Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
— Какое благородство, — разозлился Манлий, — ты знаешь, почему я не смог взять Пренесте. Именно из-за этих свободных трусов. Будь в моем распоряжении несколько сотен гладиаторов, я давно бы сидел в крепости.
— Я все сказал, — гордо поднял голову Катилина и, обращаясь к центуриону, добавил: — Иди и объяви по всему лагерю: «Римский консул Катилина не принимает в свой лагерь рабов и гладиаторов. Он римлянин, и честь Рима для него выше собственной судьбы».
Центурион молча выслушал приказ, бесстрастный, как настоящие римские легионеры. Кивнув головой, он вышел из палатки.
Едва он скрылся, Манлий закричал:
— Юпитер всеблагой лишил тебя разума. Как ты не понимаешь, что рабы и гладиаторы понадобятся нам в этой войне. Без них мы не сможем победить римское войско.
— Какое войско? — презрительно спросил Катилина, отстегивая тогу. — Кто его поведет? Болтун Цицерон или неудачник Антоний, который никогда не пойдет против меня? Помпей далеко, а в Риме нет достойного полководца.
— А Красс или Цезарь? — спросил Манлий.
— Они тоже не пойдут против меня, — немного неуверенно сказал Катилина и тут же быстро добавил: — Но Цицерон никогда не доверит им набор легионеров.
— С гладиаторами мы были бы сильнее в тысячу раз, — покачал головой Манлий, — нельзя было отказываться от них. Если мы победим, все забудут, что мы использовали их. А если проиграем, нас все равно распнут. Так какая разница — вместе с ними или отдельно?
— Для нас нет разницы, — согласился Катилина, — но для чести Рима мы не должны превращать нашу борьбу в обычное восстание рабов. Тогда от нас отвернутся все римляне.
— Ты раньше не был таким, — мрачно изрек Манлий, — ты стал слишком рассудительным, Катилина. Это на тебя не похоже.
— Я стал римским консулом, Манлий, — возразил патриций, — и тебе действительно нужно удвоить охрану лагеря. И объяви: в чьей палатке найдут вино, тот будет предан смертной казни. Мы на войне и должны жить по законам этой войны. Распорядись увеличить территорию лагеря. Думаю, к нам скоро присоединятся сторонники из других городов. Если у меня будет хотя бы тридцать тысяч человек, я пойду на Рим и, клянусь эриниями ада, я возьму этот город, — сжал кулаки Катилина.
Манлий покачал головой:
— Это не так просто, Катилина. Рим еще очень силен.
— Показное величие, — насмешливо сказал патриций, — мы сломим его, объявив власть народа вместо власти развратных сенаторов.
Пока в палатке Катилины шел спор, у северных ворот лагеря разгорелся спор между рабами, столпившимися у ворот, и римскими легионерами, не пускавшими их в лагерь. Лагерь заговорщиков, расположенный в долинах Этрурии, был устроен в традиционном римском стиле. Со всех сторон лагерь окружали ров и возведенный земляной вал, укрепленный частоколом. Ровные ряды палаток тянулись по всему квадрату лагеря. В центре находился преторий, где размещалась палатка полководца и приносились жертвы богам. Скорость, с которой римляне сооружали свои лагеря, надежность этих своеобразных фортификационных сооружений вызывали восхищение современников.
Стоявшие у ворот легионеры, высокомерные и надменные, подобно многим своим согражданам, начали издеваться над пришедшими. Рабы, среди которых было много гладиаторов, обнажили свои мечи, приготовившись к схватке, когда, наконец, появился центурион.
— Остановитесь, — громко приказал он. — Римский консул, Луций Сергий Катилина, не желает принимать презренных рабов и гладиаторов в свой лагерь. Мы не будем преследовать вас, вы можете уйти.
— Почему? — раздались гневные голоса из толпы. — Почему Катилина не принимает нас?
— Он римлянин, — важно сказал центурион, — и он не может запятнать себя сговором с презренным сбродом.
— Во имя великих богов! — гневно закричал один из гладиаторов. — Я тоже римлянин и получше тебя, Тиберий. Если бы Юпитер был ко мне благосклонен, я бы сейчас стоял на твоем месте. Только из-за долгов я оказался в гладиаторах, и ты это хорошо знаешь.
— А я? — закричал другой. — Меня обманули проклятые кредиторы, и я не сумел себя выкупить. Значит, я уже не римлянин?
— Убирайтесь! — гневно сказал Тиберий. — Иначе я прикажу распять вас.
