Максим Теплый - Архив шевалье
Горбачев напряженно вслушивался в их разговор и с каждой секундой мрачнел. После того как в кабинете прозвучал грозный рык Беляева: «Все вон! Родину продаете!» – Горбачев хлопнул пухлой ладошкой по столу и резко бросил:
– Хватит!!! – И тихо добавил: – Подонок! Мразь! Ну, я ему этот спектакль припомню! Спасибо, Виктор Иванович! Просветили!
– Не за что! Там дальше послушайте, наш с ним телефонный разговор. Он там прямо говорит, что про меня все придумал, мерзавец. Послушайте! И тогда окончательно убедитесь, что я против вас никакой игры не веду!
– Да бросьте вы! Я с самого начала это знал.
– Ну, это вряд ли! Доброхотов много. Небось всякого про меня наговорили. А я вам – вот эту пленочку. Для верности! И вы, конечно же, поняли, что Беляев все переврал! Я его попросил только мнение остальных прощупать, а он тут про меня целый детектив придумал.
– А эти тоже хороши! – вмешался в разговор Болдырев. – Я про Мусина с компанией.
– Да нет, Валерий Иванович! – возразил Горбачев. – ЭТИ, как вы выразились, самые надежные люди. Они циники и встали на мою сторону потому, что хотят быть в команде победителей. Если бы они начали клясться мне в любви, я бы заподозрил недоброе. А так – все нормально. Будут преданно служить, пока я не упаду! А уж если начну падать, так мне их преданность ни к чему. В нашей партии еще случая не было, чтобы кто-то помогал споткнувшемуся. Добить – это пожалуйста! И эти добьют с удовольствием! Но пока я во главе стаи, будут ступать след в след! Как волки! А вот Беляев… Этот… – Горбачев сжал кулаки, – этот будет у меня катиться вниз, пока не дослужится до «Кушать подано!» в нашем буфете! Я ему покажу шприх… мистера! Как он там меня обозвал?
– Шпрехшталмейстером, – потупив глаза, пояснил Болдырев.
– А я так и не понял, кто это? – поинтересовался Грушин.
– Что-то вроде конферансье в цирке… – совсем тихо уточнил Болдырев.
– Обидно! – согласился Грушин. – Ну, я пойду… Вы, Михаил Семенович, поосторожней с Беляевым. Его наскоком не возьмешь. Помяните мое слово: вы с ним еще хлебнете лиха! Лучше сразу добейте. Если он в силу войдет, трудно вам будет! Конкурентом станет. Этот ни перед чем не остановится…
– Стану генсеком, вот ему… – Горбачев хлопнул ладонью левой руки по локтевому сгибу правой. – Вот ему! Он у меня и в Краснодаре не усидит! А Москвой вы будете руководить! Как и сегодня! Обещаю…
– Ну-ну! – Грушин печально усмехнулся. – Бог в помощь… в смысле пусть поможет вам всепобеждающая сила марксизма-ленинизма.
Он вздохнул и, не прощаясь, шаркающей походкой вышел из кабинета…
Часом позже… «Этот не утонет!»
В знаменитом на всю страну гастрономе номер 1 – или, как его еще называли, Елисеевском – в очереди в кондитерский отдел стояла моложавая женщина, одетая в длинную каракулевую шубу, которая смотрелась бы нелепо на абсолютно бесснежных московских улицах, если бы не холоднющий мартовский ветер… Женщина как женщина… Про таких говорят: в самом соку. Весьма симпатичная, с ухоженным лицом. Странность была только в том, что она разговаривала сама с собой, высоко подняв голову и обращаясь куда-то вверх. Не сразу было понятно, что она что-то говорит в затылок высокому дородному мужчине, который стоял в очереди перед ней. Даже соседям по временному и весьма тесному человеческому общежитию, каковым в данный момент и являлась тяжело дышащая очередь, было не разобрать слов, которые женщина говорила ухоженному мужскому затылку. А даже если кто-то и расслышал бы сказанное, то ничего бы не понял.
– Я только через полчаса туда попала…
Затылок едва заметно качнулся вперед.
– А лампу-то он переставил. Еле сняла…
Затылок снова дернулся.
– Но никто ничего не заметил. Кладу в правый карман…Конфеты брать будете? Сегодня «Стратосферу» завезли…
Затылок пошел вбок. Появился симпатичный мужской профиль с чуть отвисшими щеками, которые, впрочем, лицо не портили. Мужчина обернулся и громко, чтобы все слышали, сказал:
– Женщина, я стоять не буду – на поезд опаздываю. Занимайте мое место…
Мужчина вышел на улицу Горького и замахал рукой. Перед ним затормозила видавшая виды «Волга» с потертыми черными квадратами вдоль борта.
– До Ленинградского вокзала подбросите? На поезд опаздываю…
– Три! – раздалось из салона.
