Игорь Прелин - Автограф президента
Мне очень хотелось, чтобы Федорин оказался прав, такой вариант меня больше устраивал: все-таки американцы были более солидными партнерами, и в любом случае противоборство с американской разведкой с профессиональной точки зрения было намного почетнее. Уж если проигрывать, то по крайней мере достойному противнику!
Теперь, когда были найдены ответы на самые главные вопросы, оставалось решить, что же в этой ситуации следует предпринять, чтобы по возможности сократить размеры нанесенного нам ущерба.
Первый и самый простой вывод заключался в том, что мне следует под прикрытием массового отъезда членов семей в связи с окончанием учебного года потихоньку покинуть страну, так как ничего хорошего мне в ближайшем будущем не светило. Этот вывод напрашивался сам собой, до него можно было додуматься еще тогда, когда у меня под ремнем затрепыхался «щекотунчик». Именно в тот момент моя душа должна была отделиться от тела и улететь в Москву, потому что с этой минуты мое дальнейшее пребывание в стране становилось не только бессмысленным, но и опасным.
Не буду кривить душой — лично меня этот вывод совсем не радовал, поскольку в мои планы не входил досрочный отъезд на Родину, но тем не менее я воспринял его по-философски. Каждый разведчик, работая за границей, постоянно должен быть готов к любым неприятностям, в том числе и к таким, после которых приходится спешно покидать страну. Мне однажды пришлось оказаться в подобном положении, так что кое-какой опыт у меня уже был.
Перефразируя известное изречение эпохи немого кино, можно сказать, что в профессии разведчика, как и в профессии святого, главное — вовремя смыться!
Хоть и был этот вывод самым простым, но простой — еще не означает самый лучший. Потому что как только контрразведка узнает, что я без видимой причины покинул страну, не предупредив об этом Рольфа, она сразу догадается, что ее замысел не удался, и, чтобы хоть как-то компенсировать свою неудачу, постарается развязать очередную антисоветскую кампанию. Впрочем, то же самое случится, если я останусь в стране, но контрразведка придет к заключению о бесперспективности моей разработки.
В общем, с какой стороны мы ни рассматривали создавшуюся ситуацию, любой ее исход ничего хорошего нам не сулил.
— В этом деле без Центра нам не обойтись! — видя, что мы окончательно зашли в тупик, сказал Скворцов и вырвал из блокнота бланк шифртелеграммы.
Общими усилиями мы изложили на этом бланке все, что произошло накануне вечером, шеф вырвал еще один бланк, и на нем как раз уместился прогноз относительно того, что произойдет, если я уеду. Закончили мы телеграмму так:
«Учитывая изложенное, полагаем, что избежать нежелательных последствий можно будет только в случае, если мы продолжим работу с Хансеном. Однако мы пока не видим, в каком направлении следует вести эту „игру“ и как ее завершить. Если Центр поставит перед нами конкретную цель, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы мероприятие прошло успешно».
Ответная телеграмма была получена нами быстрее, чем мы думали, и состояла всего из трех строк:
«Просим срочно сообщить, каким образом контрразведка может „завербовать“ Вдовина и что нам для этого нужно сделать».
Непосвященному человеку может показаться, что в содержании ответной телеграммы присутствует элемент определенного ко мне недоверия, желания под видом рассмотрения наших же предложений разобраться, а не натворил ли я чего-нибудь такого, что дало повод контрразведке сделать вывод о возможности моей вербовки.
Но мы никак не относились к числу непосвященных и потому сразу поняли, что нам предлагается тщательно проанализировать мое поведение и определить, какими данными на меня может располагать контрразведка. Без этого ни о каком планировании операции не могло быть и речи. И вообще, приступать к проведению подобной операции можно только в полной уверенности, что все ее нити находятся в наших руках, и она будет развиваться в строгом соответствии с нашими планами.
Что касается меня, то я не видел никаких поводов для беспокойства. Хотя причиной всех наших неприятностей были прежде всего мои личные ошибки и просчеты в работе с Рольфом, в главном я был уверен: все, о чем я писал в своих отчетах, от первого до последнего слова было правдой, я не исказил и не приукрасил ничего!