— Только попробуй! — снова закричал первый из гладиаторов. — Скорее я проткну твое вонючее тело своим мечом, и ты отправишься на свидание с Хароном.
— В линию, — скомандовал разъяренный Тиберий своим легионерам.
Те послушно выстроились.
— Вперед! — закричал центурион и бросился первым с обнаженным мечом на стоявших гладиаторов.
Гладиаторы и рабы не захотели отступать, и началась ожесточенная схватка. Услышав крики и шум, из лагеря начали выбегать вооруженные легионеры, и вскоре пришельцы были обращены в бегство, за исключением тех, кто остался корчиться на земле в лужах собственной крови.
Отказ Катилины принимать рабов и гладиаторов в свой лагерь стал известен в Риме буквально на следующий день. Это известие еще больше укрепило авторитет заговорщиков у люмпенов городского плебса. Ничто так не импонирует люмпену, как подтверждение его принадлежности к избранной нации. Именно поэтому национализм всегда находил свою питательную среду среди разложившихся представителей среднего класса и подонков из числа люмпенов. Среди десятков тысяч римлян, жадно требующих «хлеба и зрелищ», было немало бездомных бродяг, не имеющих ничего за душой, кроме своего римского гражданства, позволяющего им существовать на подачки магистратов и триумфаторов.
Римский плебс постепенно развращался незаработанным хлебом и незаслуженными богатствами. Победы Мария, Суллы, Лукулла, Помпея становились не только источниками неслыханных богатств, стекавшихся в Рим, но и одной из главных причин разложения целого народа, привыкающего к мысли о хлебе, не заработанном собственным потом.
Страна, граждане которой уже не могут прокормить свое отечество, народ, привыкший к чужому хлебу, начинают переживать естественный процесс разложения и деградации, становясь нахлебниками в собственном государстве. Постепенно формировался целый класс таких нахлебников, не привыкших трудиться, сеять, пахать, выращивать хлеб. Такой класс потенциально нес в себе угрозу демократии, ибо был продажен по своей сущности, всегда готовый переметнуться на сторону более удачливого победителя.
Более всего говорят о чести бесчестные люди. Именно поэтому отказ Катилины столь восторженно приветствовали разложившиеся и опустившиеся низы римского общества, предпочитавшие громкогласные рассуждения о чести и добродетели своему бесчестному и недобродетельному поведению.
В один из таких дней, когда рассуждения о лагере Катилины занимали умы и сердца римлян, Красс и Цезарь сидели в таверне на Авентине, там, где берет начало Остийская дорога, у построенного впоследствии Большого цирка.
Таверна принадлежала богатому нурсийскому торговцу Амбусту Вибулиану и управлялась Пинарием, бывшим легионером Суллы, уже двадцать лет назад вышедшим на покой. Сумев привезти в Рим часть награбленного, Пинарий с помощью Амбуста открыл эту таверну, и она считалась одной из самых лучших в городе.
Красс, не любивший посещать подобные заведения, недовольно хмурился, когда из-за соседних столов раздавались громкие крики в честь Катилины. В отличие от таверны Эвхариста, заведение Пинария было намного больше и состояло из нескольких просторных залов. Негодуя на себя в душе, Красс брезгливо морщился, сидя за столом, и в который раз проклинал себя за согласие зайти в этот кабак вместе с Цезарем. Все знали о непонятной любви Цезаря к злачным заведениям города. Теперь они сидели за столом в ожидании вина, стараясь не привлекать к себе внимание людей.
— И все-таки я не могу понять тебя, Юлий, — сказал недовольно Красс, — какое наслаждение ты находишь в посещении подобных мест. Великие боги соединили в твоем лице два самых известных римских рода — Юлиев и Аврелиев, а ты приходишь сюда, чтобы пообщаться с этим сбродом.
Красс, не принадлежавший по происхождению к старинным римским родам, а выдвинувшийся в первые ряды благодаря своему богатству и связям, всегда немного завидовал Цезарю, имевшему столь блестящие генеалогические корни. Справедливости ради следует отметить безусловные полководческие и государственные таланты Марка Лициния Красса, помогавшие его стремительной карьере.
— Это римский народ, Красс, и его надо знать, — тихо сказал Цезарь.
— Презренный сброд, — снова покачал головой Красс.
— Из такого сброда состоят наши легионы. А это уже реальная сила. Разве тебе не интересно знать, что думают твои легионеры? — спросил, улыбаясь, Цезарь.
— Нет. На войне они обязаны лишь выполнять мои приказы, — твердо сказал Красс, — и в случае отказа повиноваться я наказываю провинившегося. У меня не бывает времени выслушивать каждого из них.
