Михель Гавен - «Роза» Исфахана
В дверь кто-то коротко постучал, и Джин оглянулась. В комнату заглянула Марьям.
— Доброе утро, ханум, — поздоровалась она весело и улыбнулась, обнажив желтоватые и не очень ровные, как у большинства жителей Исфахана, зубы. Вода, поставляемая в дома исфаханцев по свинцовым трубам времен шаха Аббаса, явно не способствовала ни здоровью людей, ни, естественно, их внешней привлекательности. — К вам можно, ханум? Вы уже проснулись?
— Да, Марьям, входи, — кивнула Джин. — Доброе утро.
— Как вы себя чувствуете, ханум? Я принесла вам утреннюю дозу лекарства. — Девушка держала в руках термос, точь-в-точь как тот, который стоял рядом с компьютером. — Доктор Маньер сказал, что сегодня он уменьшил дозу, как вы и просили, — сообщила Марьям, меняя термосы. — Хотя был очень недоволен при этом. Ворчал, что ваша самодеятельность до добра вас не доведет.
— Может, он и прав, — легко согласилась Джин. — Но я вынуждена так поступать, Марьям. Ведь дозы того препарата, который мне приходится принимать, рассчитаны на людей, лежащих в стационаре и соблюдающих полный покой. А мне лежать некогда, мне надо работать. Вот я и решила утреннюю дозу сократить, а вечернюю, напротив, увеличить. Я ведь не могу позволить себе лежать утром по два часа в постели, дожидаясь, когда пройдут негативные последствия инъекции.
— Вообще-то, ханум, я согласна с доктором Маньером, — серьезно заявила Марьям, забрав использованный термос, — вы относитесь к своему здоровью очень легкомысленно. Вполне могли бы и полежать в нашем стационаре, а доктор Маньер и о вас позаботился бы, и с вашими делами справился бы. Благо теперь у него есть помощник — доктор Нассири. Вдвоем бы они точно всё успели.
— Теперь уж дома отлежусь, — улыбнулась Джин, доставая из ящика стола пачку одноразовых шприцев. — Мы ведь скоро уезжаем, Марьям, я уже получила предварительное уведомление. Так что предупреди своих домашних: пусть начинают готовиться к отъезду. Здесь нам осталось жить неделю, не больше…
— Мы уезжаем?! В Швейцарию?! — глаза Марьям округлились, и от радости она едва не выронила из рук термос. — И все мы — я, моя сестра, моя слепая мама и старый отец — увидим наконец рай? Правда? Тот самый рай, о котором говорится в Коране? — На глазах девушки выступили слезы.
Джин подошла к ней, обняла за плечи.
— Ну, рай не рай, а Швейцарию увидите точно. А это, поверь мне, очень красивая страна. В Швейцарии много изумительных озер и гор. Только швейцарские горы, в отличие от иранских, густо покрыты растительностью и от обилия у их подножий озер кажутся иногда зелеными, а иногда — голубыми.
— Голубыми?! — завороженно повторила Марьям. — А можно, ханум, — спросила она смущенно, — я буду ходить в Швейцарии без платка? Вот как вы, с распущенными волосами?
— Можно, конечно, там это не запрещается, — рассмеялась Джин. — Но только с позволения отца, — добавила она строго, — ведь мусульманские традиции имеют силу и в Швейцарии.
— Ну уж нет, я отца даже спрашивать не буду! — смело заявила Марьям. — В Швейцарии это не обязательно, думаю. Вы ведь возьмете меня к себе на работу, ханум? — она с надеждой заглянула Джин в глаза.
— Обязательно возьму, — успокоила её Джин. — Но считаю, что сначала тебе нужно пойти учиться. Впрочем, учебу можно совмещать с работой, не вижу тому никаких препятствий.
— Точно, я буду учиться и попутно — работать с вами, ханум, — мечтательно закатила глаза Марьям. — А поскольку у меня появятся собственные деньги, я смогу снять себе отдельное жилье. Очень уж устала я от родительского контроля, ханум, — призналась она смущенно. — То и дело слышу: это нельзя, так не принято, это не положено, что соседи скажут? Никакой личной свободы, ханум, — Марьям поморщилась, словно проглотила что-то кислое. — Здесь, в миссии, совершенно другая жизнь, чем дома. Здесь люди вокруг, я всё время чем-то занята, постоянно кому-то нужна, каждый день узнаю для себя что-то новое. Интересно, в общем. А дома приходится постоянно сидеть взаперти: нельзя, мол, незамужней девушке одной по улицам расхаживать, вдруг что случится? А что случится-то? — пожала она плечами. — Я ведь не ребенок уже, всё понимаю. К тому же медсестрой работаю, всякого успела повидать. А у родителей одни только страхи на уме да разговоры об одном и том же: кто куда пошел, кто за кого замуж вышел, у кого какие дети родились. Обожают пить чай с сахаром вприкуску и соседям косточки перемывать. Надоело уже их слушать! А в Швейцарии — совсем другое дело. Вы говорили, ханум, что незамужней девушке там можно ходить по улицам совершенно спокойно. И во что она одета — никого не касается. И даже если с мужчиной идешь — никто не остановит и не спросит беспардонно, как у нас здесь: кем, мол, вы друг другу приходитесь и куда направляетесь.
