Валерий Казаков - Тень гоблина
— А с чего вы решили, что я диссидент, и, главное, откуда такая уверенность в моей привязанности к Плавскому?..
— Так ведь народ говорит… и биография… — смутилась женщина. — И служили вы вместе, и в Совете нацстабильности…
— Ну, допустим, служить я с ним никогда не служил. В Совете, может, с ним, а, может, и при нем был… Так что говорить могут много, а правду знают единицы…
— Ну, вот за правду, за нее, родную, давайте и выпьем, — незлобиво, умиротворенным тоном произнес доселе молчавший Геннадий.
— Филимонович, вы поглядите, до чего договорились, мой молчун и тот слово из себя выдавил, — приобняла мужа Людмила. — Ну так давайте за сказанное, а там и посмотрим, насколько вы в ладах с этой вертлявой особой по имени Правда.
— Не взирая на голосистых комсомолят, повествую вам, Малюта Максимович, чистейшую правду: да, Беззубов продал и безобразно дешево продал промышленность края откровенным бандитам, а если быть еще более точным, продал он ее людям Паши Дракова. Надеюсь, вы, Людмила, сейчас довольны?
— Ну в какой то мере.
— Это уже хорошо. Счастье женщины в ее удовлетворенности. Все-все, я более не смею касаться больной темы, — поднял руки кверху Третьяковский, предваряя очередной натиск Людмилы Даниловны. — Да, бывший губернатор продал флагман советской индустрии и иже с ним Дракову. Так ведь по закону продал! По вашему федеральному закону! Не все же родиной из Москвы торговать, или вы думаете, что всякие там столичные Пробанины, Гринские, Туменские, Хохморовские, Хадеры и прочая, прочая, прочая сволота, менее криминальны? А ведь именно им и спустил Гарант, не к ночи будь помянуто его имя, за бесценок самые лакомые куски отечественной общенародной промышленности и природные закрома в придачу. Вы вот полетаете по нашим Северам, подивитесь, что там творится. Народ вымирает, притом весь: и аборигены, и наши с вами единородцы, все подчистую, а нефть, газ, золото, платина, одним словом, все, что выворачивают из нашей земли пришлые ловкачи, все это уплывает невесть куда. Безвозвратно уплывает, и проку нам от этого нет никакого, потому как граждане мира нам и ломанного гроша, даже в виде подаяния, оставлять не желают. Вот так-то, любезный Малюта Максимович! Хотя как знать, может, вы такое состояние дел считаете верхом справедливости? Так вот по мне лучше уж пусть будет наш, доморощенный бандит, которого мы знаем, который здесь живет и никуда уезжать не собирается, ибо землю нашу любит и блюдет ее, как родную. Он такой же, как и мы, у него, равно как и у нас, другой Родины нет и, подчеркиваю, он нисколько не бандитистее ваших безродных беспризорников!
— Ничего себе вы завернули! — искренне изумился Малюта. — Хотя с какими-то вашими доводами я, честно говоря, вполне солидарен. Но прежде, чем мы продолжим наши дебаты, я бы хотел задать вам один весьма щекотливый вопрос: вы антисемит?
— С чего это вы взяли? — опустив на стол бумажный стаканчик, спросил Третьяковский.
— Во-первых, все перечисленные вами московские фамилии далеки от славянских корней. Во-вторых, как понимать термины «безродные беспризорники» и «граждане мира»?
— Да как хотите, так и понимайте, только, будет вам известно, я сам немножечко еврей, по материнской линии. Далекие предки ее как раз были выходцами из ваших родных мест в Белоруссии. Потом у меня жена тоже с подгулявшей наследственностью, так что для антисемитизма, извините великодушно, слишком много нестыковок. Хотя, как знать? Ныне все, что хочешь, могут о тебе рассказать, особенно наша непродажная пресса. Не удивлюсь, если и Шаевича кто-нибудь в антисемиты записать умудрится. Теперь о фамилиях. А вы что сможете мне назвать какие-то другие, более благозвучные для русского слуха имена банкиров и собственников, кому пропивший мозги обкомовский секретарь пораздавал народное достояние, обратив тем самым народ, чьей кровью и потом все это было построено, в нацию нищих? Представьте, в канун двадцать первого века, под боком просвещенной Европы, вдруг возникла, в одночасье образовалась нация нищих и оборванцев. Кому это нужно? Нет, это не я антисемит, это банкиры и олигархи антисемиты! Начнутся погромы, не их, а меня и мне подобных будет волочить по кровавым улицам толпа, а им что, они сядут в свои самолеты, на свои яхты и уплывут в свое никуда. Так уже было и не раз.
