Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга вторая
— Господи, сколько лирики! — вздохнул Горюнов. — Ты что, действительно веришь в существование ТАКИХ людей? И вообще, такое впечатление, будто речь идет о школьном преподавателе родного языка и литературы, а не о таком же, как мы, профессионале…
— Это не совсем так… — Николай покачал головой. — И вообще, многое тебе еще предстоит понять…
— Николай, ты ведь знаешь, о ком идет речь, да?
— Это неважно, Эдик. Мне просто нужно твое слово. И этого будет достаточно. Если ты не уверен, скажи мне сейчас. А то, знаешь, с годами мне перестала казаться симпатичной одна наша народная пословица…
— Какая именно?
— Лес рубят — щепки летят.
— Ну, хорошо! — Горюнов кивнул и медленно, скрепя снегом, направился к «жигулям». Потянув на себя дверцу, он посмотрел поверх кузова машины на Серостанова, который по-прежнему стоял на месте. — Я даю тебе слово, что этому человеку нечего бояться. Но это все! Остальное зависит от того, что именно я услышу, и на каких условиях мне предстоит предать своих товарищей и отказаться от задуманного… Короче, в этом никаких гарантий я давать не стану, понял?
— Меня это устраивает, — коротко кивнул Николай и направился к машине. — Ты вправе распоряжаться собственной головой. Особенно сейчас, когда она может слететь с плеч в любую минуту…
14
Израиль. Вилла в районе Кейсарии.
Февраль 1986 года.
Огромная двухэтажная вилла, сложенная из тесаного пористого камня, с голубым бассейном в форме скрюченной инфузории и белыми, похожими на операционные столы, шезлонгами, напоминала голливудский павильон, в котором вот-вот начнутся съемки фильма о жизни миллионеров, которым обрыдла мирская суета. Ни одна деталь вокруг даже отдаленно не напоминала об индивидуальности хозяев этого роскошного строения. Быстро завершив осмотр величественного и бескрайнего как пустыня Калахари холла с классическим набором мягкой мебели, а также десятка комнат и санузлов, где буквально все — от идеально заправленных постелей до бритвенных станков и пластиковых бутылок с шампунями — выглядело девственно нетронутым, я поняла, что дом, в который привезли меня с Паулиной, был НИЧЬИМ. То есть, не принадлежащим какой-то конкретной семейной паре или человеку. В таких домах люди не живут — они лишь ПЕРЕЖИДАЮТ здесь какие-то жизненные передряги, чтобы затем уехать отсюда.
И никогда не возвращаться…
Как когда-то давным-давно, в Майами, мы с Паулиной развалились в креслах-шезлонгах на балконе второго этажа и молчали минут десять, что уже само по себе было фактом тревожным. Каждая из нас делала вид, что всецело поглощена созерцанием идеально ровных рядов высоченных и стройных, как балерины, пальм, окаймлявших со всех четырех сторон мое очередное убежище на пути в никуда. Гордые часовые низких широт выросли именно в этом месте и в ТАКОМ порядке, естественно, не по воле природы — их посадил человек, хорошо разбиравшийся в законах фортификации. А потому ряды пальм выглядели так плотно и НЕПРОНИЦАЕМО, наглухо закрывая обзор как извне, так и изнутри, что никаких сомнений по поводу изначальной функции благородных растений — декоративно оформленные ряды колючей проволоки — не вызывали.
— Как вы думаете, Паулина, а ток между пальмами пропущен?
— Вряд ли… — несмотря на наброшенную ангоровую кофту, Паулина все время ежилась. Солнце, правда, светило вовсю, тем не менее, было довольно прохладно. — Насколько мне известно, Валечка, дерево не проводит электричество… Ты о чем-то беспокоишься?
— Считаете, не о чем?
— Не заводись! — Паулина с таким неподдельным любопытством созерцала ряды пальм, словно видела перед собой шеренги мужчин, каждого из которых надо во что бы то ни стало соблазнить.
— Вы хоть знаете, о чем со мной говорили и что вообще меня ждет?
— Естественно, знаю… — Паулина повернула в мою сторону как всегда идеально уложенную голову. — Мы же с израильтянами — партнеры в этом деле. А почему ты спрашиваешь, Валечка?
— Значит, дальше я поеду одна?
— Господи, что за девичьи метаморфозы?!.. — не отвечая на вопрос, Паулина пожала плечами. — Это же входило в твои планы с самого начала! Джон Уэйн в гордом одиночестве выезжает на тропу войны против племени белокурых индейцев с «Калашниковыми» вместо томагавков! Всего несколько недель назад ты и слышать ни о ком не хотела и вообще собиралась все сделать одна!..
— Неправда, я рассчитывала на помощь.
