Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна
— Знаю, и все тут, — отмахнулся Максим. — Большевики уже начали террор. Они убивают наших сотнями, тысячами! А мы тут с ними миндальничаем, щадим их, к каторге приговариваем, а то и вовсе… под залог выпускаем. Решительнее надо действовать! Чтобы знали гады: пойдут против нас — пощады не будет.
Послезнание, не имеющее практической ценности, давно тяготило Максима, и он рад был наконец открыть душу единственному человеку, которого мог бы, пожалуй, назвать другом в этом времени… да что уж там, в любом времени.
— Где-то я это недавно читал… — Миха поднялся, нетвердым шагом подошел к резному шифоньеру, порылся в ящике и извлек на божий свет газету. — Вот, тут… «Необходимо не только уничтожать живую силу противника, нужно показать, что каждый, поднявший меч против нас, от меча и погибает. В этом — смысл гражданской войны, который хорошо учтён врагом, но нами очень туго или совсем не усваивается. В этом — наша слабость; в этом — причина многих поражений».
— Аллилуйя, ну хоть до кого-то дошло! Чья это статья?
Миха посмотрел на него немного странно и после небольшой паузы ответил:
— Мартына Лациса. Председателя Чрезвычайки.
— Миха, твою мать, ты чего это, большевистские газеты читаешь?
— А нельзя, что ли? Как я, по-твоему, должен ребят своих от большевистской агитации отговаривать, ежели не знаю, чего они агитируют? Да ты не митусись, Максимко. Мы дрянь эту, большевиков, не по газетам знаем. Пришли, объявили нашу волю, а навязать попытались свою. Мы тут на Севере такого не стерпим. Ни от кого.
Максим, не дожидаясь хозяина, сам попытался себе налить, но в бутыли осталась от силы пара капель. Миха широко улыбнулся:
— Бог, хоть его и нету, троицу любит, комиссар…
Третий поход за самогонкой и все последующее запечатлелось в памяти урывками. Кажется, Максим пытался напугать бабку-самогонщицу колхозом, пока Миха тянул его за рукав. Потом уже сам Бечин пристроился отдохнуть под чьим-то забором и едва не заснул, так что пришлось волочь его домой за шиворот.
Новый пузырь изрядно обоих взбодрил. Кажется, Максим рассказывал про Усть-Цильму, временами переходя на крик, а Миха слушал, кивая, и все понимал, и ни за что Максима не осудил — ну или так показалось по пьяной лавочке. Потом как-то незаметно перескочили снова на будущее, и Миха больше не удивлялся, почему комиссар столько всего знает о том, чего еще не случилось, потому Максим выговорился вволю:
— Понимаешь, бро, самое страшное даже не вот это все… не голод, колхозы, лагеря и массовые расстрелы… хуже всего, что все это в итоге окажется нап… напрасно. Коммуняки если и победят в войне за наших детей, то проиграют за собств… собственных внуков.
— Чего это?
— А того, что внуки их не захотят жить, как они. А захотят жить, как мы. По-людски то есть. С об-бразованием чтобы, б-бизнесом, возм… возможностями всякими там. Будут к нам ближе, чем к ним. К н-нормальным людям.
— Значит, ежели большевики победят, — неожиданно сказал Миха почти трезвым голосом, — то наши внуки смогут жить как, того-этого, нормальные люди…
Максим понял, что наговорил не того, и попытался объяснить заново. Для этого срочно потребовалось хлопнуть еще рюмку, которая вроде бы стояла здесь, на столе, но почему-то до нее оказалось ужасно далеко. Максим принялся ее искать и грохнулся лицом в селедку.
* * *
— Божечки, как тут дорого, — поежилась Наденька. — Я совершенно не голодна, право же.
— Ну давай хотя бы чаю выпьем.
Максим вымученно улыбнулся. Он бы, пожалуй, предпочел жахнуть пива, которого в «Пур-Наволоке» не подавали, или хотя бы вина. Но неизвестно, как оно ляжет на старые дрожжи. Не хватало только, чтобы его развезло на первом долгожданном свидании.
День был сущим кошмаром. В ночи сердобольный Миха перетащил друга на топчан, укрыл лоскутным одеялом и поставил у изголовья кружку с водой, но утром Максим чувствовал себя так, словно не вполне находился в этой реальности. Пришлось, однако, тащиться на службу, а после и в госпиталь — Маруся пришла в себя, и надо было договориться с ней, что врать полицейским. Девушка находилась под воздействием обезболивающего, потому они с Максимом оказались на одной волне. Договорились дать показания, что стрелял неизвестный, который быстро скрылся.