Любой разведчик может попасть в сложную ситуацию, когда от принятого им решения зависит не только успех порученного ему дела, но и его личная безопасность. Естественно, разведчик — живой человек, ему, как и всем людям, тоже свойственно ошибаться, и далеко не каждое его решение может оказаться во всех отношениях удачным, иногда, как говорится, задним числом приходится сознавать, что надо было поступить совсем не так, а иначе. И у некоторых может возникнуть желание исправить все не в жизни, а на бумаге, чтобы выглядеть в глазах руководства лучше, чем ты есть на самом деле. И если поддаться этому желанию, начнется страшное: стоит сказать или написать лишь одно слово неправды или что-то утаить, какую-то несущественную на первый взгляд деталь, как немедленно изменится оценка всей ситуации, примется неправильное решение, оно, в свою очередь, приведет к новым ошибкам, положение еще более усугубится, ошибки последуют одна за другой, будут нагромождаться одна на другую, и вся ситуация выйдет из-под контроля.
Я тоже, как и все нормальные люди, оказывался в ситуациях, когда ой как хотелось сделать нечто такое, о чем лучше не докладывать руководству. Но, хорошо понимая все последствия подобных шалостей, я взял себе за правило делать только то, о чем я без всяких искажений и утайки могу доложить своему непосредственному начальнику, и все свои поступки всегда соизмерял с этим железным правилом. Поэтому, когда мы вдвоем с шефом, на этот раз без Федорина, полномочия которого не распространялись на такие мероприятия, приступили к обсуждению вопросов, поставленных Центром, я чувствовал себя так, как будто мне предстояло исследовать не мою собственную, а чью-то совершенно постороннюю ситуацию.
Мы поставили себя на место Бодена, который, судя по всему, лично занимался моей разработкой, и стали прикидывать, какими данными, пригодными для того, чтобы подойти ко мне с вербовочным предложением, он может располагать. Мы просвечивали мою жизнь и служебную деятельность со всех сторон, и так и этак, и всякий раз картина получалась неутешительной. Неутешительной, конечно, не для меня, а для Бодена, поскольку, кроме того что я работал с Рольфом, упрекнуть меня было не в чем.
Работа с Рольфом, конечно, подмочила мою профессиональную репутацию, но одного этого было явно недостаточно, чтобы пытаться меня завербовать. Такие проколы во все времена и во всех секретных службах рассматриваются как неизбежные «издержки производства», своего рода брак в работе, и не влекут особых неприятностей для работника со стороны его собственного руководства. В худшем случае пожурят, отправят на переподготовку, чтобы набрался ума-разума, а потом снова пошлют в какую-нибудь интересную страну, где он с новыми силами займется своим делом, да еще с большим азартом, потому что ему захочется доказать, что прошлая неудача была всего лишь досадным недоразумением и он сделал надлежащие выводы. Так что еще неизвестно, кто от такого прокола выиграет, а кто проиграет.
И тогда мы пришли к мысли, что нам надо непременно облегчить муки контрразведки и помочь ей в ее многотрудном деле. А для этого мне самому следовало продемонстрировать какие-нибудь слабости, недостатки или уязвимые места, а если таковых в моем характере и поведении не окажется, то умело их смоделировать, чтобы они заинтересовали контрразведку и показались ей достаточно убедительными.
Было очевидно — если этого не сделать, то рано или поздно контрразведка откажется от идеи меня завербовать и приступит к реализации своей затеи с Рольфом, а это будет означать, что меня не только с треском выдворят из страны, но и на весь мир раструбят о том, что сотрудник советского посольства занимался «недозволенной деятельностью», а заодно обвинят Советский Союз во всех прегрешениях.
Такой поворот событий нас не устраивал, и, чтобы предотвратить возможные неприятности, надо было дать Бодену какую-то зацепочку, которая побудила бы его действовать в нужном нам направлении…
Эта простая на первый взгляд задача тоже оказалась на удивление трудноразрешимой.
При всем кажущемся многообразии способов привлечения к сотрудничеству или воздействия на вербуемого, имеющихся в арсенале любой секретной службы, применительно к моему случаю все они оказались непригодными.
Прежде всего это касалось идеологической сферы. В самом деле, не мог же я в один день изменить свои политические взгляды! Это было тем более нереально, если учесть, что на протяжении всего знакомства с Рольфом мне приходилось неоднократно в ходе острых дебатов по самым различным международным проблемам с присущей мне страстностью разъяснять и отстаивать внешнеполитический курс Советского правительства, и в контрразведке должно было сложиться совершенно однозначное мнение о моих убеждениях.
