Максим Теплый - Остров Сердце
– Как "качают маятник", я не знаю, но, если цель перемещается непредсказуемо, то попасть в нее, конечно же, намного сложнее. Если научишься "плясать" под пулями, появятся дополнительные шансы.
…Движения Евграфова действительно напоминали танец. При этом он огрызался одиночными выстрелами, стреляя c двух рук. В цель не попадал, но наступающие боевики опасливо поглядывали на лежащего неподвижно у кромки воды товарища, и поэтому вели себя осторожно, особо под пули не подставляясь.
Слева почти достиг берега щуплый Буратаев, а Яшин, несмотря на ранение, уже доплыл до катера. Превозмогая боль, сержант пытался подняться на палубу по якорному канату, но, подняв голову, увидел, что сверху на него насмешливо смотрит смуглый парень, который приложил палец к губам – тихо, мол, – и взял на мушку петляющего уже у кромки воды Евграфова. Очередь с такого расстояния Евграфову шансов не оставляла, и Яшин мгновенно осознал это. Он успел подумать о том, что они с Евграфовым почти час наблюдали за этим катером, чтобы выяснить, есть ли кто на борту, и за весь этот час на палубе никто не появился. "Внизу сидел!", – понял сержант и, неожиданно для себя самого, что было силы заорал:
– Ата-а-а-с!!!
Вопль был настолько яростным и звонким, что перекрыл звуки стрельбы. Евграфов непроизвольно присел. Этого спонтанного движения хватило, чтобы очередь, выпущенная с катера, прошла мимо. Но уже следующая – жесткая и короткая – попала в цель: Евграфов увидел, как Яшин сорвался с каната, как пули впечатали его в воду, и он затих лицом вниз, распространяя по воде кровавое марево. Боевик снова перевел ствол автомата в сторону Евграфова, но тот, не целясь, разом нажал оба спусковых крючка.
В воде они оказались одновременно: полковник с разбегу нырнул в сторону катера, а боевика снесла за борт пуля, вошедшая в переносицу.
…– Неужели уйдет? – восхищенно сказал Глухов, который все это время следил за событиями в бинокль. – Глядя, как он борется за жизнь, я согласен проиграть пари… Но увы, – Глухов вздохнул, – я его выиграю.
… Буратаев уже бултыхался под бортом катера. Евграфов забрался на палубу и сдерживал наступающих короткими очередями из оброненного убитым боевиком автомата. Пули взрывали воду рядом с сержантом так плотно, что полковник подумал – у парня почти нет шансов. Вокруг него по воде уже шли розовые разводы, указывающие на то, что сержант ранен. И все же он ухватился за брошенный с кормы канат, двумя отчаянными рывками закинул свое жилистое тело в катер.
– Ранен?!
– В руку и, кажется, в бок… – прохрипел Буратаев, распластавшись на палубе.
– Где Коровин?
– Не знаю!…Потерялся в бою… Может, убит…
– Заводи мотор!!! Я буду их удерживать, сколько патронов хватит!
– Не смогу, сил нет…
– Давай, калмык!!! Давай, дорогой!!! – Евграфов выпустил короткую очередь и вдруг неожиданно заорал во всю мочь: – За борт!!!
Он дотянулся до раненого сержанта, схватил в охапку и вместе с ним спиной перекинулся через борт.
В этот момент в катер ударил заряд из гранатомета. Судно подлетело над водой от мощного взрыва и вспыхнуло ярким гудящим факелом. Тут же раздался второй взрыв – это подорвались бензобаки, от чего катер разлетелся на мелкие кусочки и превратился в бесформенные пылающие обломки.
– Вот и все! – вздохнул Глухов, опуская бинокль. – Я выиграл пари… Но катер жалко! – Он посмотрел на Каленина и добавил: – А слова свои про ментов беру назад: отлично воевали и погибли, как мужчины. Хотя шанса у них не было ни единого!… На верную гибель шли… Хотя нашли бы их, все одно шлепнули…А так – по-мужски вышло!
Он подозвал пальцем переводчика и резко приказал:
– Значит, так: трупы найти и мне показать! Это первое! Теперь второе! Вывести на берег нескольких мужчин и расстрелять! Так, чтобы видели все: и те, что здесь, и те, что с того берега за нами наблюдают. Ясно? Пусть все поймут, что любое неповиновение карается смертью! Сколько наших погибло, трое? Расстрелять в три раза больше!
– Погодите! – схватил его за руку Каленин. – Это бесчестно! Вы же офицер! Вы сказали, что поговорить хотели…
– Не нарывайся! – насупился Глухов. – Я делаю то, что считаю нужным! Безнаказанно убивать моих людей я не позволю!…Выполнять!
– Стойте! – снова вмешался Каленин, холодея от страха. – Они, эти милиционеры, уже были на острове, когда вы его захватили?
