Код Адольфа Гитлера. Апрель - Владимир Иванович Науменко
– Вы усердно потрудились, Кэт! – Похвала в устах Мюллера звучала как приговор. – Когда вас будут допрашивать, главное, нигде не сбейтесь, а в свои показания не вносите путаницу. Дьявол, Кэт, кроется именно в мелочах, а русских не проведёшь, если вы начнёте нести им ахинею. Будьте умницей, все должно быть чётко, точно и отлажено, и жизнь Брука будет сохранена нами ценой вашей «искренности» перед «красными». Вы же честный человек, Кэт. Ваша линия поведения довольно проста, и я серьёзно не ошибусь в своем мнении – русские более охотно поверят вам, чем мне. И, как я предвкушаю, вы будете «помогать» русским в их стараниях для блага фюрера и рейха. Этот обман врага, фрау Хойзерман, возвысит вас в глазах фюрера. Это я вам обещаю! Он о вас высокого мнения, оправдайте его. Важнее для нас то, фрау Хойзерман, что даже в столь трудные времена нами продолжает руководить фюрер, за которым мы готовы следовать хоть с закрытыми глазами. Не люблю красивых слов, но в нашем случае доктор Геббельс прав: «Ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой».
Процитировав эту мудрость рейхсминистра, хитро прищурившийся Мюллер растянул в улыбке губы. Кэт обдумала сказанное и согласно кивнула. В коридоре послышались шаги. В дверь кабинета заглянул Зигфрид.
– Заключённый доставлен, – сказал он.
– Пусть войдёт.
В кабинет вошли Брук и Зигфрид.
– Добро пожаловать, Брук! – произнёс Мюллер. – Вы, как я вижу, вполне освоились в стенах моего учреждения. Не ровен час, чем чёрт не шутит, со временем вас я смог бы зачислить внештатным ищейкой. Нужная работа при всех режимах. Незаменимая и необычная. Пойдёте ко мне на работу? С зарплатой не обижу.
Но Брук, видимо, пропустил шутки шефа гестапо мимо ушей. В данную минуту его интересовало не то, что говорил Мюллер, а присутствие Кэт. И Мюллер это понимал. Он ведь знал, что в положении узника сегодняшний день – это всё, что считается важным в жизни. Его мало интересует завтра, он весь в сегодня, а что будет потом – дело рук будущего. Сейчас же Брук наблюдал, как Кэт завороженно смотрела на него, но при этом она не выглядела ни испуганной, ни униженной. Ему даже почудилось, что в гестапо Кэт чувствует себя как дома, но это было далеко не так. Он задумался, а было ли ей в глубине души больно за него и не хотелось ли ей, чтобы ради собственной безопасности он остался здесь, в камере гестапо, в то время как она сама, не без участия многоликого Мюллера будет планировать предстоящие шаги в борьбе за жизнь? Русские близко, а немцы, возможно, будут побеждены ими.
«Подобные мысли тебе претят, – приказал себе Брук, – потому что если ты поступишь не так, как этого хотят в гестапо, то никогда впредь не сможешь полюбить её, вместе с ней встретить утренний рассвет». Брук любил Кэт. И в этом у Мюллера никогда не возникало и капли сомнения. Он восхищался её выдержкой, её хладнокровием, тогда как другие девушки на её месте давно бросили бы этого еврея на произвол судьбы, отвернулись, нашли бы себе какого-нибудь ганса и забыли о его существовании.
Как во сне, он потянулся к ней, увлекаемый чувством благодарности, и, пренебрегая присутствием двух докучливых наблюдателей, дрожащей рукой коснулся её щеки, отметив про себя, что выражение её лица не изменилось, что Кэт прежняя, она полностью владеет собой, как это было всегда.
– Я люблю тебя, Кэт! – прошептал Брук. В его устах желание жить и было любовью, даже на глазах палачей.
– Знаю, – ответила она. Кэт знала, что обман невозможен, что в решительную минуту своей жизни Брук будет таким же, как и прежде. Он не забудет её, эти жуткие дни, а встретит свою старость вместе с ней. Брук покачал головой, склонился и при свидетелях поцеловал Кэт в губы – сильно, страстно и с бесконечной нежностью.
Это действие было не самое лучшее из того, что мог сделать Брук, он затылком почувствовал, как осклабился Мюллер, но он был мужчиной, любящим мужчиной.
– Я всегда буду с тобой, моя дорогая, – сказал Брук. – И не пытайся ничего изменить. То, что мы должны сделать ради нашей страны, все это мы сделаем вместе.
– Слова, достойные настоящего мужчины, – отметил вслух Мюллер. С глубоким вниманием слушая признание Брука, Мюллер улавливал в нём безграничный романтизм, веру в любовь Кэт, в её честность и надежность.
И тут внимание Мюллера привлекло непредвиденное. В полуоткрытую дверь робко, но уверенно постучались.
– Кто там? – поворачиваясь к двери, почти закричал Мюллер. Он не любил, когда его размышления прерывали, пусть даже и свои.
– По вашему приказу, группенфюрер!
– А, тогда входите!
Угрюмый эсэсовец с автоматом в руках довольно грубо ввёл женщину в кабинет.
– За что арестовали? – подбежав к ней, поинтересовался у громилы
