Операция «Империал» - Александр Григорьевич Звягинцев
«Итак, что мы имеем? Наглую провокацию ЦРУ, подставившего Майера, или дело, которое прогремит на весь Союз? Старик привел ряд фактов, и их, даже не засвечиваясь, легко можно проверить, — рассуждал Оболенцев. — Может, именно в этом и состоит весь план? Сначала дать заглотнуть наживку, а потом подсечь и вести куда следует. Ведь самые гениальные провокации всегда рождались из полуправды».
Но профессиональная интуиция подсказывала: Майер был искренен. «Однако одному такое дело не поднять, — продолжал просчитывать Оболенцев. — Нужен опытный оперативник — свой, преданный человек. Может, Ивану Ярыгину предложить? Недаром Волкодавом прозвали. Да, пожалуй, он будет то, что надо. Если удастся его уговорить за счет отпуска махнуть во всесоюзную здравницу, то за неделю управимся, и в случае удачи — прямо к Надеинову. Как заместитель Генерального прокурора СССР он тогда курировал дело „Океан“ и хорошо его помнит. Правда, неизвестно еще, как он отнесется к такому открытию, ведь удачей это вряд ли можно будет назвать».
В холл Оболенцев спустился раньше других. Он спешил навстречу событиям, и остановить его уже не могло ничто.
Портье, приняв у него ключи от номера, к удивлению Оболенцева, протянул оставленный на его имя конверт. Вскрыв его, он увидел фотографию Майера, снятого на фоне отеля «Империал». На фото четко просматривалось название. В конверте также лежала записка, где лаконично было начертано: «С этой фотографией вам поверят». Покрутив снимок в руках, Оболенцев увидел на обратной стороне размашистую роспись Майера, под которой старик разборчиво вывел: «Нью-Йорк, 24 мая 1981 года».
Друзья объединяются
Полет в Москву был долгим и нудным. После Шеннона почти все как по команде уснули. Оболенцев одновременно с завистью и ненавистью вслушивался в свистящие, сопящие, рычащие звуки. Ему хотелось точно так же, закрыв глаза, безмятежно уснуть. Но каждый раз, когда он их закрывал, бесконечный калейдоскоп событий минувших дней выстраивался в цепочку, мозг включался в работу, анализировал, сопоставлял, делал выводы, неизменно вырывая его из безмятежного состояния. Оболенцев даже пытался отвлечься, считая идущих слоников. Однако после десятого или пятнадцатого животного обязательно возникал Майер. Когда же ему удавалось усыпить и Майера, чей-то вулканический храп обязательно взрывал установившийся в салоне общий звуковой фон, и Оболенцев, открывая глаза, каждый раз про себя чертыхался.
В Москве ему повезло больше. В Шереметьеве Карпеца встречала служебная «Волга», и тот любезно предложил подвезти его домой.
Бессонная ночь давала себя знать. Поэтому, прежде чем связываться с Ярыгиным, Оболенцев принял дома контрастный душ, лишь потом, завернувшись в махровый халат, стал звонить приятелю.
Ярыгин сразу же снял трубку, будто ждал его звонка.
— Говорите! — требовательно сказал он.
— Сколько сбросишь за добровольное признание? — пошутил Оболенцев.
— Кирилл! — обрадовался Ярыгин. — Что так быстро вернулись, Кирилл Владимирович? — ехидничал он. — Не иначе, вас объявили «персоной нон грата»!
— В гости к тебе собираюсь!
— В гости не получится! Ремонт я затеял.
— Не вовремя! — не сдержавшись, вздохнул Оболенцев.
— Это почему же?
— Скоро поймешь! — хмуро заметил Оболенцев. — Встречай, через час буду! А то вашего автобуса ждать — никакого терпения не хватит.
— Встречу, куда я денусь! Только без оркестра и цветов. Но коньяк будет.
— Жаль, конечно! — уныло проговорил Оболенцев. — А я так надеялся на оркестр и цветы!.. Ладно. С паршивой овцы хоть шерсти клок! Еду!..
Подарки другу были уже приготовлены, дорога известна.
Через полчаса Оболенцев стоял на перроне и в огромной толпе ждал посадки на электричку.
«Смог бы я вот так мотаться каждый день в электричке и автобусах? — иногда думал Оболенцев. — Или нашел бы относительно спокойную работу неподалеку от дома, чтобы дорога занимала минут тридцать?»
Но на эти вопросы у Оболенцева не находилось ответов. Ему было трудно представить себя на месте Ярыгина, ибо он вырос в центре Москвы.
«Впрочем, — подумал Оболенцев, — Ярыгин частенько является на работу на мотоцикле. Так что времени на дорогу у него уходит вдвое меньше».
Оболенцев, пожалуй, был единственным пассажиром без солидного багажа — пластиковая сумка с подарками не в счет.
Рюкзаки и объемистые сумки бросались в глаза, куда ни кинь взгляд. Все они были набиты продуктами: разнокалиберные батоны колбас, синюшные куриные ноги, пакеты молока.
«Страна сошла с ума! — размышлял он, глядя на вывозимое из столицы продовольствие. — Не так давно село снабжало горожан продуктами: молоком, сметаной, творогом, яйцами, мясом и птицей… Об овощах и говорить было нечего. А теперь в село все тащат из города. Это уже не смешно. Что за идиотская политика, когда крестьянину выгоднее не производить, а покупать в городе. Крестьянский труд — физически самый тяжелый. И времени занимает много — почти все часы, оставшиеся от работы в колхозе или совхозе, приходится тратить на подсобное хозяйство. А отдача? Столько препон, что выгодней покупать продукты в городе, а по вечерам смотреть телевизор, благо он сейчас есть почти в каждой сельской семье».
Люди вокруг выглядели усталыми, озлобленными и измученными. Оболенцев физически ощущал повисшую в воздухе напряженность. «Грозы еще нет, — думал он, — но уже доносятся издали раскаты грома, предупреждающие ее».
Время от времени вспыхивали перебранки: кто-то кому-то наступил на ногу, кто-то не уступил старушке место, и окружающие набрасывались на виновника, как свора голодных собак.
«Ни одного улыбающегося лица! — печально размышлял Оболенцев. — Довели народ…»
Однако оставалось совсем немного времени до встречи с Ярыгиным, и следовало продумать все способы для того, чтобы уговорить друга пожертвовать своим отпуском, полученным за два, а то и за три года, и заняться делом, которое им не удалось довести до логического конца несколько лет тому назад.
Оболенцев с трудом выбрался из электрички, получая вполне ощутимые тычки в спину от разгневанных «добытчиц» с рюкзаками и необъятными сумками, заполонившими не только салон вагона электропоезда, но и все тамбуры.
«Прет, как оглашенный!», «Сила есть, ума не надо!» — это были самые безобидные реплики.
На перроне Оболенцева никто не встретил. Вместе с ним сошло совсем немного людей. Основная масса ехала дальше. Но и те,