– Ну! – Глухов не понял, куда он клонит.
– Значит, не они на вас напали, а вы на них! – храбро заявил Каленин. – Они защищались и свою жизнь спасали. За что же людей расстреливать?
– На идиота ты не похож,- задумчиво произнес Глухов, внимательно разглядывая Каленина. – Ты всерьез болтаешь про то, кто на кого напал, или это шутка такая дурацкая?
– Конечно, всерьез! – искренне ответил Каленин.
Глухов еще раз внимательно посмотрел Каленину в глаза, как бы пытаясь что-то понять, а потом неожиданно улыбнулся:
– В этот раз пусть будет по-твоему! Пока ты у меня в гостях, расстрелы отменяются…Оставьте-ка нас с этим джентльменом! – обратился Глухов к своим подчиненным. – Минут так на двадцать! – Он повернулся к Беркасу и тихо проговорил: – Охота мне рассказать, как такие вот депутаты, подлецы-министры да сволочи генералы, жизнь мою искалечили…
– Да не депутат я…
Глухов силой усадил его на стул и плюхнулся напротив.
Чеченская рулетка Максима Глухова
Биография у него складывалась удачно. В начале восьмидесятых закончил Ачинское военное авиационно-техническое училище, лучшим курсантом выпуска. Сыграл свадьбу с Натальей, миниатюрной красавицей, которая на цыпочках едва доставала мужу до плеча, и вместе с молодой женой отправился к месту службы. Часть его стояла под Магдебургом – в Германии, точнее сказать, в Германской Демократической Республике.
Служба в Германии заметно отличалась от той, что несли однокурсники Глухова, оставшиеся в родной стране.
В Союзе армия потихоньку разлагалась. В ней царили пьянство и показуха, поэтому выкрашенная к приезду начальников трава ценилась куда выше, чем реальная боеготовность части. Летчики летали все меньше, появились перебои с горючим. Техника старела и не ремонтировалась годами, а условия жизни военных и их семей в некоторых частях были просто скотскими.
Здесь все было иначе. За дисциплиной строго следили, но и платили военным, по тем меркам, совсем неплохо. Максим с Натальей сразу же получили уютную двухкомнатную квартиру в военном городке…
Потом в Москве грянула перестройка и ее разгульные волны докатились до Германии, да так мощно накрыли ее грязной пеной, что все безобразия, творившиеся дома, проявились здесь с утроенной силой.
На глазах молодого подполковника рушилось то, чему он собирался служить всю жизнь. Он брезгливо наблюдал, как расторопные прапорщики, поощряемые старшими командирами, растаскивают военное имущество. А жена поняла, что муж не хочет приспосабливаться к новым условиям жизни. И сбежала. Даже не сбежала, спокойно ушла, собрав на глазах мужа чемодан и оставив все его подарки.
Глухов чуть не сошел с ума от того, что жена ушла не тайком и не по безумной любви (это еще можно было бы как-то понять), а с вызовом и нескрываемым презрением. Он несколько дней подряд страшно пил и впервые в жизни не вышел на службу, за что получил строгача от командира части. Командир, правда, тоже был не из трезвенников, но гордился тем, что голову не теряет и вверенным подразделением руководит, по его выражению, "несмотря на булькающие в голове триста граммов белой".
Через неделю Глухов смог убедить жену встретиться и поговорить.
Сидели в маленьком кафе. Еще совсем недавно персонал тут был приветлив и предупредителен, а теперь всем видом давал понять, что времена изменились, советским военным пора собирать манатки и сваливать в свой Союз. В воздухе носилась идея объединения Германии, а значит, и неизбежного скорого ухода советских войск.
Наталья курила и нервно поглядывала на часы.
– Торопишься? – спросил Глухов.
– Мидхат сегодня вечером улетает в Москву. Много дел…
– Воровать дело непростое! – мрачно согласился Глухов. – Сядет он рано или поздно! Тогда что?
– Сядет, говоришь?! – взвилась Наталья. – А ты что будешь делать? Летать? Так не нужны вы тут, соколы советские! Да и в Союзе тоже!…Мне скоро тридцать, и что я видела? Два аборта и полный крах семейной жизни, поскольку завтра отсюда попрут, а там, в Союзе, у меня, кроме парализованной матери, ничего! И тебя там никто не ждет! Отправят в Тмутаракань, и буду я тихо стареть в общежитии коридорного типа!
– А этот твой, конечно, обеспечит тебе райскую жизнь…
– Он, в отличие от тебя, не рассуждает о химерах типа "честь", "небо", "родина". Уже "Волгу" купил, на трехкомнатный кооператив заработал…
– Непосильным трудом! Не надорвался – государственное имущество "налево" сбывать?
