Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
Ранним утром, когда он уже завтракал в триклинии, к нему неожиданно вошла его мать. Он искренне обрадовался ее приходу, приказав рабам снова подать завтрак. От Аврелии не укрылось тревожное состояние сына, его осунувшееся лицо.
— Тебя что-то беспокоит? — спросила она, когда они остались одни.
— Да, — честно ответил сын, который был полностью искренним лишь со своей матерью, — сегодня вечером Катилина попытается захватить Пренесте.
Аврелия не удивилась.
— Цицерон знает об этом? — спросила она полувопросительно-полуутвердительно.
— Со вчерашнего дня.
— Тогда пусть великие боги смилостивятся над этим безумцем Катилиной. Если о его дерзких планах узнают даже его враги, он никогда ничего не добьется, — убежденно сказала Аврелия.
— Но зато многого добьется Цицерон, — тихо парировал сын, вглядываясь в мать.
Даже Аврелия не могла выдержать этого пронзительного живого взгляда и первой отводила глаза. Но она все поняла без слов.
— Оптиматы могут использовать это в своих интересах, — тихо сказала Аврелия, закусив нижнюю губу.
«Политик взял в ней власть над женщиной», — подумал Цезарь.
— И тогда, разгромив катилинариев, они обратят свою ненависть на популяров, — начала размышлять вслух Аврелия, — и тогда вы станете их главными соперниками.
— Не получится, — покачал головой Цезарь, — пока не получится. У них нет Суллы, нет Помпея, а Цицерон, Катул, Агенобарб — это скорее политики, блистающие в сенате, чем полководцы, выигрывающие сражения на поле битвы. Только Катон представляет опасность, но и он не стратег.
— А Лукулл, — напомнила мать, — ты вчера был у него в доме. Ты убежден, что он не поддержит оптиматов?
— Он слишком любит жизнь, чтобы рисковать своими наслаждениями даже во имя республики.
— Значит, ты должен найти общий язык с Помпеем, а до его приезда не очень раздражать своих сенаторов, — рассудительно сказала Аврелия. — Завтра пошли своего друга Красса к Цицерону, пусть он расскажет ему в общих чертах о заговоре. Консул сразу поймет, от кого пришел Красс. И в любом случае твои интересы не пострадают.
Цезарь задумался, обдумывая, какие выгоды сулит ему это предложение.
— Ты должен понимать, что катилинарии не смогут взять Пренесте, — продолжала мать, — раз уж Цицерон знает об этом. Будь осторожен, наш консул хитер, как раненый лис. Хотя и ты достаточно мудр.
Цезарь усмехнулся. Мать так редко хвалила его.
— Когда ты хвалила меня в последний раз, помнишь? — спросил он, улыбаясь.
— А ты хотел бы, чтобы я расточала тебе похвалы, — презрительно сказала Аврелия. — Ты не просто мой сын, я всегда помнила, что в тебе кровь двух великих римских родов — Юлиев и Аврелиев. Подвиги и доблесть твоих предков известны всему Риму. Ты обязан быть не просто наследником их славы, а превзойти всех, всех Аврелиев и всех Юлиев, всех, кто был в наших родах.
— Даже Гая Мария? — иронически спросил Цезарь.
— Даже его, — гордо вскинула голову мать и, помолчав мгновение, тихо начала рассказывать. — Когда ты родился, Юпитер, великий и всеблагой, грохотал в небесах, а на крышу нашего дома сел орел. Прорицатели сказали мне тогда, что я родила необыкновенного римлянина, который превзойдет своей славой Александра и Ганнибала. Как я тогда мучилась, страдала во время родов. Едва тебя подняли, как я увидела твои широко раскрытые глаза, словно ты уже понимал все происходящее вокруг. Стоявшие рядом женщины закричали, им не приходилось видеть такого. И при этом ты молчал. Это было так страшно, что я крикнула: «Почему он не плачет?» Меня успокоила твоя тетка. «Сейчас он заплачет», — сказала она и перевернула тебя. И тогда ты заплакал. Но этот твой взгляд при рождении, твое сморщенное личико с открытыми глазами остались в моей памяти навсегда. Ты рожден для великих дел, Цезарь, — закончила Аврелия, — и я верю в тебя.
Сын улыбнулся. Политик уступил место женщине, а женщина стала матерью, для которой нет в этом мире ничего важнее ее собственного чада.
— А предупредить Катилину тоже нужно, — внезапно сказала Аврелия, и Цезарь подивился ее мгновенному переходу, — иначе его безумные последователи безрассудно полезут на стены Пренесте, и тогда погибнут тысячи невиновных римлян в угоду Цицерону и Катилине.
