Гюнтер Карау - Двойная игра

— Тонкости, мой дорогой, не забывай тонкости.

Независимо от того, что убийство у автострады, каким-то образом связанное со старой историей, заставило меня вспомнить давно забытое, было во всем этом и нечто другое, запутанное с точки зрения психологии. Я не участвовал в последней войне, но прочел о ней ряд книг. Что меня больше всего поражало при чтении, так это описание последних секунд перед атакой, когда сердце солдата сжимается от страха, потому что он прощается с жизнью, которая, мирная и светлая, осталась далеко позади. Затем его охватывает боязливая нерешительность и пальцы впиваются в родную землю-спасительницу, и, наконец, следует отчаянный прыжок из окопа, когда можно мгновенно получить смертельную пулю. Я не хочу ничего драматизировать: когда я шел на ту сторону — образно говоря, покидал свой окоп, — вокруг меня не свистели пули, но каждый раз я испытывал нерешительность, с которой ничего не мог поделать, поскольку каждый раз я оставлял позади себя свою подлинную жизнь и шагал в неизвестность. И вот когда в те вечерние сумерки тяжелый самолет поднимался все выше и выше, а оставленный им след в последних лучах солнца светился невероятно нежным молочно-розовым светом, я вспомнил о Ренате и о малыше — о том, как однажды мы были в зоопарке и мальчуган почему-то пришел в неописуемый восторг при виде облака из перьев, витавшего над стаей фламинго, и никак не мог успокоиться. А теперь я стоял у сплошь увитой вьющимися растениями садовой изгороди и все смотрел и смотрел в небо, не в силах заставить себя оторваться от этого занятия.

Покашливание за моей спиной вернуло меня к действительности. В заросших кустах черной смородины старушка собирала позднюю ягоду. Она не заметила меня, и я потихоньку продолжил свой путь. Местность просматривалась все хуже. Последние садики терялись среди песчаных холмов, на которых росли коровник и полынь высотой в человеческий рост. Потом постройки по обе стороны щебеночной дороги снова стали попадаться чаще. За заборами из прогнивших планок стояли полуразвалившиеся мастерские. На деревянной палатке, в которой когда-то продавали пиво в бутылках, все еще висели жестяные щиты, рекламировавшие пиво «Киндл» и «Гротерьян». Резко усилилась какая-то мерзкая вонь. И вдруг дорога оборвалась. Это явилось для меня неожиданностью. На плане города, который мы внимательно изучили с Вернером, дорога была обозначена тонкой линией как непрерывающаяся боковая улица. В действительности же она заканчивалась массивными решетчатыми воротами из железа, створки которых были связаны проволокой. Проволока была снята с электрического столба, который, словно мертвое дерево, высился рядом с воротами. Электропроводка, провисая, шла над кирпичной стеной. Вонь, несомненно, доносилась с той стороны стены.

О том, чтобы вернуться назад, не могло быть и речи. Время торопило. Доктор Баум мог разгневаться. Кроме того, во мне стало разгораться любопытство. Преодолевая отвращение, я перелез через кирпичную стену и оказался во дворе полуразрушенного завода. Над котельной, как кривой короткий палец, возвышалась труба. Постройка с выбитыми стеклами рядом с ней, вероятно, была чем-то вроде механического цеха. Ворота в постройку были широко открыты. Тут же белела гора костей. Рядом были свалены уже начавшие загнивать шкуры животных, над которыми летал рой переливающихся на свету мух. Мне пришлось зажать нос платком, и постепенно до меня стало доходить, где я нахожусь, — на заброшенной живодерне.

Но тут я услышал звуки эстрадной музыки. Они доносились из котельной. В два прыжка я оказался рядом с ней. Мне хотелось узнать, что здесь происходит. Узкая железная лестница вела к двери в каменной стене. Я хотел открыть ее беззвучно, но успел лишь прикоснуться к ней, как заржавевшие петли издали пронзительный визг. И в тот же миг внутри раздался громкий крик:

— Полиция! Бежим!

Отступать было поздно. С огражденных перилами антресолей над котлами и топками я увидел трех убегающих мужчин. Один держал на плече мешок с мукой. Когда, удирая, он бросил его, тот лопнул и в воздух поднялось белое облако. Возле котельной, там, где обычно сгружали уголь, стояли две машины, нагруженные мешками с мукой. Очевидно, я вспугнул сбежавших людей в то время, когда они занимались перегрузкой. Четвертый не поддался панике, а спокойно вылез из кабины стоявшей впереди машины. Просунув через открытую дверцу руку в кабину, он выключил радио. Из кабины рука появилась с тяжелым гаечным ключом. Человек надвинул на глаза клетчатую кепку, внимательно оглядел помещение и заметил меня. Он ухмыльнулся, и я сразу понял, что ухмылка эта не предвещает мне ничего хорошего.

Он с вызовом посмотрел на меня и сказал:

— Молчок и ни с места! — хотя я не издал еще ни звука и даже пальцем не пошевелил.