— А разве ты ее не получила?
— Ага, — кивнула я, испытывая уже знакомое желание окунуть идеально уложенную голову Паулины в тазик с соляной кислотой, чтобы вместе с макияжем с него навсегда сползло это мерзкое выражение самодостаточности. — Вместо защиты мне, бабе, собираются вручить заминированный конструктор типа «Сделай сам и попробуй не взлететь на воздух». Ну, не сволочи?!..
— А вот и наш храбрый и носатый рыцарь Ланселот! — Паулина выразительно повела подбородком в сторону аллеи, на которой появился Дов. С балкона второго этажа седая голова израильтянина напоминала движущийся одуванчик. — Кстати, милочка, один из авторов твоего конструктора…
— Утро перестает быть томным, — пробурчала я, чувствуя как сразу отяжелели мои ноги.
— Точно, — поддакнула Паулина. — Повстречать с утра еврея — значит испортить себе весь день.
— Вы действительно антисемитка, Паулина? — я почти реально ощущала рядом тазик с соляной кислотой.
— Я американка, милочка.
— Вы меня уже почти убедили, что это — одно и тоже.
— Господи, до чего вы все похожи! — улыбнулась Паулина. — Стоит вам только сделать один шаг по этим мерзким пескам, как в вас сразу пробуждается национальное самосознание! Это уже что-то из области биохимии…
— А почему, собственно, вас это злит?
— Наоборот, меня это радует, милочка, — возразила Паулина. — Евреи — соль земли. Жизнь без них была бы чрезвычайно пресной. С другой стороны, когда пища постоянно пересолена, это, согласись, раздражает…
— О чем спорим, уважаемые дамы? — с шумом отодвинув раздвижные стеклянные двери балкона, Дов стоял в проеме как проводник на пороге спального вагона.
— Теперь уже ни о чем, — улыбнулась Паулина, кивком приглашая израильтянина присесть. — Коль скоро вы явились сюда не обуглившись, эти пальмы действительно не проводят ток…
— Совсем не обязательно, — хмыкнул Дов, усаживаясь в кресло напротив. — Просто я знаю одно волшебное слово…
— Неужели, «пожалуйста»? — вяло съехидничала я.
— Почти угадали, мисс Спарк, — совершенно серьезно произнес израильтянин. — При входе я сказал «шалом», то есть, «мир». И, как видите, электрическая цепь разомкнулась. Она смыкается только при слове «война»…
— Может быть, от темы войны и мира перейдем к делу? — Паулина поежилась в своей ангоровой кофте. — Здесь становится прохладно, да и времени у нас не так много…
— Уже перехожу, — спокойно ответил Дов. Ни один мускул на его волевом, изрезанном морщинами лице, даже не дрогнул. Хотя я видела, что демонстративная бестактность Паулина была неприятна израильтянину. — Послезавтра утром, Вэл, вы вылетаете в Москву…
— Эту новость мне уже сообщили… — Я прикоснулась пальцем к кончику носа и даже ужаснулась от того, насколько он был холодным. — Мне было не очень удобно вступать в дискуссию с вашим боссом, Дов… Да он, собственно, и не дал мне такой возможности… Тем не менее, позвольте поинтересоваться: а почему, все-таки, именно я?
— Три соображения, Вэл, — сразу же откликнулся израильтянин, явно ждавший этого вопроса. — Во-первых, в такого рода заданиях у женщины очевидное преимущество перед мужчиной — ей проще реализовать намеченное, она вызывает меньше подозрений…
— А что, в Моссаде нет подходящих женщин?
— Дайте мне, пожалуйста, закончить, Вэл!..
Я ощутила на себе укоризненный взгляд Паулины и молча пожала плечами.
— Во-вторых, — продолжал Дов, — мы не можем быть уверенными до конца относительно срока вашего пребывания в Союзе. Возможно, несколько дней, но не исключено, что несколько недель… Стало быть, в расчет берется ваше прекрасное знание советской среды — язык, ментальность, круг знакомых, друзей и прочее. Ну, и в-третьих, что самое главное… — Дов вытянул указательный палец, словно призывая к повышенному вниманию. — Человек, с которым вам необходимо встретиться и установить тесный контакт, знает о вас буквально все. Скажу больше: он в числе весьма узкого, ПОСВЯЩЕННОГО круга лиц в руководстве КГБ, в котором, собственно, и родился приказ о вашей физической ликвидации…
— И тут как раз появляюсь я, собственной персоной! — меня даже передернуло от этого проявления типично мужского эгоизма. — Явка с повинной, ясное дело, значительно облегчит мою участь. И вместо пыток с последующим колесованием, меня просто пристрелят. Так сказать, приведут приговор в исполнение…
