Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. В ловушке

Телефон зазвонил неожиданно и властно.

вторялась почти в точности. «Почти» — потому что в холле пребывала еще одна личность — нестарый патлатый чувак, перезрелый плейбой, одетый в линялые синие джинсы и джемпер, скроенный из множества цветных лоскутков. Он сидел чуть в стороне от Андропова на невысоком табурете и внимательно разглядывал свои ногти.

Увидев меня в проеме двери, Великий Пожиратель Южных Плодов на мгновение оторвался от персика, кивнул мне с такой будничностью, словно это не по его монаршему изволеныо меня, как простую бандероль, бросали из конца в конец света, и вернулся к прерванному делу.

— Садитесь, Валентина Васильевна, — сказал «плейбой», указав на кресло.

Презирая себя за все сразу, я села.

— А вам к лицу заграница... — Андропов завершил наконец предварительный ритуал и вонзил в персик явно не искусственные зубы. — Угощайтесь! — он радушно повел рукой в сторону вазы с фруктами.

— Спасибо, я сыта.

— Я хочу представить вам моего помощника, Матвея Ильича Тополева.

«Плейбой» привстал с табурета и церемонно нагнул голову. Я подумала, что ничего хорошего от встречи с этими типами ждать не приходится.

— Юрий Владимирович, разрешите задать вопрос?

— Узнаю профессиональную хватку, — хмыкнул Андропов.

— Так да или нет?

страшном доме. — И я не знаю, сколько продлится это одиночество — год, пять, десять лег, всю жизнь... Ты умница, и тебе не свойственны глупые поступки. Но если ты почувствуешь, что находишься на грани срыва, переведи дух и подумай. Как следует подумай, Вэл, и спроси себя: в чем причина? И ты поймешь, что тебя просто подводят к этому состоянию, с тобой играют, тебя провоцируют...

— Кто из нас русский, Юджин, — ты или я?

— Андропов...»

— Может, вы и меня введете в курс дела? — мой голос казался мне чужим. — Если я написала заявление об уходе по собственному желанию, значит, у меня были серьезные причины?

— Ну, разумеется! — поддакнул Тополев. — Вы намерены написать книгу.

— Книгу, вот как?.. — я постепенно приходила в норму. Еще несколько усилий, еще немного... — Может, подскажете, о чем?

— Охотно, — тонко улыбнулся «плейбой». — Сборник театроведческих эссе. Вы, кажется, даже договор заключили с издательством.

— Ну как же! А потом сразу побежала в редакцию и накатала заявление.

— Вот видите, Валентина Васильевна, как хорошо вы все помните, — Андропов почти завершил очистку второго персика, и было неясно, что именно так порадовало шефа КГБ — моя вернувшаяся память или непрерывная спираль кожуры, стекавшая из-под его холеных рук.

— Юрий Владимирович, а где именно я буду писать свои эссе? — я уже вошла в ритм беседы

— Послушай, ты, говно в костлявой заднице! Ты думаешь, я гам выворачивалась наизнанку, строила из себя то блядь, то праведницу, дрожала под пистолетами цээрушников и общалась с вашими долбаными мордоворотами в смокингах, которых не то что на порог — в совмещенный сортир при кожвендиспансере пускать нельзя из-за врожденного дебилизма после кривых щипцов акушера, — ты думаешь, что все это я терпела для того, чтобы ты тут разыгрывал передо мной майора Пронина, педерастина стоеросовая?! Да кто ты такой, мать твою за ногу, срань инфантильная?! По какому праву ты, гнида, изображаешь передо мной советскую власть и ее карающий меч?! Лучше бы засунул этот меч вместе с вашим вонючим щитом к себе в жопу! Да что ты видел в своей недоделанной жизни, кроме кремлевских пайков, служебных тачек и групповухи в виде вылизывания всех начальников кряду? Ты ж понимаешь, следователь на мою голову!..

Я выдохлась.

В комнате воцарилась гробовая тишина. В глазах Тополева читалось такое изумление, словно он увидел у меня на коленях своего шефа.

— Вы все сказали, Валентина Васильевна? — осторожно осведомился он.

— На сегодня все, — отрезала я и закурила. Наоравшись, я почувствовала необыкновенную легкость в теле, словно меня накачали гелием.

— Тогда до завтра?

— Как угодно... — возможно, это была только иллюзия, но меня не покидало ощущение некото-

— Знаю, знаю! — Тополев ухмыльнулся. — В костлявую задницу. Вы начинаете повторяться — еще один признак усталости.

— Я уже жила на такой вилле. Правда, она принадлежала ЦРУ.

— Ну, поживете теперь на даче КГБ. Вы же любите острые ощущения, не так ли?..

