги, она все же изучала людей сквозь темные очки. Вечер для нее был удачным. Никаких бродячих панков с ножами, нищих, извращенцев. По крайней мере она таких не видела. Но для новичка тем не менее это был волнующий момент.
Подвыпившие детки сошли на Таймс-сквер, и она выскочила на следующей остановке. Дарби никогда не видела Пенн-стейшн, но сейчас ей было не до осмотра достопримечательностей. Может быть, однажды она вернется и будет целый месяц любоваться городом, не чувствуя необходимости следить за появлением Обрубка и Худощавого и бог знает кого еще из их компании. Но только не теперь.
За пять минут она нашла свой поезд, в который как раз проводилась посадка. Опять она сидела в глубине вагона и наблюдала за каждым пассажиром. Знакомых лиц не было. Боже милостивый, сделай так, чтобы никто не приклеился к ней во время этого замысловатого побега. Вновь ее ошибкой была кредитная карточка. Она купила четыре билета в Охарэ по «Америкэн экспресс», и каким-то образом им стало известно, что она в Нью-Йорке. Она была уверена, что Обрубок не видел ее, но он находился здесь и наверняка имел друзей. Их могло быть человек двадцать. В таком случае она не могла быть уверена ни в чем.
Поезд отошел на шесть минут позже. Он был наполовину пустым. Она достала из сумки книжку в мягкой обложке и притворилась, что читает.
Через пятнадцать минут они остановились в Ньюарке, и она вышла. Ей везло. Рядом со станцией стояла вереница такси, и еще через десять минут она оказалась в аэропорту.
Глава 34
В это ясное и прохладное субботнее утро Первая леди находилась во Флориде, где собирала деньги с богатых. Президент хотел поспать подольше, а затем, когда проснется, поиграть в гольф. Но времени было только семь, а он уже сидел за рабочим столом и слушал, как Флетчер Коул настоятельно рекомендует сделать то-то и то-то. Накануне Коул беседовал с генеральным прокурором Ричардом Хортоном и сейчас был встревожен.
Открылась дверь, и вошел Хортон. Они обменялись рукопожатием, Хортон сел напротив. Коул встал рядом, вызвав тем самым раздражение у президента. Хортон говорил скучно, но искренне. Он не был тупым или меланхоличным, просто сначала думал, а затем уже делал. Он задумывался над каждым словом, прежде чем произнести его. Его преданность президенту не вызывала сомнений, и на его здравомыслие можно было полагаться.
