Олег Битов - "Кинофестиваль" длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке
По поводу фильма Аллена можно бы сделать несколько оговорок, но стоит ли? Все эти ленты, и «Зелиг» в том числе, давно разобраны по косточкам киноведами, а я поневоле отстал. К тому же это давний и нелегкий спор: стоит ли подвергать разбору кинокартины, книги, пьесы, если известно заведомо, что читатель их и в глаза не видел? Да, меня послали в Венецию именно ради такого разбора (были и другие задания, о них в следующей главе). И все же считаю, что у спора есть единственное достойное завершение: больше доверять читателю-зрителю, больше издавать и показывать — а уж вслед за тем и поспорить можно, если возникнет охота. Хорошо, очень хорошо, что развитие нашей духовной жизни в таком направлении и идет.
На том я, пожалуй, и прерву рассказ о кинофестивале без кавычек и перейду к другим событиям, тем более что они не заставили себя ждать.
РИМ. НАЧИНАЕТСЯ ДУРНОЙ ДЕТЕКТИВ
Поездка в Рим решилась неожиданно. То есть она входила в план командировки, но логичнее было бы удрать с фестиваля пораньше и провести в «вечном городе» последние дни перед отъездом домой, благо обратный билет был выписан не из Милана, а из Рима. Если бы так и произошло, все, быть может, сложилось бы по-иному. И эта книга, вероятнее всего, тоже не состоялась бы.
Однако расписание просмотров было составлено так, что на самый канун отъезда, 10 сентября, планировалась премьера нового фильма Федерико Феллини «И корабль плывет». Мало того, на тот же день был назначен показ советского конкурсного фильма «Мать Мария», и игнорировать его представлялось, естественно, невозможным. А 6 и 7 сентября не предполагалось вроде бы ничего особенно интересного.
Очень обеспокоилась Марина Мартинетти, даже встревожилась, когда я упомянул в середине дня 5 сентября, что хочу уехать на пару дней. Принялась допытываться, отчего да зачем. Сослался на задание редакции, что было правдой. И утаил еще одну причину, подстегнувшую решение поступить именно так и немедленно: ни с того ни с сего разболелась нога, и надо было показаться врачу. А ближайший и единственный в стране советский доктор находился в Риме.
В транспортном агентстве меня талантливо надули, взяв за спальное место в полтора раза больше, чем следовало. Откуда ж мне было знать, что итальянскими железнодорожными уложениями допускается продажа двухместного купе одному пассажиру с оплатой по особому тарифу. Такие не то смешные, не то досадные неожиданности подстерегают, в общем-то, почти в любой загранкомандировке, никакими инструкциями и подготовкой их не предусмотришь. Спрос на билеты был в тот день, по-видимому, не слишком велик, и кого ж заставить за это расплачиваться, как не простофилю-иностранца…
Зато по крайней мере выспался. И прямо с вокзала, едва забросив чемодан в отель «Люкс Мессе», где был заказан номер, поехал в советское посольство. Оттуда на машине в жилой городок, достаточно отдаленный. Побывал у врача и вернулся обратно в посольство. В общей сложности я провел «на территории СССР» что-то около четырех часов, и в мыслях не держа, что каждый мой шаг регистрируется, хронометрируется и истолковывается, мягко говоря, весьма своеобразно. Из телепередачи Би-би-си, подготовленной после моего возвращения на Родину, стало известно, что итальянская тайная полиция установила за мной неотступную слежку с минуты, когда я прилетел в Милан, а в Риме к местным шпикам прибавился еще и «хвост от ЦРУ». И выезд в Рим плюс эти четыре часа были интерпретированы ими простенько и безвкусно: «получал инструкции».
В середине дня — визит к патриарху итальянского кино Чезаре Дзаваттини, вечером — к писателю Луиджи Малербе. Если я не вдаюсь в подробности и не воспроизвожу диалогов, то лишь потому, что через несколько глав они сами скажут о том, какими запомнили эти встречи и как их расценили. Малерба передал мне свою новую книгу и две-три рукописи для возможной публикации в «Литгазете». И, стоя с ним на балконе-террасе, откуда открывалась широкая панорама римских огней, я опять-таки не задумывался, в мыслях не держал, что вокруг, в расселинах ближних улочек, притаились «машины сопровождения», а в придачу еще и пешие соглядатаи.