– С ума вы все посходили! От Горького до трех вокзалов – три рубля! Раньше за эти деньги два часа по всей Москве возили да еще сдачу давали.
– Не хотите – ждите другого. Но дешевле никто не поедет. Такса.
– Ладно! Пейте кровь мою, кровососы гнусные. – Мужчина нырнул на заднее сиденье.
– Не понял! – угрожающе обернулся в его сторону таксист. – Гнусный – это кто?
– Да это из Высоцкого, – успокоил пассажир. – Поехали!
Такси двинулось в сторону Садового кольца, но не прошло и минуты, как пассажир неожиданно произнес:
– Я передумал… Все равно уже опоздал. Давайте к кинотеатру «Россия» – если можно, прямо ко входу…
– Э-э, товарищ! Так дело не пойдет. Я на короткие дистанции не бегаю. Кто…
– …деньги будет платить? – перебил странный пассажир. – Я, конечно! Вот держите: трешка, как договаривались. Я здесь выйду…
Мужчина шагнул из машины навстречу ветру и надвинул на глаза меховую кепку, которая мгновенно покрылась бисером мелких, едва видимых капель.
– …То ли снег, то ли дождь… одно слово – пакость, – раздраженно буркнул он себе под нос и быстро, почти бегом, бросился внутрь ярко освещенного вестибюля.
До начала последнего сеанса в малом зале кинотеатра оставалось буквально несколько минут. Мужчина достал из кармана заранее купленный билет, вежливо кивнул грозной билетерше и скрылся в полутемном зале. Зрителей было совсем немного. Фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино» был снят почти десять лет назад и иногда повторно шел на малых экранах. В зале находились в основном редкие молодые парочки, выбравшие последний сеанс для уединения в темном зале.
Мужчина, не глядя на билет, уверенно двинулся в сторону одного из последних рядов и уселся рядом с очень пожилым седовласым зрителем, который опирался подбородком на рукоятку трости и дремал в полном одиночестве.
Погас свет, и пожилой, не открывая глаз, тихо, но очень отчетливо произнес:
– Хороший фильм. Третий раз смотрю. Самые хорошие фильмы снимают именно у нас, в СССР. – Он почувствовал, что его утверждение вызвало у собеседника усмешку, и добавил: – Говорю это абсолютно искренне и, как вы понимаете, со знанием дела. Перевоплощения – это моя давняя страсть…
– Просто это утверждение именно в ваших устах выглядит… как помягче сказать… странно, что ли, а можно сказать, даже смешно.
– Ну почему же? Объективность – это инструмент любого добросовестного исследователя.
– А что же американское кино? Великий Голливуд?
– Scheiße[3] ваше американское кино. Да и все остальное… американское. Только это красивое слово из моего родного языка можно поставить в один ряд с замечательными русскими оборотами, которыми выражается мое отношение ко всему американскому.
– И Френсис Коппола? Он тоже это ваше замечательное немецкое слово? Его «Новый апокалипсис», к примеру?
– И он тоже! В этом фильме самое замечательное – это музыка Вагнера. А он, как известно, был немцем!..Принесли? – спросил пожилой.
Второй участник беседы непонимающе переспросил:
– Что? – Он не почувствовал резкой перемены беседы, которая скакнула в другую сторону.
– Я говорю, с вами то, что мне нужно?
– Ах да! Конечно!
– Слушали?
– Не успел. Дежурная по этажу только что передала «жучка», в «Елисеевском». Там такая давка за конфетами…
В зале неожиданно раздался странный, нарастающий по силе звук. Это один из героев фильма в исполнении актера Олега Табакова изображал свадебный крик марала. Пожилой прыснул и затрясся от смеха.
– Умора! – зашелестел он своим сипловатым голосом. – Люблю Табакова! Сильный актер. Кота хорошо играет… и Ленина.
– Кота?
– Ну да! Матроскина… Американцы сделали ставку на Горбачева. Знаете почему? – опять резко сменил тему разговора пожилой.
– Догадываюсь…
– Вряд ли догадываетесь. – Пожилой наконец открыл глаза и повернулся к собеседнику, лицо которого мертвенно бликовало отблесками экрана. – У американцев никогда не было сильных аналитиков. Таких, к примеру, как я. А те, что есть, считают только на один шаг вперед. – Старик замурлыкал какую-то мелодию, пытаясь попасть в такт с музыкой, которая сопровождала фильм. – Вся их так называемая советология – это перепев моих работ. Ничего нового, сплошной плагиат.
– Если бы они знали, с кого списывают, вот уж удивились бы. А может, и перепугались…
– Они списывают с Бруно Майсснера – известного на весь мир ученого. Другое дело, что они не догадываются, что этот псевдоним принадлежит мне.