— Мне нужно сообщить матери о своем приезде. Могу я отсюда позвонить?

— Пока это невозможно.

— Почему? Она старая и больная женщина...

— Вашу мать уже поставили в известность, что вы задерживаетесь еще на неделю в Париже. Творческие проблемы...

— А из Парижа хоть позвонить можно?

— Нет. Пока нет.

— Что так?

— Международные линии сильно перегружены и не справляются с заказами. Вы еще из Аргентины послали матери телеграмму о том, что задерживаетесь. Как видите, уважаемая Валентина Васильевна, все предусмотрено. А теперь отдыхайте...

42

Ближнее Подмосковье. Дача Ю. Б. Андропова

14 декабря 1977 года

Моя мама умеет читать сны.

Я знаю это от посторонних людей — таких же, как она, усохших учителок мытищинской средней школы, живущих на пенсии, воспоминаниях и нитроглицерине. Мне даже говорил кто-то из них, что займись мама этим делом профессионально (то есть, грубо говоря, за деньги), она могла бы вести вполне обеспеченный образ жизни, не гнуть ночами спину над тетрадками дебилов, излагающих на бумаге впечатления об Онегине как лишнем человеке, и не отдавать ежемесячно половину зарплаты в счет долга за мою кооперативную квартиру.

Как-то в один из моих редких наездов в Мытищи, когда мама на радостях рванула на местный рынок за витаминами для экстренного восстановления гемоглобина в крови отощавшей дочурки, а я пыталась навести хоть какой-то порядок в книгах, журналах, фотографиях и газетных вырезках, которыми — за исключением кровати да старого-престарого трельяжа, усыпанного пудрой, — была меблирована ее конура, в комнате появилось странное создание — дама лет шестидесяти — ста в парчовом платье, ажурных чулках, резиновых ботах и с китайским веером в синих кукольных пальчиках, которым она, несмотря на проливной октябрьский дождь за окном, жеманно обмахивалась. Назвавшись маминой приятельницей по имени Аделаида Гидеоиовна, дама грациозно присела на краешек трельяжа, щелкнула костяными пластинками веера и сказала, что ей назначено.

Бабуля оказалась презанятной. В ожидании мамы мы с ней пили чай, говорили о фильмах Ромма, а когда я осторожно поинтересовалась, на предмет чего ей, собственно, назначено, дама всплеснула венозными ручками:

— Сны, милая моя, сны!

— Она действительно толкует сны?

— Фи, — дама брезгливо поморщилась, — что за вульгарное слово? Она читает их. Помните, у Ахматовой, нет, у Блока... Словом, она заглядывает в сны сквозь магический кристалл.

— Откуда у нее это?

— А вы разве не знаете? — на лице Аделаиды Гидеоновны отразилось изумление. — Вы же самый близкий для нее человек! Неужели она?.. — Старушка пожевала сухонькими губками, задумалась, потом просветлела и удовлетворенно кивнула. Видимо, сама себе она уже объяснила этот феномен разобщенности поколений. — Дело в том, миленькая, что вашей маме было знамение.

— Что было?

— Знамение. Она ведь, как выразился бы Велимир Хлебников, живет вне.

...Несколько раз я пыталась использовать мамины способности и просила сс объяснить, что значит тот или иной сон. Мама краснела, страшно смущалась и говорила, что все это ерунда. И вот теперь, меряя шагами свою уютную, заставленную финской мебелыо камеру гэбэшной тюрьмы дачного типа, я думала о том, что если есть на земле человек, способный растолковать мне мой непрекращающийся двухнедельный кошмар, то это только она. В том случае, естественно, если у меня окончательно поедет крыша и я решусь убить собственную мать подробностями жизни двойного агента...

Утром следующего дня, когда в томительном поиске хоть какого-нибудь занятия я вымыла го-

— Естественно.

— Преследуете какую-то конкретную цель?

— Преследую, — кивнул Тополев. — С сытым человеком легче общаться.

— Через желудок путь лежит только к сердцу мужчины.

— А к сердцу женщины?

— Насколько я могу судить, вы уже благополучно миновали возраст отроческих поллюций, так что могли бы не задавать идиотские вопросы.

— С вами очень трудно разговаривать.

— Но нужно, да?

— Да.

— Хотите — облегчу вашу задачу?

— С вашим характером?

— Хотите или нет?

— Ну, допустим.

— Говорите со мной, как нормальный человек с нормальным человеком. Перестаньте видеть во мне замаскированного агента империализма. Не расставляйте мне ловушки, не хитрите, не играйте словами. Спрашивайте в лоб — и, возможно, мы сэкономим время.