Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна
— Вы чего чужие вещи раскидали? — Максим решил проявить начальственную строгость. — Приберитесь тут.
— Виноваты, товарищ комиссар! Это до нас так и было. Второпях, видать, хозяева собирались.
Максим нахмурился. Действительно, он еще приметил, что сени забиты свернутыми рыбачьими сетями и сельхозинструментами… Здесь явно жили небогатые люди, а инвентарь на селе ценится. Почему они бросили столько вещей?
— Я как прослышал, что дом пустой стоит, спужался, что отсырело внутри все, — продолжал словоохотливый взводный. — Ан нет, сырость не завелась, плесени нет. Жильем еще пахнет.
— Еще пахнет? — Максим нахмурился. — Как давно, по-твоему, здесь жили люди?
— Да как знать-то… Печь простыла, значит, не вчерась и не третьего дня ушли. Может, неделю назад, много две, вряд ли больше…
Что-то здесь не сходилось. Если дома пустуют давно, почему в них брошено столько вещей? Хозяева спешно освободили дом для постоя войска? После истории с изнасилованием нежелание жить с солдатней под одной крышей более чем понятно. Но ведь печь простыла… Тридцать домов… куда делись люди?
Максим вышел во двор, покрытый коровьими лепешками и куриным пометом. В ворота по-свойски вбежала лохматая лайка. Остановилась напротив крыльца, дружелюбно завиляла пушистым хвостом.
Максим остолбенел. В зубах собака сжимала кисть человеческой руки.
Глава 17
Быть может, под пулями оно и легче
Октябрь 1918 года
Ночью шел дождь, так что свежие собачьи следы были хорошо различимы на мокрой земле. Далеко идти по пришлось: следы вели к оврагу примерно в километре от ограды села. Кто-то прикрыл тела ветками, но довольно небрежно.
Спешно вызванный отрядный зауряд-врач, прикрыв лицо носовым платком, осмотрел трупы. Потом отошел и попытался закурить, но спички ломались в трясущихся пальцах одна за одной. Максим достал свои спички, поднес огня. Дождался, пока доктор раскурит папиросу, и спросил:
— Как давно и отчего эти люди умерли?
— От трех до шести дней назад, — доктор часто и глубоко затягивался. — Точнее в полевых условиях определить нельзя — сырость… Мужчины. У всех связаны руки. За спиной. Пеньковой веревкой.
— Их расстреляли?
— Огнестрельные ранения у некоторых присутствуют. Но, похоже, причина смерти не в них. Использовано… холодное оружие.
— Штыки?
— Скорее, что-то вроде серпов или кос. И прочие предметы… вилы, возможно. И что-то тяжелое для нанесения дробящих ударов. Трудно сказать более определенно. Ранения, они… избыточны, понимаете? И далеко не все привели к смерти… сразу. Позвольте еще раз ваши спички, — доктор снова закурил. — Благодарю. Знаете, я ведь прошел Великую войну, потому полагал, что видел в этой жизни все…
Практически под конвоем привели волостного старшину.
— Здесь восемь трупов! — заорал на него Максим. — И даже не смей мне врать, будто не знаешь, как они тут очутились!
Старшина помолчал, глядя в землю, потом нехотя произнес:
— Ну, большевики это. Шарились возле дальней вырубки, а там как раз ямы с кольями стояли… на зверье, ясное дело. Ну, один в ловушку и угодил, и пока другие его вытаскивали, наши подошли с пулеметом. Что нам было, щадить их? Они-то нас не щадили…
— Ты мне зубы не заговаривай! Не под пулеметом они умерли. И если вы у дальней вырубки их убили, зачем сюда тела тащили? Почему было там и не бросить, раз все равно хоронить по-людски не собирались? Вы же живьем их в Усть-Цильму привели?
Старшина отвел глаза.
— Вы имеете право себя защищать, но пленных убивать не должны были! — орал на него Максим. — Тем более таким зверским способом! Это военное преступление, ты понимаешь⁈
Старшина угрюмо крутил пальцами, потом вскинулся:
— Военное? А мы в армию не вступали, формы не надевали. Нет с нас, значит, и спросу как с военных. Это, может, мы ещё спросить должны — где ж вы были, как допустили, что враг к нам пришёл как к себе домой?..