— Ладно, вы только, Потап Филимонович, на меня не обижайтесь, мы же только узнаем друг друга, поэтому какие-то недоразумения на первых порах вполне возможны. С национальными принадлежностями, слава богу, разобрались. А вот у меня, к сожалению, кроме бульбашско-кривицкой крови иной в родне, как говорят, не было…
— Ой ли? — разливая остатки коньяка, не совсем твердо произнесла Борисенко. — А татары, а шведы, а немцы, а поляки, наконец? Кто там еще через вашу незапятнанную Белоруссию к нам на Русь ходил?
— Все, согласен и на татар, и на поляков, и на литовцев…
— Вот видите, Малюта Максимович, — лукаво улыбаясь, иронически произнес Третьяковский, — и вас в антисемиты следует зачислить! Как быстро вы свое родство признали со всеми, даже с ненавистными поляками, а от нас, пархатых, отмежевались ловко. Нехорошо как-то, согласитесь? А ведь мы бок о бок годков триста с лишним живем! — и, заметив, что начальник слегка насупился, со смехом добавил: — Ну как, оказывается, не такие мы и простофили периферийные, а?
— Правы, правы вы во всем! Действительно самый сложный вопрос — национальный, так давайте его оставим на совести наших предков и запьем вот этим замечательным напитком, который всех уравнивает и примиряет. За интернационал и вечную дружбу людей, какая бы кровь не текла в их жилах! — и, не дожидаясь возражений хмелеющих подчиненных, Малюта опрокинул в рот свою рюмку. — Действительно хорош коньячок. Я вот все никак не могу понять, Потап Филимонович, почему у нас нет, да, оказывается, и не было, хорошего отечественного коньяка? Раньше пили и восхищались армянским, дагестанским, молдавским, а границы открылись — и эти когда-то небесные настои сразу приобрели вкус тривиальной сивухи, настоянной на гнилых дубовых опилках. Что у них виноградники лучше?
— Мозги у них лучше, и совесть на месте, — зажевывая выпитое неизменным лимоном, со вздохом произнес Третьяковский. — У них коньяк с курсом партии и правительства никак не пересекался, это, пожалуй, главное, ну и традиции, хранителем которых является прежде всего семья, род, община, живут там со времен открытия виноделия. А у нас сами знаете что! Последний осиновый кол в отечественное коньякокурение забил, совместно со своей ретивой супругой, ставропольский партсекретарь. Вы меня сейчас опять в экстремисты зачислите! Можете убивать меня, только я не верю, в то, что все наши несчастья творились сами собой, уж больно все складно получается. Под благородным лозунгом борьбы с пьянством вырубили лучшие лозы, посадив народ на суррогаты и наркотики, не поделили два партийный недоумка кабинет в Кремле — развалили величайшую державу, решили озолотить народ — все достояние передали в руки проходимцев и жулья! И что, опять во всем виноваты дураки и дороги?
— Я, знаете ли, Потап Филимонович, не сторонник мысли о всемирном антироссийском заговоре. Изредка шевеля остатками извилин, волей-неволей приходишь к страшноватому, прежде всего для самого себя, выводу: самым коварным врагом для всех нас являемся мы сами. Почему и как это происходит — другой вопрос, но, к ужасу, это все, наверное, так и есть. И нет других монголов, кроме нас самих! Пока мы не перестанем искать вражью силу где-то на стороне, мы от этого очумения так и никогда и не избавимся. Так вот, на самом деле, приблизительно это говорит и пытается претворять в жизнь Плавский. Пока, правда, только в своих политических заявлениях. И здесь я — его сторонник. А о том, что все вокруг жулики, так это не совсем объективно. И хотя наши политические оппоненты вовсю кричат об этом, однако, я, равно как и вы, не видел ни одного секретаря райкома или обкома, который бы после девяносто первого года ушел в леса и организовал партизанский отряд. Так что, огульно зачисляя всех в жулье, мы только льем воду на их мельницу, а это для госчиновника, я считаю, неправильно…
— Да я знаю, что вы считаете! — неожиданно для Скураша взвился Третьяковский. — Если вам от этого станет легче, я могу завтра же написать заявление об уходе!..
— Здравствуйте, бабушка, вот тебе и Юрьев день! — раскинув руки, как рефери, подскочила со своего места Мария Михайловна. — Ты что, Потап, мозги совсем пропил? Не обращайте на него внимания, перекалился он, Малюта Максимович, клинить начало нашего ученого, пора уже по домам расходиться. Вот дурила, взял и вечер испортил! Правда, Малюта Максимович, перегрев у него на политической почве. Он про бескорыстность в отношениях с Беззубовым не придумывает, они с ним друзья еще со студенческих времен. Ты ведь это прекрасно знаешь, — напустилась Варковская на Людмилу Даниловну, — «мы административный ресурс», «за место цепляемся», — передразнила она сослуживицу. — Не надо было масла в огонь подливать…
