Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры

Новая, не менее грозная опасность угрожает республике, и теперь история выбрала его — Марка Туллия Цицерона, предоставив ему возможность спасти Отечество.

Глубокой ночью в триклиний, наконец, вошел Помпотий.

— Как? — вырвалось у Цицерона.

— Все в порядке, — коротко ответил претор, — все задержаны.

— А письма? Вы нашли их?

— Да, письма к вождям аллоборгов. Вот они, — достал свитки Помпотий.

Цицерон жадно развернул их, пробежал глазами, посмотрев на подписи.

— Это они, — радостно сказал он, — наконец-то. Теперь все в моих руках. — Он сжал свитки, рассмеявшись коротким, отрывистым смехом. Посмотрев на претора, он добавил: — Хвала богам, мы сумели опередить их. А теперь… — Голос его окреп, и он выпрямился. — Властью, данной мне римским народом и сенатом, я приказываю арестовать заговорщиков, указанных в этих письмах, — Лентула, Цетега, Габиния, Статилия.

— Я не могу этого сделать, — твердо сказал Помпотий, — в пределах города имеет право арестовывать только городской претор, а Лентул сам является претором.

— Да, — согласился Цицерон, — закон прежде всего. Я пошлю за другим претором — Гаем Сульпицием. Пусть Сульпиций проверит и дом Цетега.

Едва Помпотий вышел из триклиния, как Цицерон громко расхохотался, не сдерживая своей радости. Услышав этот смех, Теренция, стоявшая в этот момент у дверей триклиния, улыбнулась впервые за эту ночь.

На рассвете следующего дня сенат, спешно собранный в храме Согласия, ждал очередного выступления консула.

Цезарь, увидев Красса, быстро подошел к нему.

— Кажется, Цицерон добыл доказательства, — тихо сказал Цезарь, усаживаясь рядом с цензором.

— Откуда ты знаешь? — спросил Красс. — Впрочем, иногда я думаю, что ты знаешь о каждом в нашем городе.

— У меня потому такие огромные долги, — вздохнул Цезарь, — что за различные сведения приходится платить большие деньги. — При упоминании о деньгах Красс подозрительно засопел и, потеряв всякий интерес к беседе, отвернулся в другую сторону.

Сенаторы, заметив, как в зал вошли в полном вооружении и встали у дверей городской претор Гай Сульпиций и префект Аврелий Антистий, встревоженно переглянулись. На ростральную трибуну поднялся Цицерон. Он не скрывал своего торжества.

— Сегодня ночью великие боги во второй раз спасли Рим, — начал он, поднимая руку, — на Мульвийском мосту легионерами преторов Флакка и Помпотия случайно задержаны послы галльского племени аллоборгов и Тит Вольтурций. У них были изъяты письма, в которых заговорщики просили… — Цицерон сделал эффектную паузу (Лентул, сидевший внизу, заметно побледнел) и громко произнес: — …помощи в начинающемся восстании.

Сенат взорвался криками проклятий.

— Доказательства, — крикнул Луций Бестиа, — где доказательства?

— Вот они, — произнес Цицерон, поднимая свитки, — в них не только подробные планы заговорщиков, но и их имена с личными печатями. Сегодня ночью арестованы Цетег, Габиний, Статилий, четвертый находится среди нас. Это наш… — Он снова сделал свою знаменитую эффектную паузу и, резко выбросив вперед руку с зажатыми свитками, закричал: — …городской претор Корнелий Лентул Сура.

В зале поднялся невообразимый шум. Лентул сидел молча, словно не в силах пошевельнуться. Цицерон подозвал Сульпиция.

— По моему решению наш второй городской претор Гай Сульпиций сделал обыск в доме Цетега. Он расскажет всем, что он там нашел.

Сульпиций вышел на середину.

— Мы были вместе с Антистием, — сурово подтвердил претор, — и нашли там более трехсот отточенных мечей и кинжалов, а также паклю и серу в больших количествах.

— А как объяснил это Цетег? — спросил своим визгливым голосом Катул.

— Никак. Он молчит, — пожал плечами Сульпиций.

— Позовите Тита Вольтурция, — предложил Катон, — мы обязаны разобраться до конца.

По знаку Цицерона двое легионеров ввели в зал испуганного Тита Вольтурция.

— Встань ровно, — громко сказал Ваттий Иссаварик, председательствующий сената, — ты стоишь перед римским сенатом и консулами.

Юноша попытался выпрямиться, но его била сильная дрожь.

— Ты вез письма к аллоборгам? — спросил Ваттий.