Максим заставил себя глубоко вздохнуть и медленно выдохнуть. Эмоциональными выкриками он здесь ничего не добьется. Надо грамотно выстроить переговоры.
— Я понимаю, вам тут непросто пришлось, — он старался, чтобы голос звучал как можно спокойнее. — Но и ты пойми, я ведь теперь обязан снять тебя с должности, арестовать, отдать под суд. А в Усть-Цильме поставить временного коменданта из числа офицеров. Ты ведь понимаешь, старшина, хорошо от этого не будет никому. Я могу попробовать разрешить вопрос иначе. Но для этого мне нужно разобраться, что именно произошло. И почему.
Староста пожевал губу, посмотрел на комиссара с сомнением и наконец решился:
— Да говорил я им, не лютуйте вы, побойтесь Бога… Но разве же их удержишь.
— Кого — их?
Старшина снова уставился в землю.
— Я не требую назвать имена, — поспешно пошел на уступки Максим. — Просто скажи, это местные сделали? Почему?
— Да потому, что мочи не было! — почти перешел на крик старшина. — Нам с большевиками не жить, либо они, либо мы! Знаешь, комиссар, что эта мразь над нашими вытворяла? Хлеб-то припрятан был, и не только он — патроны, пушнина, серебро… Так они, чтобы вызнать про тайники, кому на грудь кипяток из самовара лили… у кого дочку-красавицу снасильничали, прямо у отца на глазах… Такое разве забудешь! Как пленных взяли, думали повесить их перед всем миром, чтобы неповадно было за Советами идти. А как народ собрался, так одного большевика признали, другого… Ну и не утерпели мужики, отвели душу. Теперь уж и не скажешь, кто первым за серп ухватился…
— Ясно-понятно… — пробормотал Максим.
Следовало бы узнать подробности, но он понимал, что не сможет. Как странно, дискуссии о природе и масштабах красного и белого терроров шли в интернете постоянно, и всегда в них фигурировали протоколы ВЧК и приказы белых генералов. Выходит, террор исходил не только и не столько от красных комиссаров в черной коже или белых офицеров в стильных кителях, а и вот так, снизу, из глубины, от самых корней земли…
А, не время сейчас разводить теорию.
— Порешим так, — Максим посмотрел старшине в глаза. — Сделанного не воротишь, так у вас говорят? Будем считать, у вас тут не было законности до нашего прихода. Но с этой самой минуты никаких чтобы самочинных расправ. Какой злодей вам ни попадись, да хоть сам Ленин — только справедливый суд. Ясно тебе?
— Да я и сам не рад, что наши озверели так, комиссар, — заторопился старшина. — Говорю же, пытался их удержать, да какое там… А сам-то я за закон и порядок стою, Христом Богом клянусь…
— И второе, — жестко продолжил Максим. — Чтобы никаких больше от меня секретов. Мы на одной стороне сражаемся. Если станем друг другу врать и скрытничать — никогда мразь эту большевистскую не одолеем. Это понятно?
Старшина кивнул. Максим продолжил давить:
— Тогда скажи мне как на духу. Ты видишь, прошлое мы оставляем в прошлом, но мне нужно знать, что именно произошло. Кто жил в домах, в которых вы разместили наших солдат? Где теперь эти люди? Тоже в каком-нибудь овраге?
— Эти-то? — старшина уставился на комиссара с изумлением, похоже, искренним. — Господь с тобой, комиссар! Все живы-живехоньки, вот те крест. Это пусть и большевики, но наши.
— Как — «большевики»? — опешил Максим. — Тоже красные партизаны?
— Да какие они партизаны… Наша беднота, местная. Дрянь людишки, обуза для общины. Работать толком не умеют, все жалобятся только. В долгах как в шелках у крепких хозяев. Так они, как по весне власть Советов наступила, поддержали ее, в этот, прости господи, Исполком записались… надеялись, новая власть долги им спишет. Ну и думали захапать себе чужое добро под шумок-то. Как бы не так, бодливой корове бог рогов не дал. Свергли мы Советы эти богомерзкие. А как красные партизаны принялись тут лиходейничать, так мы своих большевиков из села-то и выгнали. На той неделе дело было. Пошто нам вражеских пособников среди людей держать.