На встрече у Малербы присутствовал собственный корреспондент Агентства печати Новости Александр Бангерский. Именно там и тогда я узнал от него о трагедии рейса 007. В разговор включились хозяева, знакомые с существом дела лишь по буржуазной печати, и у меня возникла возможность сразу же сопоставить две версии, две системы оценок. На следующее утро я купил «Интернэшнл геральд трибюн» и журнал «Тайм» («Правду» так и не нашел, в одном киоске предложили августовскую, где на эту тему, конечно же, не было ни строчки). Да, не пожалели красок господа комментаторы, чтобы живописать «зверскую атаку» советских истребителей на беззащитный «боинг»! А ведь истинные факты, если не все, то многие, уже вскрылись и были обнародованы…
Но то было наутро. А пока что, когда мы распрощались с Малербой, Бангерский любезно покатал меня по ночному Риму. На систематическую экскурсию, вопреки собственным правилам, времени у меня так и не хватило — а все-таки побывал и у Колизея, и у Пантеона, и на площади Республики, и на площади Испании. Закончили мы маршрут у всемирно известного фонтана Треви, того самого, где в «Сладкой жизни» Феллини купалась молодая Анита Экберг и куда каждый гость «вечного города» обязан по обычаю бросить монетку. Я не бросил — не пожадничал, а просто заговорился с Бангерским и запамятовал, а он не напомнил. Выходит, в Риме мне больше не бывать.
7 сентября, в среду, за мной в «Люкс Мессе» заехал поэт Джузеппе Фьюмара и повез меня в Ватикан. С Джузеппе в отличие от Малербы и Дзаваттини мы были знакомы и раньше, встречались в Москве. Я ведь на протяжении пяти лет заведовал в газете отделом зарубежной культуры — что ж удивительного, что в любой стране, даже если я приезжал туда впервые, обязательно находился кто-то, к кому можно обратиться по праву знакомства.
По такому же праву я мог, да и пытался, обратиться еще к одному человеку — к Альберто Моравиа. С прославленным писателем мы встречались дважды, притом совсем незадолго до Венецианского фестиваля. Он и выступал у нас в «ЛГ» в августе 1983 года дважды, в том числе с прелестной сказкой-притчей «Когда мысли замерзали в воздухе». Героем сказки был морж, живший на полюсе, где было так холодно, что замерзали даже мысли и облачком витали над головой, если она имела неосторожность о чем-то подумать. И все привыкли к тому, что если уж думать, так только что-нибудь хорошее, иначе злые мысли сами себя разоблачат.
Если б только передвинуть сказочную выдумку в наши дни да воплотить в действительности! Насколько же проще стало бы жить в мире, истерзанном подозрительностью и ложью! А что до меня лично, то и я увидел бы замерзшие, висящие в воздухе грязной тряпкой мысли своих негаданных преследователей, и они, если не ослепли, убедились бы во вздорности своих подозрений.
Но, увы, сказка сказкой, а реальность реальностью. Для моржа, кстати, дело кончилось тоже не лучшим образом. Сплавал в иные страны, убедился в том, как несладко живется, когда не видно, кто обманщик, а кто злодей. Вернулся к себе на полюс, глядь, а климат-то изменился и там, мысли больше не прочтешь. И загрустил морж, тоскуя по временам, когда жить в условиях первобытной честности было много-много проще.
Однако не ради моржа, сколь угодно симпатичного, хотел я потревожить Моравиа в Риме. Как все, почти без исключения, выдающиеся люди планеты, он не пожелал оставаться безучастным свидетелем того, как мир сползает к ядерной катастрофе. Он посетил Хиросиму и, решительно потеснив на своем рабочем столе моржей и прочих милых зверюшек, написал «письмо другу», публицистический документ большой силы под заголовком «Атомная бомба и мы». Вот о чем хотелось побеседовать с прозаиком и мыслителем — о проблемах не литературных, а общечеловеческих, хотя не исключаю, что и о тех и о других, ведь они переплетены так тесно. Думаю, что Моравиа не уклонился бы от разговора, только личный его телефон, который он собственной рукой вписал мне в блокнот в Москве, не отвечал…
Итак, мы двинулись с Джузеппе Фьюмарой в Ватикан, к собору Святого Петра, и не подозревая, что тащим за собой длиннющий «хвост», пришитый нам заботами двух разведок-контрразведок. В упомянутой уже телепередаче Би-би-си это утверждается с абсолютной уверенностью — и с особым акцентом как раз на нашу совместную ватиканскую прогулку.
А была, подчеркиваю, среда. И, как всегда по средам, папа римский давал традиционную публичную аудиенцию. Огромное пространство, замкнутое справа и слева крыльями собора, было заполнено разноязыкой толпой богомольцев и туристов, казалось, собор притянул их к себе, обнял крыльями, как руками. Но до того, как попасть в эти объятия, надо было преодолеть перегородившие площадь барьеры и пройти досмотр. Карабинеры выворачивали сумки, оглаживали магнитными искателями спины и бока входящим — страховали его святейшество от злоумышленников. Помост, где он находился, охраняли картинные швейцарские гвардейцы. Земная юдоль святого отца выглядела торжественно, но как-то не очень прочно.