— А когда спросят, куда мы шли, придется сказать, будто в номера, — предложил Максим. — Прости, Маруся, но более убедительной версии у нас нет, а эту никто не сможет опровергнуть.
— В номера так в номера, — безучастно согласилась Маруся.
Пусть лучше по городу пойдут слухи о любовной связи комиссара с революционеркой, чем о его же конспиративной связи с большевистским подпольем.
Заодно Максим надеялся застать в госпитале Наденьку и перенести свидание, сказавшись больным. Лишь на месте сообразил, что сегодня у нее выходной — потому, собственно, они и встречаются. С похмелья голова совсем не работала. Хотелось только добраться до койки и вырубиться, но пришлось тащиться в «Пур-Наволок». Свидание не задалось с самого начала, Надя явно чувствовала себя не в своей тарелке. Сам Максим был не в ударе, да и не понимал толком, как строить отношения с порядочной девушкой в этом обществе. Не в номера же ее звать, в самом деле, а для романтических прогулок под луной уже слишком холодно. Стоило, верно, озаботиться билетами в городской театр или в синематограф, но Максим заранее об этом не подумал.
— Тебе невероятно к лицу это платье, — выдавил Максим, ощущая себя конченым пошляком.
— Спасибо, — вежливо ответила Надя. — Я была в нем уже на приеме, оно единственное красивое у меня.
Повисла неловкая пауза, которую прервал официант, принесший чай. Надя пила вприкуску с кусочком сахара. Похоже, в действительности она вполне себе была голодна, а он не смог ее накормить, кавалер хренов…
— Ты что-то собиралась мне рассказать там, в госпитале, — нашелся наконец Максим. — Прости, я тогда был… не в состоянии сосредоточиться. Расскажи же теперь. Для меня важно все, что тебя касается.
Надя сплела и расплела пальцы, потом резко выдохнула и посмотрела Максиму прямо в глаза.
— Да, разумеется. Я пыталась сообщить тебе раньше, но ты не слушал. Я, верно, не вполне то, что ты думаешь. Но у нас все еще может быть хорошо, даже очень. Потому что я знаю, что нужно мужчинам. Это… моя вторая работа. Беру недорого. У меня постоянные клиенты, за здоровьем я слежу. Четверги теперь свободны, так что мы можем… встречаться. Или только сегодня, но тогда выйдет дороже…
— Ч-что? Наденька, что ты такое говоришь?
Девушка пожала плечами:
— Да, вот так, ты все слышал.
— Господи… Надя, почему? Зачем тебе это?
— Надо как-то жить. У меня отец болеет.
— Но ты же такая красивая, такая славная девушка… Неужели не могла найти одного мужчину, который станет о тебе заботиться?
Надя усмехнулась, в чертах ее конопатого личика проступила вдруг какая-то жесткость:
— Это все война, Максим. Женихов повыбивало. А те, что остались, ищут партию поинтереснее, чем дочка земского учителя, обремененная содержанием семьи. Хотя мужчин-то в портовом городе хватает, жены их далеко… Вот и я решила, что так оно честнее, нежели изображать великую любовь, а самой гадать, на что он потратится с жалованья — мне на платье или деткам своим на зимние пальто. Тебя я не спрашивала… и спрашивать не буду, мне нет дела… но ты ведь тоже наверняка женат.
Максим потеряно молчал. Он был, допустим, вдовец, но едва ли это имело значение. Жениться на Наде он все равно не собирался. Просто намеревался бесплатно получить то, чем она, как выяснилось, торговала.
Если б у них все сложилось, он бы, конечно, дарил ей подарки, да и просто денег давал. Со временем даже из госпиталя предложил бы уйти, взял бы на содержание. И семье ее помог бы, деньги же вообще не проблема… По возвращении с фронта Максим нашел дома пачку писем от разных местных дельцов с просьбами провести бизнес-консультацию. Предлагаемые гонорары впечатляли, причем указывали их в твердой валюте, а не в быстро обесценивающихся русских рублях любого толка. Пока были дела поважнее, но Максим собирался выделить день и подзаработать, чтобы тратить деньги, в том числе, на Наденьку. Но платить за секс вот так откровенно по тарифу… пусть оно даже и честнее. Не всегда нужна честность в этих вопросах. Да и не только в этих, пожалуй…