Он подошел поближе, оценивающе взвешивая в руке гаечный ключ. Я не представлял, что будет дальше. И в этот момент за моей спиной раздался голос:

— Не хотите закурить?

Длинный, тощий как щепка парень в кедах, неслышно подкравшийся ко мне сзади, протягивал коробочку сигарет. Я взял одну.

Человек внизу сказал:

— Вот так-то! Спустишься ты наконец или мне подняться к тебе?

Мне не оставалось ничего другого, как спуститься. Путь к отступлению был отрезан. Я проклинал свое чертово любопытство. Внизу все окружили меня и закурили. Маленький паренек с разукрашенным прыщами лицом прервал молчание и спросил с пародийной изысканностью:

— Господин барон всегда изволит приходить без доклада?

Я ничего не ответил. Ситуация была щекотливой, и мне приходилось обдумывать каждое слово. Главарь все еще держал гаечный ключ, ни на мгновение не спуская с меня глаз. Можно себе представить, о чем он думал: не лучше ли дать мне по башке, а потом сделать так, чтобы я навсегда исчез под грудой костей?

Когда он, покончив с размышлениями, спросил меня:

— Ты что-нибудь ищешь здесь? — я совершенно инстинктивно ответил ему в тон:

— Что ищу? Медь.

Один из удиравших, с лицом, перепачканным мукой, напоминавший клоуна, недоверчиво переспросил:

— Медь?

Я указал на стоявшую за моей спиной котельную установку:

— Думал, может, там чего-нибудь найду.

Тут они заговорили все сразу, и казалось, что каждому не терпелось устроить мне допрос, а я при этом не успевал вставить ни слова. Но все-таки я понял, что они заняты тем, что перевозят из восточноберлинского Лихтенберга в западноберлинский Вест-Энд пекарню со всем ее оборудованием и товаром. Они называли это «хозяйственным товарооборотом». Владелец пекарни, на которого они работали за хорошие деньги, похоже, решил печь булочки из муки, которую он намеревался, как и раньше, дешево получать с мельниц Восточного порта и втридорога продавать своим новым западноберлинским клиентам. Восток — Запад, Запад— Восток. У многих предпринимателей, в том числе у мелких, прямо голова шла кругом когда им предоставлялась возможность обогатиться за счет благословенного обменного курса. Мне не оставалось ничего другого, как восхищаться их так называемой здоровой деловой сметкой, потому что в течение этого бесконечного трепа у меня перед глазами все время маячил гаечный ключ, а в мысли о том, что они могут причесать меня этим ключом, не было ничего привлекательного. Однако я твердо стоял па своем: мол, я всего-навсего охотник за цветными металлами, они были в цейтноте, и в конце концов мы договорились, что я помогу им носить мешки, а плата — «половина западными марками, половина восточными».

Я затоптал ногой окурок и поплевал на руки. После того как все мешки были перегружены с ветхих машин с восточноберлинскими номерами на разукрашенные рекламными лозунгами грузовые «мерседесы», дошла очередь до месильной машины. Впятером мы погрузили и ее. Когда над кузовом был закреплен брезент, главарь сказал длинному:

— Отваливайте, с остальным я управлюсь сам.

Я забрался в кабину к длинному. Первым делом он включил радио. Бербель Вакхольц распевала под аккомпанемент трубы Хайнца Игельса.

— Восточное дерьмо! — проговорил длинный. — И что хорошего находит в этом наш шеф?

Он отыскал другую радиостанцию. Булли Булан стенал о своей тоске по Курфюрстендам. Длинный дал газ и засмеялся:

— Тоже дерьмо! Я тоскую только по деньгам. Закуришь?

Мне пришлось выкурить еще одну сигарету. По другую

сторону живодерни дорога, посыпанная щебенкой, шла прямо — так, как было обозначено на карте. Мы проехали совсем немного, когда длинный с облегчением плюнул в окно:

— Вот и все. Мы на той стороне.

Ничто не указывало на то, что мы пересекли границу. Лишь застройка постепенно становилась гуще. Но когда появился рекламный щит с изображением женщины в переднике, развешивавшей постельное белье, с которого сошел серый налет, и при этом счастливо улыбавшейся, я поверил, что мы на той стороне. Муку мы отвезли в самый конец Курфюрстендам, в район, именуемый Вест-Эндом. Разгрузка во дворе вновь оборудованной пекарни прошла без задержки. Доставка товаров в частном секторе была организована просто великолепно. Восточно-западный пекарь тут же расплатился, как и договаривались, наполовину восточными, наполовину западными марками. Я взял такси и успел к доктору Бауму вовремя. Когда он встречал меня на пороге своей маленькой холостяцкой виллы, то показался каким-то непривычно рассеянным. Он сразу проводил меня в комнату с камином к доске для го, рядом с которой стояли наготове открытые коробки с фишками.