— Я об этом уже подумал, — кивнул Цезарь, — я пошлю гонцов к Катилине, как только встану из-за стола.
— Сделай это быстрее, — требовательно сказала мать. — И зайди сегодня к этой блуднице Семпронии.
— К ней? Зачем? — изумлению Цезаря не было границ. — Откуда ты ее знаешь?
— Ее знает весь город. Она и Клодия — первые распутницы в Риме, — покачала головой мать, — но ты должен пойти к ней. У Семпронии лежит раненый Вибий Аврелий. Он из нашего рода Аврелиев, и ему не пристало быть в таком обществе. Его отец, Аврелий Антистий, отрекся от него и не придет к тебе, но я прошу тебя забрать его от нее и привести в наш дом. Потомок Аврелиев не может жить в доме блудницы.
— Ты думаешь, он захочет покинуть ее дом? — недоверчиво спросил Цезарь.
— Значит, ты его уговоришь, — улыбнулась Аврелия, — я думаю, что верховный жрец должен заботиться о нравственности в Риме, хоть иногда.
Цезарь рассмеялся, поняв намек матери.
Едва окончив завтракать, Цезарь приказал позвать Никофема и после короткого разговора отправил его в дом Катилины. Никофем послушно бросился исполнять поручение своего патрона. Получив известие о том, что попытка авантюры в Пренесте раскрыта, Катилина вначале не поверил и едва не убил Никофема, посчитав того лазутчиком Цицерона. Но, успокоившись, понял, какой шанс для спасения им предоставил Цезарь. Через полчаса из дома Катилины выехал всадник, спешивший к Капенским воротам.
Именно в эти мгновения Цезарь входил в дом Красса и обдумывал предстоящий разговор. Хозяин дома встретил его в перистиле, куда выходили почти все комнаты его огромного дома. Дом Красса, самого богатого человека в Риме, ничуть не уступал дому Лукулла. Мощные колонны в перистиле покоились на каменном основании — стилобате, завершались сверху искусно отделанным антамблементом, соединительными балками между камнями. Колонны были украшены резьбой, изображавшей сцены римской и греческой мифологии. В эдикулах, обрамленных колоннами, стояли статуи греческих мастеров. В саду перистиля было разбито несколько фонтанов, которые считались для римлян чрезвычайной роскошью. Право на проведение воды в собственный дом не могли получить даже самые знатные римляне, так как вода и водопроводы считались общественным достоянием, и архитекторам Красса пришлось создать хитроумную систему акведуков, скрытую зеленью и деревьями, протянув ее с самого конца города, что обошлось хозяину дома в огромную сумму.
Казалось, колонны росли прямо в саду, настолько незаметными были их каменные основания, скрытые экзотическими кустами цветов, завезенных в сад из разных концов Внутреннего моря.[112]
Цезарь приветливо улыбнулся Крассу, когда тот вышел к нему в одной тунике.
— Во имя великих богов! — воскликнул удивленный хозяин. — Что случилось?
— Катилина собирается захватить сегодня вечером Пренесте, — вместо приветствия сказал Цезарь.
Красс изумленно посмотрел на своего гостя:
— Он собирается начать войну?
— Его люди готовились захватить сегодня Пренесте, но об этом узнал Цицерон, — продолжал Цезарь, — крепость наверняка уже сильно укреплена, и если катилинарии сунутся туда, их постигнет неудача.
— Так, — задумался Красс, — что ты решил предпринять?
— Я на всякий случай предупредил Катилину, чтобы они не осмелились брать крепость. Тебе быстро нужно найти двух-трех сенаторов, желательно из самых знатных семей, например, Сципиона и Марцелла, и пойти к Цицерону.
— Мне к этому болтуну? — недоверчиво спросил Красс.
— И не просто пойти, а взять с собой письмо, которое ты, якобы, получил от друзей. В нем тебя предупреждают о готовящемся заговоре. Нужно показать нашу лояльность не только перед сенатом, но и перед всем римским народом, дабы имена катилинариев не ставились рядом с нашими именами на судебных табличках осужденных к изгнанию.
Красс все понял. Он задумался, медленно просчитывая все варианты такого предложения. Цезарь терпеливо ждал. Наконец, Марк Красс кивнул головой, соглашаясь.
Вечером этого длинного дня у крепостных стен Пренесте не появился ни один воин с оружием в руках. Ночь прошла тихо, несмотря на боевое дежурство всех четырех римских когорт. Наступили ноябрьские календы этого затянувшегося года.
Глава XV
Долгую трудно любовь пресечь внезапным разрывом,
Трудно, поистине так, — все же решись наконец,
В этом спасенье твое, решись, собери свою волю,