— Нет, там не остановят и не спросят, — подтвердила Джин с улыбкой. — Швейцария — свободная страна. Там каждый живет, как считает нужным, и никто его не преследует. Если, конечно, он не нарушает законы, то есть не преступник.
— Ну, это я понимаю, ханум, — с серьезным видом кивнула Марьям. — Я вот только одного теперь боюсь, — она озабоченно сдвинула брови к переносице, — вдруг мои передумают уезжать отсюда? Мама, я знаю, не хочет, боится. Она же слепая, любых перемен в жизни очень опасается. Она ведь и на машине-то сроду не ездила, а тут дорога дальняя, самолетом придется лететь. Мама много лет вообще за пределы дома не выходила, а тут вдруг — Швейцария! Не знаю, согласится ли… Отец с сестрой меня, правда, поддерживают. Отец говорит, что хочет хоть на старости лет пожить в достатке, устал уже от нищеты беспросветной. А вот как маму убедить, я не знаю, — вздохнула Марьям. И вдруг встрепенулась: — Ханум, а может, мне сказать ей, что в Швейцарии её прооперируют и вернут ей зрение? Здесь-то, в Иране, отец поначалу много с мамой по врачам ходил, да только кто мы такие? Не чиновники, не муллы, а обычные бедные крестьяне, да и то безземельные. В деревне просто живем, вот и считаемся крестьянами. Все местные врачи говорили, что операцию можно сделать, только надо в квоту попасть. А мы как ни придем — квота уже закончилась. Отец просил даже, чтобы хоть раз заранее предупредили, когда записываться надо, да только кому это нужно? Из здравотдела никто к нам и не зашел ни разу, не спросил, как у мамы дела. Вот отец и махнул на всё рукой в итоге: доживем как-нибудь, сказал. А по ночам, я слышу, часто плачет от бессилия. Мне так жалко его, ханум, что всех местных врачей иногда хочется порвать на части, — скрипнула зубами девушка.
— Успокойся, Марьям. И маму успокой: обязательно скажи, что в Швейцарии ей вернут зрение без всяких очередей и квот. — Джин ласково убрала со лба девушки выбившиеся из-под платка волосы. — Здесь, в миссии, мы, к сожалению, не можем этого сделать, поскольку у нас нет специального оборудования и врачей-офтальмологов. А в Швейцарии твою маму сначала тщательно обследуют, поставят диагноз, и уж потом будут решать вопрос насчет операции. Сколько твоей маме лет?
— Сорок шесть, но из-за слепоты она выглядит настоящей старухой, — ответила Марьям грустно.
— Ну, она ненамного старше меня, оказывается, — улыбнулась Джин. — И если зрение к ней вернется, то и жизнь её непременно преобразится. Вот увидишь, Марьям, твоя мама сразу помолодеет.
— Я даже мечтать об этом не смею, — всхлипнула Марьям, прислонившись головой к плечу Джин. — Если бы вы, ханум, не взяли меня на работу в миссию, я вообще не знаю, как бы мы жили. Из сил выбивались бы да гроши зарабатывали. У нас с сестрой только один выход был — замуж удачно выйти. Но кто ж возьмет в жены дочерей нищего отца и слепой матери? Соседки о нас с сестрой так и судачили: какие, мол, из этих нищенок жены, если слепая мать даже ведению хозяйства их обучить не может? Неумехами, мол, обе растут: ни стирать, ни готовить, ни дом в порядке содержать не способны. Я обижалась, плакала. А отец успокаивал: злые люди, мол, что с них взять? Зато как только вы меня в миссию взяли, соседки мигом рты позакрывали, — злорадно усмехнулась Марьям. — То, бывало, нос от всей нашей семьи воротили и даже нечистоты под забор подбрасывали, а тут с отцом чуть ли ни с другого конца улицы здороваться начали. А уж когда вы несколько раз за мной на машине заехали, так и со мной издалека раскланиваться начали. — Она вдруг снова всхлипнула. — Я отцу уже намекала, что маму в Швейцарии могут вылечить, а он удивляется: неужели, мол, чужие люди могут вот так запросто, ни с того ни с сего и маму вылечить, и жильем нас в своей стране обеспечить, и образование вам с сестрой помочь получить? Тяжелая у него жизнь была, вот и не верит он в добро, да еще и от посторонних людей…
— Ничего, скоро сам во всем убедится, — ободряюще улыбнулась Джин и вытерла концом платка слезы со щек Марьям. — Ты, главное, скажи им, что выезжаем мы через неделю и что брать с собой ничего не надо. Ну, кроме документов и разве что каких-нибудь памятных вещей. Только не забудьте взять результаты обследований твоей мамы у местных окулистов: они понадобятся швейцарским докторам, чтобы узнать, чем была вызвана слепота и как протекала на первых порах. Заодно решите, что будете делать с домом: продавать или родственникам оставите. В общем, начинайте готовиться, времени у нас не так уж и много. Поэтому сегодня отправляйся домой с работы пораньше, — разрешила Джин, — обсуди всё со своими. Если они ехать все-таки не захотят, предупреди меня заранее. Тогда поедешь одна, но предварительно получив здесь, в Иране, разрешение отца. Не побоишься ехать в чужую страну одна, без родственников? — спросила Джин, пристально посмотрев на Марьям.