Юноша молчал, озираясь вокруг. Цицерон понял, что наступил самый решительный момент.

— Я предлагаю, — начал он, — гарантировать от имени сената прощение Титу Вольтурцию, если он расскажет нам всю правду, исполнив свой долг. Думаю, что сенат поддержит такое предложение.

— Протестую, — закричал сверху Катон, — всякая сделка с заговорщиками аморальна.

Но многие уже согласно кивали головами, доносились одобрительные крики. Ваттий Иссаварик, посмотрев по сторонам, утвердительно кивнул головой.

Цицерон правильно все рассчитал. Ошеломленный юноша, увидевший столько знаменитостей, напуганный арестом и необычностью происходящего, был окончательно сбит с толку.

— Сенат Рима простит тебя, Тит Вольтурций, — торжественно сказал Ваттий, — если ты расскажешь нам правду и исполнишь свой долг гражданина…

Испуганный Тит вертел головой, не соображая еще, что происходит. Решив, что юноша достаточно подготовлен, Цицерон перешел к допросу.

— Ты вез письма вождям аллоборгов? — спросил консул.

— Да, — кивнул Тит.

— Кто их передал тебе? — закричал невыдержанный Домициан, нарушая заранее заготовленный сценарий.

Юноша собрался с мыслями.

— Кто? — строго переспросил Цицерон.

— Лентул, — почти неслышно выдохнул Тит.

Сенаторы громко закричали проклятия, оскорбления. Претор сидел точно пригвожденный, не пытаясь пошевелиться.

Цицерон с трудом восстановил тишину.

— Кто был еще? — быстро спросил консул.

— Цетег, Габиний, Статилий и Цепарий.

— Ты знаешь их планы?

— Они хотели… Они хотели поднять мятеж в городе.

Теперь уже кричали все. Некоторые встали, пытаясь пробиться к Лентулу. Цицерон посмотрел на Ваттия Иссаварика и, когда тот согласно кивнул, сделал знак рукой Сульпицию. Гай Сульпиций подошел к Лентулу.

— Именем римского сената и народа ты арестован.

Лентул машинально поднялся, снял с себя окаймленную пурпуром тогу, отдав ее Сульпицию. Затем, набросив на плечи темный плащ, он вышел в сопровождении легионеров. Со всех сторон раздавались проклятия.

Ошеломленные сторонники Катилины молчали. Все случилось слишком быстро, и у них не было даже малейшей возможности помешать аресту Лентула.

Цезарь услышал неприятно дребезжащий голос Катула:

— Они хотели пролить кровь, пусть теперь прольется их собственная кровь.

Глава XXII

Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поля к полю, так, что другим не остается места, как будто бы одни поселены на земле.

И настал день иом-кипура. Десятый со дня рашхашаны — день великого прощения и милосердия. С самого раннего утра у дверей домов начали появляться немногочисленные прохожие, одетые в длинные одноцветные одеяния, сдержанно поздравляющие друг друга с праздником. И жрецы читали изкор — поминальную молитву по умершим близким. Пост иом-кипура начинался с заходом солнца предыдущего дня и заканчивался с появлением звезд в день текущий. Но на улицах города не было слышно радостного оживления грядущего праздника, задорных ребячьих выкриков, громких мужских голосов, звонких девичьих шуток. Шойхеты, уже несколько дней готовившие специальное кошерное мясо для верующих, напрасно ждут в лавках своих покупателей. Закрыты многие таверны и базары. Пусто в храмах иерусалимских.

Только в одном храме много людей, и его массивные тяжелые двери закрыты с внутренней стороны, ибо в нем уже третий месяц находятся осаждаемые римлянами иудеи. В священный город пришла война, и, казалось, весь Иерусалим пропитан особым составом холодной грязи, горячей крови, солдатского и лошадиного пота, миазмами человеческого ужаса, страха, страданий. И теперь, даже в священный день иом-кипура, когда радость милосердия всемогущего Яхве переполняет сердца истинных иудеев, лики сынов иерусалимских исполнены скорби и страдания.

Вот уже восемь недель два легиона Помпея осаждают храм Иерусалима, национальную святыню и главный религиозный центр всех верующих иудеев. Но почему так спокойно в городе? Почему горожане не ударят в спину римлянам, видя, как те безжалостно истребляют их братьев и сестер? Почему молчат жрецы иудейские?

Увы! Великие государства зачастую разлагаются извне. Удары внешних врагов только довершали это разрушение. Давний конфликт в Иудее между двумя религиозными группами, саддукеями и фарисеями, принял настолько непримиримый характер, что потребовалось вмешательство чужеземцев.